Люди, годы, жизнь. Не жалею о прожитом. Книги шестая и седьмая

13 августа эта Записка была направлена членам Президиума ЦК.

14 августа 1964 года Эренбург обратился с последним, как оказалось, письмом к Хрущеву. Напомнив об их беседе год назад «наедине как мужчина с мужчиной» и о том, что «после той встречи я вышел ободренный», Эренбург заметил: «Надеюсь, что и это письмо будет передано Вам лично» и продолжал: «Мы говорили тогда о том, что мне нужно закончить мою книгу воспоминаний. Я сделал это. А.Т. Твардовский и редколлегия “Нового мира” по получении рукописи попросили меня сделать кое-какие изменения, что и было мною исполнено. Редколлегия объявила печатно, что публикация будет завершена в 1964 году. Начало шестой и последней части воспоминаний должно было появиться в июльском номере журнала. Недавно редколлегия уведомила меня, что она вынуждена была отказаться от публикации шестой части по указанию сверху и что она бессильна что-либо изменить <…> Я работал над этими воспоминаниями в общей сложности более пяти лет. Поэтому для меня они являются итогом очень важной работы. Вы, я уверен, поймете, как больно писателю, особенно пожилому, видеть свое произведение обрезанным по живому. Кроме того, читатели как в нашей стране, так и за рубежом без труда поймут, что публикация последней части запрещена. Лично для меня, Никита Сергеевич, это большое горе <…> Мы оба уже немолоды, и я уверен, что Вы поймете меня и дадите разрешение журналу опубликовать мою работу»[36 - П2. № 547.].

Неизвестно, было ли передано Хрущеву это письмо Эренбурга. В публикации текста «Записки» Идеологического отдела о шестой книге мемуаров Эренбурга от 13 августа 1964 г. утверждается, что эта записка была разослана 5 сентября членам Президиума ЦК КПСС и секретарям ЦК, а 17 сентября ее предложения одобрены на заседании Президиума ЦК, на котором председательствовал Хрущев. Протокол № 159 этого заседания опубликован лишь частично, и его пункт ХХ вообще не включен в толстенный том 1, как нет его и в томе 3 постановлений к протоколу № 159 [37 - Как указывается в публикации «Записки» (с. 106), в верхней части ее первого листа проставлены штампы: «Протокол Президиума ЦК № 159, пункт ХХ». В кастрированной публикации протокола № 159 («Президиум ЦК КПСС 1954–1964. Т. 1. М., 2004. С. 857–858, 1177) пункта ХХ нет, в тех выборочных семи пунктах, что опубликованы, Эренбург и его мемуары не упоминаются. Допускаю, что означенная «Записка» Президиумом ЦК утверждена не была.]. Так или иначе, ответа от Хрущева Эренбург не дождался. А 14 октября 1964 г. решением Пленума ЦК КПСС Н.С. Хрущев был отрешен от власти. Эренбург лишился последней надежды на поддержку «сверху». Он сделал окончательную правку текста, в результате чего сильно пострадали шесть глав книги. И твердо решил более не уступать ни пяди рукописи.

20 октября 1964 г. Твардовский направил в ЦК КПСС следующее письмо:

«В связи с рассмотрением вопроса об опубликовании шестой книги И. Эренбурга “Люди, годы, жизнь” сообщаю, что мною получено от него письмо и листы верстки, на которых были сделаны соответствующие пометки. И. Эренбург пишет, что из 126 предложенных купюр или изменений им принято целиком 53 купюры или поправки, в 62 местах сделал исправления, а в 11 оставил текст неизменным. “В случае настояния на дальнейших купюрах, – говорит Эренбург, – я предпочту отказаться от напечатания заключительной части”. И далее: “Это не моя первая книга, а по всей вероятности последняя. После очень долгой жизни мне не хочется говорить того, чего я не думаю, а молчание в некоторых случаях хуже, чем прямая ложь”. К листам верстки приложено отдельное пояснение, почему некоторые абзацы оставлены в прежнем виде, а некоторые только частично изменены. Прошу рассмотреть окончательно этот вопрос. А. Твардовский»[38 - Источник. 2000. № 2. С. 107–108. Письмо хранится в АПРФ (Ф. 3. Оп. 34. Д. 288. Л. 73).].

11 ноября 1964 г. последний ход в этой затянувшейся многоходовке сделал Идеологический отдел ЦК КПСС. Он принял «Записку о реакции И.Г. Эренбурга на замечания по шестой книге его мемуаров»[39 - Источник. 2000. № 2. С. 108–109. Записка с резолюциями на ней хранится в АПРФ (Ф. 3. Оп. 34. Д. 288. Л. 70–72).]. Начинается она со следующей констатации: «Если прежде И. Эренбург категорически отказывался вносить какие-либо изменения и поправки в книгу, то теперь он пошел на значительную переработку текста. Писатель полностью принял примерно половину пожеланий редакции, сделав купюры или изменив текст, с другими согласился частично, а некоторые замечания учитывать не стал, ссылаясь на то, что не понимает их смысла». Далее шел подробнейший перечень всех уступок Эренбурга и вывод: «Все это свидетельствует о том, что на этот раз писатель внимательно отнесся к высказанным ему замечаниям и пожеланиям. Вместе с тем и в настоящей редакции некоторые оценки и характеристики явлений искусства отражают личные, весьма субъективные взгляды и пристрастия писателя, которые могут быть оспорены в критике». И, наконец, итоговый вывод: «Учитывая вышеизложенное, полагаем целесообразным не рассматривать более в ЦК КПСС вопрос о публикации шестой книги мемуаров И. Эренбурга в журнале “Новый мир”, передав его на решение редколлегии журнала. При этом считаем необходимым обратить внимание т. Твардовского на изложенные выше принципиальные замечания и предложить ему продолжить работу с автором». На этой Записке резолюция партийного ареопага: «Согласиться. Ильичев. Пономарев. Андропов. Суслов» и – помета: «Ознакомился. А. Твардовский 29/XII 64. Листы верстки получил А.Твардовский».

Вручив Твардовскому верстку мемуаров Эренбурга с отмеченными недопустимыми местами, в ЦК КПСС ждали от него дальнейшего «дожатия» Эренбурга, которому, таким образом, предстояли месяцы упорного сопротивления.

Еще до публикации в «Новом мире» Б.Н. Полевой напечатал в «Юности» из шестой книги мемуаров Эренбурга главу 7 (под названием «В южных штатах» в № 12 за 1963 г.) и главы 8 и 20 (под заголовком «Два портрета» в № 1 за 1965 г.).

Шестая книга «Люди, годы, жизнь» печаталась в 1–4 номерах «Нового мира» за 1965 год. Первый номер, посвященный сорокалетию «Нового мира», был сдан в набор еще 28 ноября 1964 г. и подписан в печать 13 января 1965 г. Он открывался статьей А. Твардовского «По случаю юбилея». Все добрые слова о мемуарах «Люди, годы, жизнь», которые были в ней сказаны, цензура вымарала. Третья главка статьи, посвященная опубликованным в журнале мемуарным книгам, заканчивалась фразой о том, что «с некоторыми оговорками в ряду названных мною документально-мемуарных книг можно рассматривать и книгу Ильи Эренбурга», затем сообщалось, что эти мемуары «вызвали горячие споры и подверглись критике», а также, что редакция «не может не разделить с автором ответственности перед читателем. Однако до окончания публикации воспоминаний И. Эренбурга в журнале было бы неправомерно давать им здесь исчерпывающую оценку». В первом номере напечатали четыре первые главы шестой части.

Уже по ходу печатания шестой книги редакция продолжала вести с автором бои по каждому номеру, настаивая на выполнении предложенных в ЦК КПСС поправок.

Последнее, что вызвало сильное давление редакции, была глава о турецком поэте-коммунисте Назыме Хикмете. После бегства из турецкой тюрьмы в 1951 г. он приехал в Москву и был обласкан властью, но вскоре потребовал отмены барского для себя режима жизни (вопреки совету Фадеева этого не делать: «Вам этого никогда не простят»[40 - Об этом писала в своих воспоминаниях спутница московской жизни Хикмета Вера Тулякова-Хикмет (Театр. 1988. № 11. С. 119–125).]). Его независимая политическая позиция порядком надоела аппаратчикам из ЦК КПСС. Потому текст главы Эренбурга о Хикмете вызвал у них такое острое неприятие.

Вот что писал 12 февраля 1965 г. Эренбург Б.Г. Заксу, который «вел» в «Новом мире» его мемуары: «Меня чрезвычайно удивило, что после разговора с Вами, когда Вы принесли мне верстку № <4, где печаталась глава 28 о Хикмете. – Б.Ф.>, и мы совместно установили, в каком виде должен быть напечатан текст, и после телефонного разговора с А.И. Кондратовичем, Вы вдруг 10 февраля сообщили Наталии Ивановне <Столяровой. – Б.Ф.>, что глава о Назыме Хикмете будет изъята. Я не могу с этим согласиться. Снова писать что-либо о Назыме Хикмете взамен этой главы сейчас не в моих возможностях, а обойти молчанием в книге воспоминаний близкого мне человека я считаю недопустимым. Моя фраза в письме А.Т. Твардовскому о том, что я предпочел бы снять главу, чем печатать ее с предложенными мне купюрами[41 - Имеются в виду слова: «Товарищи, предлагавшие купюры, хотят из короткого портрета Хикмета изъять четверть. От образа Хикмета не остается ничего, кроме общеизвестных цитат из его стихов. Если бы купюры сводились к 2–3 фразам, я бы их сделал. Но если товарищи настаивают на всех купюрах, то я предпочитаю отложить печатание главы» (П2. № 553).], означала только протест против неслыханных изъятий, соответствующих духу и форме встречи < деятелей литературы и искусства с Хрущевым. – Б.Ф.> в марте 1963 года. Я вынужден предупредить Вас, что, если глава о Хикмете не будет восстановлена в крайнем случае с незначительными купюрами или поправками, то мне придется прекратить печатание шестой части в “Новом мире”»[42 - П2. № 553.].

Эта угроза Эренбурга означала скандальное запрещение текста окончания его мемуаров, на что власть идти не захотела, и 12 марта 1965 г. апрельский номер журнала был сдан в набор, а через месяц подписан к печати.

Приведем еще два характерных свидетельства из дневников А.К. Гладкова. Вот запись 20 мая 1965 г.: «Читаю полученный в Москве перед самым отъездом № 4 “Нового мира”. Окончание мемуаров И.Г. разочаровывает. Он делает вид, что “не понимает до конца” Сталина, хотя пишет, что не любил его и боялся. Но что значит “до конца”: не знает психиатрического диагноза, что ли? “Дела” Сталина ясны и мотивы тоже: неясны подробности отдельных злодеяний и их техника, а также не уяснены пропорции сложного сочетания лжи, демагогии, мифотворчества и реальной политики, хотя зловещий контрапункт этой исторической композиции уже не вызывает сомнения. И.Г. сознательно отступает перед задачей нарисовать образ Сталина. Окончанием мемуаров будут одинаково недовольны и сталинисты, и леваки и И.Г. будут бранить со всех сторон»[43 - Новый мир. 2014. № 3.]. Опять-таки, Гладков не в курсе реального процесса нескончаемого цензурирования текста. В итоге многие читатели Эренбурга его критикуют (радостно или огорченно)… Перечитав шестую книгу уже в собрании сочинений Эренбурга, А.К. Гладков написал 25 марта 1967 года: «Просмотрел и последнюю часть мемуаров. Когда читал ее в первый раз, она мне больше понравилась. В эпоху “самоиздата” уклончивость и моральная неопределенность мемуариста кажутся непростительными. Многие (и я сам прежде) считал их лукавством, тактическим маневром, но м. б. он (автор-мемуарист) и в самом деле ничего не понимает. Все-таки многолетнее пребывание в среде Фадеевых, Тихоновых, Корнейчуков и разных европейских либеральных пасторов не прошли для него даром. Не чуждо ему и полубессознательное восхищение перед “волей” и “силой”, что так остро разглядела в И.Г. Надежда Яковлевна. Это сквозит через характеристику Фадеева, где так много недоговоренного, умолчанного, недодуманного». И запись на следующий день: «Я мог бы когда-нибудь написать об И.Г. точно и верно. Он все двусмысленное и сомнительное обходит в своих мемуарах, но это сквозит. Я знаю по его рассказам больше, чем он написал, но тоже конечно далеко не все. И все же, мне кажется, что полная правда для него была бы выгоднее психологически. Но для этого нужно мужество, которого у И.Г. нет, а м. б. нет и полноты понимания если и не всей исторической ситуации в целом, то хотя бы своего места в ней. В этом смысле его мемуары – неудача. Их прикладное значение важнее того главного, ради которого они затевались».

И, наконец, запись 1 сентября 1967 года, когда Эренбурга не стало: «Тут надо говорить о трагедии компромисса. Он всю жизнь занимался политикой и, мне кажется, сам презирал ее. Но у него была своя внутренняя линия обороны, где он не уступил бы ни пяди: это любимая им поэзия, проза, живопись. И он готов был всячески маневрировать в политике, а оставался неизменным в своих вкусах и пристрастиях в искусстве. Не думаю, что у него остались нецензурные рукописи (кроме нескольких м. б. глав мемуаров): он всегда писал, чтобы печататься, и в годы, когда стала развиваться “вторая литература”, это тоже его связывало и лимитировало его способность к откровенности. Я уже как-то вспоминал в связи с ним Иосифа Флавия: он бы вероятно оскорбился на эту параллель (он терпеть не мог Фейхтвангера), но от нее никуда не уйдешь»[44 - Новый мир. 2015. № 6.].

Отдельное издание пятой и шестой книг мемуаров вышло в «Советском писателе» в 1966 году. Без купюр шестая книга впервые напечатана в 1990 году.

На первых порах после смещения Хрущева в части советского общества существовала определенная надежда, что, освободившись от хрущевских шараханий, руководство страны продолжит линию ХХ съезда, но как только откровенное усиление просталинских тенденций показало тщетность этой надежды, критика, поначалу никак не откликнувшись на завершение многотомных мемуаров Эренбурга, выступила с несколькими статьями, негативно оценивающими эту работу писателя в целом. А. Метченко обвинял Эренбурга в потворстве модернизму и размывании устоявшейся концепции истории советской литературы[45 - Метченко А. Факты и пристрастия // «Литературная газета». 28 декабря 1965.]. Киевский публицист А. Михалевич в длинном сочинении «Ядро интеллигентности» обвинил мемуариста в отступлении от «ленинской идейности»[46 - Михалевич А. Ядро интеллигентности // «Молодой коммунист». 1966. № 9. С. 46–48. № 10. С. 52–64. См. также: Михалевич А. Письма с седьмого неба. Книга публицистики. М., 1968. С. 100–181.]. «Главный урок жизни Эренбурга, – утверждал он, – это урок интеллигента, который мог бы быть во всем главном с Лениным, который “дал петлю” от Ленина, и хотя самой жизнью во многом главном и существенном возвращен к Ленину, но не успел или не смог разобраться во всех действительно сложных уроках действительно сложной жизни». На этом ортодоксальная советская критика поставила точку в обсуждении эренбурговских мемуаров, с тем чтобы долгие два десятилетия к ним уже не возвращаться.

Последние два-три года жизни Ильи Эренбурга возможности его встреч с читателями были резко сокращены и даже разрешенные встречи зачастую срывались. О каждой его встрече с читателями и о его выступлениях на этих встречах соответствующие отчеты направлялись в ЦК КПСС. 23–26 мая 1966 года Эренбург совершил поездку в Башкирию, где ему надлежало принять участие в избирательной кампании по выборам в Верховный Совет СССР[47 - О его ироничном отношении к этой процедуре можно судить по употреблению кавычек в одной его фразе из письма к Полонской (27 мая 1966): «Я только что вернулся из Башкирии, куда ездил “избираться”» (П2. № 574).] – он избирался в городе Бийске (это его депутатство обеспечивало ему необходимый для международной общественной деятельности статус). Вся поездка Эренбурга, его встречи с избирателями и выступления тщательно отслеживались, о чем можно судить по секретной записке в Президиум ЦК КПСС первого секретаря Башкирского обкома З.Н. Нуриева[48 - Источник. 2000. № 2. С. 109–111.]. В ней, в частности, приводился ответ Эренбурга на вопрос (возможно, провокационный): «Как вы относитесь к линии журнала “Новый мир” и критике ваших произведений?» – этот ответ Эренбурга, названный в записке «путанным», был таким: «После Октябрьской революции спросили у одного еврея, как он относится к советской власти. Он ответил: “Сочувствую, но помочь ничем не могу”.То же самое я мог бы сказать о журнале “Новый мир”. Что же касается моих ошибок, то ведь ошибался не я один. Ошибались и те, которые меня судили. А сейчас я уже не в том возрасте, чтобы менять свои взгляды».

Книга седьмая

По авторскому замыслу мемуары «Люди, годы, жизнь» завершались рассказом о событиях 1953 года, первыми страницами новой, послесталинской, эпохи. Однако, как свидетельствует В.Я. Лакшин, еще 31 марта 1964 года в редакции «Нового мира» Илья Эренбург, приехавший поблагодарить журнал за сотрудничество, сказал, что «о хрущевских временах он собирается написать, но печатать не рассчитывает»[49 - Лакшин В. Указ. соч. С. 215.].

Смещение Хрущева в октябре 1964 года подвело черту под «хрущевской оттепелью» и, надо думать, укрепило Эренбурга в его планах рассказать о только что пережитой и закончившейся эпохе. Однако до реализации этой идеи было еще далеко. 21 июля 1966 года литературовед Ю.Г. Оксман писал В.Б. Шкловскому: «18-го ездил в гости к Эренбургам в Истру <…> Илья Григорьевич заметно постарел, производит впечатление усталого человека. Занимается своим цветником, ничего не пишет, но жизнью интересуется. Судит обо всем спокойно»[50 - Звезда. 1990. № 8. С. 138–139.].

Эренбург приступил к работе над седьмой книгой лишь в конце 1966 года. Как и прежде, он разработал план следования глав – портретных и событийных. Книга, охватывающая события 1954–1963 годов, должна была состоять из 34 глав, 20 из них Эренбург завершил к августу 1967-го. Сохранился листок, на котором он выписал заголовки законченных глав: «1. Общая. 2. Съезд писателей. 3. 1954–1955. 4. Венгрия. 5. Индия. 6. ХХ съезд. 7. Роже Вайян. 8. Лето 1957. 9. Венгрия. 10. “Необходимые объяснения”, “Уроки Стендаля”. 11. Япония. 12. Еврейские дела. 13. Греция. 14. Шварц. 15. Двинск. 16. Стихи. 17. Армения. 18. Салат. 19. Всемирный Совет мира и китайцы. 20. Круглый стол»[51 - Архив автора.].

Дальнейший план работы реконструируется так (названия глав привожу по черновым планам автора): 21. Полетаев. 22. Сарьян. 23. «Люди, годы, жизнь». 24. Франция. 25. Маршак. 26. 1962 год, XXII съезд. 27. Выставка в Манеже, обсуждение. 28. Хрущев. 29. Март 1963 г., Мальме. Собрание. Мрак. 30. Бухарин. 31. Шагал. 32. Ахматова. 33. Падение Хрущева. 34. Заключение.[52 - Там же.]

Судя по черновым заметкам, новая глава о Бухарине должна была начаться тем днем 1965 года, когда к Эренбургу пришли вдова Николая Ивановича А.М. Ларина и его сын художник Юрий Ларин; глава об Ахматовой – вручением Анне Андреевне в Италии премии Этна Таормина; в некоторых черновиках плана упоминаются главы о Ле Корбюзье (умершем в 1965-м) и тогда живом Паустовском[53 - Там же.].

В мае 1967 года Эренбург сообщил о начатой работе Твардовскому, а также передал для публикации несколько глав в журнал «Наука и жизнь» и в «Литературную газету» – и они были напечатаны[54 - Наука и жизнь. 1967. № 7 – главы 1, 5, 11; Литературная газета. 9 мая 1967 – глава 13 под заголовком «В Греции».].

Лето 1967 года было тяжелым для Ильи Григорьевича. 19 июля умер Овадий Герцович Савич – ближайший и давний его друг… В августе Эренбург продолжал работу над седьмой книгой – стучал на машинке (из-за ужасного почерка, который и сам, бывало, не мог разобрать, он уже очень давно привык писать на машинке). 9 августа на даче, работая над вторым вариантом 21 главы, Эренбург почувствовал нестерпимую боль в руке. Оказалось, это инфаркт. 30 августа врачи разрешили перевезти его в город. По дороге он нервничал: опасался, что повезут в больницу, а не домой. За несколько часов до смерти, лежа с обширным инфарктом, Эренбург еще диктовал письмо знакомой журналистке, бежавшей от военного переворота в Греции – пытался как-то ей помочь… 31 августа в половине девятого вечера, когда медсестра мерила пульс, сердце Ильи Григорьевича тихо остановилось…

Твардовский написал текст телеграммы родным Эренбурга, был на прощании с ним в ЦДЛ и на похоронах. 7 сентября 1967 года он написал вдове писателя Л.М. Козинцевой-Эренбург:

«Глубокоуважаемая Любовь Михайловна!

Понимаю всю неловкость обращения к Вам в эти дни по делам, которые могут лишний раз напомнить Вам о том, что еще и без того не могло улечься, но, думаю, Илья Григорьевич не осудил бы меня.

Незадолго до его болезни я получил (в ответ на мое письмо) уведомление от него о том, что 16 глав седьмой части “Люди, годы, жизнь” написаны и что он мог бы дать их мне прочесть, но, – писал он, – может быть лучше подождать, пока книга будет закончена.

Это позволяет мне просить Вас, Любовь Михайловна, дать, если возможно, не откладывая, мне на прочтение все то, что было написано до рокового дня. Я быстро прочту и уведомлю Вас о видах редакции на конец этого или начало будущего года.

Если же Вам решительно не под силу еще заниматься этим, то простите меня.

Для девятой книжки “Н<ового> М<ира>” я написал об Илье Григорьевиче. Конечно, с расчетом, чтобы прошло, но все же, надеюсь, по иному, чем другие.

Позвольте пожелать Вам сил и твердости душевной для выполнения тех задач, которые теперь встают перед Вами.

С глубоким уважением

Ваш А.Твардовский»[55 - П3. № 585.].

Действительно, в сентябрьском номере «Нового мира» была напечатана статья Твардовского памяти И.Г. Эренбурга[56 - Новый мир. 1967. № 9. С. 285, 286. См. также: Твардовский А. Собр. соч.: в 5 т. Т. 5. М., 1971. С. 377–380.]. Статья начиналась словами: «Это одна из тех утрат, которые выявляют значение личности ушедшего в масштабах куда более обширных, чем представлялось при его жизни». Приведу ту часть статьи, где речь идет о мемуарах Эренбурга: «Писательскую судьбу Эренбурга можно смело назвать счастливой. Это очень редко бывает, когда художник уже на склоне лет создает свою самую значительную книгу, как бы итог всей своей творческой жизни. Можно по-разному относиться к отдельным страницам книги “Люди. Годы. Жизнь”, но кто смог бы отрицать особую значительность этого произведения, и не только в объеме творчества Эренбурга, но и в объеме нашей литературы в целом на новом этапе ее развития в годы после ХХ съезда КПСС. Первым из своих литературных сверстников Илья Григорьевич Эренбург обратился к современникам и потомкам с этим рассказом о “времени и о себе”, исповедью своей жизни, так или иначе переплетенной с величественной и сложнейшей полувековой истории нашей революции. Он смело вышел из-за укрытия беллетристических условностей, натяжек и допущений, присущих общепринятой литературной форме, и обрел в этой своей книге высоко ценимую читателем непринужденность изложения и емкость содержания. В этом плане его у нас не с кем покамест сравнивать.

Пусть иные критики Эренбурга еще в период журнальной публикации его книги настойчиво советовали ему вспоминать в своих записках о том, чего он не мог знать и помнить, и забывать о том, что он знал и не мог забыть, писатель остался верен себе. И несмотря на все неизбежные издержки “субъективного жанра” мемуаров, романист, публицист, эссеист и поэт Илья Эренбург именно в этом жанре, привлекающем читателя искренностью и непосредственностью личного свидетельства о пережитом, в результате слияния всех сторон своего литературного таланта и жизненного опыта достигает, на мой взгляд, огромной творческой победы. Этой его книге, уже обошедшей весь мир в переводе на многие языки, безусловно обеспечена прочная долговечность».

Когда заместитель главного редактора «Нового мира» А.И. Кондратович прочел этот текст, он записал в дневнике: «Да, редко А.Т. писал так…»[57 - Кондратович А. Новомировский дневник. М.: Собрание, 2011. С. 179.]

Рукопись седьмой книги вместе с эссе о Шагале, написанным летом 1967 года для журнала «Декоративное искусство»[58 - Опубликована в посвященном десятилетию журнала № 12 за 1967 г. (с. 33–37) под заголовком «О Марке Шагале» без сообщения о смерти писателя.], включенным в седьмую часть в качестве двадцать второй главы, была передана в «Новый мир»; ее стали готовить для 4 и 5-го номеров 1968 года.

Одновременно в ответ на пылкую просьбу сотрудников журнала «Литературная Армения» вдова писателя передала им для публикации семнадцатую главу о поездке в Армению в 1959 г. Глава была напечатана[59 - Литературная Армения. 1968. № 2. С. 71–73.] с одной купюрой (выпустили весь абзац об армянском художнике-репатрианте Арутюне Галенце, у которого не сложились отношения с местной властью).

Из десяти глав, стоявших в № 4 «Нового мира», редакция, чтоб не злить цензуру, сняла две – о ХХ съезде и о Венгрии; из № 5 сняла главу о еврейском вопросе. В таком виде сохранилась новомировская верстка седьмой книги[60 - Архив автора.]. Однако и этот вариант цензура не пропустила. «Времена стали посуровее, – вспоминал А.И. Кондратович. – И самое печальное: не было самого И.Г. Живого его побаивались, мертвый никому не страшен. В 18 новых главах были совсем невозможные куски, абзацы, строчки. Две главы (одна из них о Бухарине[61 - Видимо, речь идет о неопубликованном тогда тексте главы, написанной для четвертой книги мемуаров.]) Любовь Михайловна совсем не дала. Я отредактировал, точнее говоря, изуродовал текст, хотелось любой ценой напечатать, мы набрали этот текст, но прочитала вдова, за ней В.А. Каверин и решили: нет, в таком виде не стоит печатать. И в этом есть своя правда»[62 - Кондратович А. Указ. соч. С. 180.]…

А через год после смерти Эренбурга советские танки вошли в Прагу. Как невозможно представить Маяковского в Москве 1937 года, так нет места Эренбургу в августе 1968-го. Его время – время эзопова языка, упорной защиты культуры и диалога с властью – закончилось. Началась эпоха диссидентов – прямой речи и открытого неприятия режима.

В течение двадцати лет после смерти Эренбурга не было и речи о публикации седьмой книги его мемуаров, более того, самое упоминание о мемуарах «Люди, годы, жизнь» в печати вообще считалось нежелательным.

Так продолжалось до прихода к власти М.С. Горбачева, т. е. до «перестройки». В мае-июне 1987 года дочь писателя Ирина Эренбург отдала седьмую книгу «Люди, годы, жизнь» в многотиражный журнал «Огонёк». В предисловии к публикации редакция написала: «Мы предлагаем читателю неопубликованные главы <Это неточно: главы 1-я и 13-я, напечатанные в «Огоньке», были опубликованы раньше. – Б.Ф.> из незавершенного большого автобиографического произведения Ильи Григорьевича Эренбурга “Люди, годы, жизнь”<…> Когда мы готовили к печати рукопись, то иногда возникало желание убрать ту или иную фамилию, смягчить некоторые акценты, – словом, “причесать” исповедь И.Г. Эренбурга. Видимо, срабатывала привычка. К тому же с рядом оценок людей и событий мы не были согласны. Однако, изменив что-либо в рукописи, мы невольно попытались бы скорректировать мысли, да и саму жизнь этого человека <Это был откровенный обман читателей – главы 2 и 12 «Огонек» напечатал с серьезными политическими купюрами, напечатанные прежде главы 5-я, 11-я и 17-я вообще не включили в публикацию. – Б.Ф.>». В заключение «Огонек» процитировал слова Твардовского о мемуарах Эренбурга из некролога ему. Очень популярный тогда «Огонек», редактируемый В. Коротичем, в каком-то смысле ощущал себя наследником дела Твардовского – только в неизмеримо более легких условиях существования. Коротич напечатал текст 17 глав седьмой книги мемуаров Эренбурга (15 из них – впервые)[63 - Огонек. 1987. № 22. С. 22–25 – главы 1, 2, 3 (2-ю главу – о Втором съезде писателей – напечатали, удалив слова о Шолохове); № 23. С. 22–26. Главы 4, 6, 7, 8, 9; № 24. С. 28–31, главы 10, 12, 13, 14 (12-я, еврейская, глава напечатана с тремя серьезными политическими купюрами); № 25. С. 22–26. Главы 15, 16 (единственная глава, номер которой был указан), 18, 19, 20. Не напечатаны главы 5, 11, 17.], отказавшись от их нумерации – так как признаться в сделанных купюрах и пропусках трех глав, видимо, постыдился.

Тираж «Огонька» в то время был полтора миллиона экземпляров. Можно представить себе, сколько у него было читателей. Приведу впечатление о картине страны, возникшее при чтении седьмой книги мемуаров Эренбурга у одного из самых верных и продвинутых советников М.С. Горбачева. 14 июня 1987 г. А.С. Черняев записал в дневнике: «В трех номерах “Огонька” – заключительные главы Эренбурга (“Люди, годы, жизнь”). Описывает хрущевские годы. И какими же идиотами выглядим мы все – наше общество, закомплексованное на догмах, страхах, подозрительности, ненависти. Страшное политическое бескультурье при уникальном духовном богатстве внутри почти каждого причастного к интеллигентской среде. Да… здорово Сталин и сталинизм поломали наш народ»[64 - Черняев А. Совместный исход. Дневник двух эпох 1972–1991 годы. М.: РОССПЭН, 2010. С. 709.].

Впервые весь полный свод мемуаров Эренбурга без цензурных изъятий был представлен нами в трехтомном издании 1990 года. Всего в семи книгах мемуаров Эренбурга (седьмая – незакончена) – 218 глав. В процессе подготовки первого бесцензурного издания мемуаров выяснилось, что не имеется беловой авторской рукописи их полного бескупюрного текста. Писатель, увы, относился к своему архиву достаточно небрежно; еще 9 октября 1960 года он писал литературоведу С.М. Лубэ: «Архив мой в отвратительном состоянии. Все, что относится к довоенному времени, пропало, а остальное, благодаря характеру, как моему, так и товарищей, которые со мной работали, представляет нечто среднее между горой и мусорной ямой»[65 - РГАЛИ. Ф. 1204. ОП. 2. Ед. хр. 745. Л. 15.]. Безусловные утраты части эренбурговского архива произошли и после смерти писателя, и при ликвидации его квартиры; хотя основная часть бумаг, переданная на хранение в Российский государственный архив литературы и искусства, была разобрана и тщательно описана.

Бескупюрный текст мемуаров восстанавливался нами на основе подчас разрозненных рукописей шести частей «Люди, годы, жизнь» (беловых и черновых, включая многочисленные обрезки правленой авторской машинописи), хранившихся в государственных архивах и частных собраниях (с учетом всех прижизненных публикаций). Восстанавливались все купюры, сделанные по требованиям многоэтапной цензуры (редакционной и главлитовской) за исключением той авторской правки, что имела не цензурный, а сугубо стилистический или уточняющий фактический характер.

Огоньковская публикация седьмой книги, как затем и полное издание всех частей мемуаров, выпущенное (без единой купюры!) «Советским писателем» в 1990 году, не стали политической сенсацией, подобно первым шести книгам в «Новом мире», – изменилось время, планка гласности резко поднялась, уровень информированности читателей заметно вырос[66 - Как теперь понятно, эта информированность зачастую оказывалась непрочной.]. Критика не отреагировала на новое издание мемуаров, которое пришлось ждать почти четверть века. Это не означает, что Твардовский ошибался, предрекая мемуарам «Люди, годы, жизнь» прочную долговечность. Думаю, что они будут жить как литературная панорама, запечатлевшая не только уникальный жизненный путь автора с его иллюзиями, сомнениями, заблуждениями, надеждами и неизменной верой в вечную силу искусства, но и картину первых шестидесяти лет истории ХХ века Европы, ее культуры, ее политической жизни.

Завершая это вступление к третьему тому мемуаров «Люди, годы, жизнь», хочу вспомнить слова Н.Я. Мандельштам из письма Илье Эренбургу, написанного в нелегкую для него пору марта 1963 года: «Ты знаешь, что есть тенденция обвинять тебя в том, что ты не повернул реки, не изменил течение светил, не переломил луны и не накормил нас лунными коврижками. Иначе говоря, от тебя хотели, чтобы ты сделал невозможное, и сердились, что ты делал возможное. Теперь, после последних событий, видно, как ты много делал и делаешь для смягчения нравов, как велика твоя роль в нашей жизни и как мы должны быть тебе благодарны. Это сейчас понимают все»[67 - П3. № 530 (март 1963).].