Попакратия

– Давай закончим завтра, – предложил Пипа.

– Нет, сегодня.

Башка понимал, что если закончить завтра, то и деньги будут только завтра.

– Ну смотри, – крикнул Пипа, побежал из последних сил, со злостью и звоном отбивая мяч от покрытия, бросил и снова промазал.

Башка подобрал мяч, вывел за зону. Пипа даже не мешал ему, настолько он устал. Башка кинул и тоже промахнулся. Пипа, в свою очередь, поймал мяч и пошел выводить в свою зону.

– Ничья, – еще через пять минут предложил Пипа.

– Ладно. А как с деньгами?

Пипа без промедлений расстегнул внутренний карман, достал стопку мятых разноименных банкнот и протянул одну из них Башке.

– Спасибо за игру.

Башка до конца не был уверен, что деньги ему действительно достанутся, и теперь пришел в восторг от такого хеппи-энда. Он представил, что еще за четыре игры мог бы отбить долг для Виталза.

– Всегда пожалуйста. Если хочешь, завтра можем еще поиграть, – улыбнулся Башка.

– Надеюсь, завтра сможем бесплатно. Зови своих.

Башка почувствовал, что теперь ему придется время от времени играть с Пипой. Быть может, общие усердия, приведшие к усталости, либо же Пипин добрый поступок родили в Башке теплые чувства к этому парню. Странно, что они так мало общались раньше. По дороге с площадки Башка, на волне своей благодарности, решил открыть Пипе секрет, зачем ему понадобились деньги. Он начал рассказывать с самого начала, как Абрикосовое Мыло втюхал Жеке битки.

– Это я знаю, – перебил Пипа и махнул рукой, – Жека всех вас кинул.

– В смысле «кинул»? – не понял Башка.

– Никому ни на каком заводе не нужны ваши битки. Жека все это придумал, чтобы вас наказать и втюхать их вам, за тыщу рублей. А Игорила его кореш. Теперь у него и битки, и деньги.

«И на самокате моем покатался, гад», – пронеслось у Башки в голове. Интересно, где же бродили пацаны. Обида на них в мгновение улетучилась. Нужно было срочно пересказать им новую информацию, случайно выведанную у ангела-баскетболиста, спустившегося с неба, чтобы вручить сто рублей и помирить с друзьями.

Жирная черная гуталиновая мужская пипирка, исполненная в стиле старого доброго наивизма, красовалась на металлической двери Жекиной квартиры. Автор рисунка, Трехлитровая Башка, стоял рядом, окруженный группой подельников, и в их творческих планах концептуализировалось лишь одно коллективное действие: поскорее смыться из подъезда.

Художник вознес величественную композицию своего готически мрачного творения от угольно-тяжелого низа, этих гигантских шаров-щекотунов с небрежными линиями волосков, к невесомому сфумато, исчезающему в апогее на кончике шишки. Три капли эякулята, схематично переданные тремя чертами, ферматой нависли над кнопкой звонка.

Не было никаких сомнений, что адресат сможет считать послание, закодированное для него в этом мурале на языке примитивного искусства: «война».

– Вот кто-то свой драный хлебальник зашивать будет, – вспылил Жека, когда это увидел часом позже. Прокуренное подъездное отражение превратило звук его голоса в дистрофичное эхо.

Ответ от Жеки не заставил себя долго ждать. Он и его парни – Димас-Пумас, Гонза и Скоржепа – нагрянули во двор. В то время там играли только Рыжик Тома и Стас-Матрас. Без лишней болтовни, видимо, из соображения экономии сил, Гонза зарядил Томе кузонками в минусовые очки. И грянул бой, сошлись они в дыму, среди двора. Стаса, как более старшего и опыт-ного, буцкали сразу двое: Пумас и Скоржепа. Жека стоял рядом и наслаждался возмездием.

– Нифига ты словил с бабочки, ха, лох, – насмехался он.

Ребятам были показаны такие мульти-пульти, после которых голова Рыжика Томы покрылась синяками, как шляпа мухомора горошинами, а Стас-Матрас стал Стас-Метастаз. Вдобавок им было наказано передать своим, что их ждет аналогичная кара.

И здесь в историю вклиниваются взрослые. Как оказалось, совершенно зря.

Папа Рыжика Томы пошел искать справедливости к родителям Жеки, застал только маму и имел с ней неприятный разговор, в результате которого употребил грубое слово «угомонись», к которому мама отнеслась отрицательно. Следующий ход сделал Жекин папа, который после рабочей смены, в сопровождении супруги, пришел к папе Томы, чтобы спросить за «угомонись». В пересказе соседей, дошло до рукоприкладства. Мужчины категорически не смогли достичь консенсуса и раскровили друг другу вьюшечки.

Слухи об этом заставили всех занять оборонительные позиции и готовиться к худшему.

Чайник двора закручивал заварку пыли, и дети, по-китайски щуря глаза, хлопали друг друга ладонями по плечам и спинам. «Кошка, покемошка, фишка, получай, мальчишка, шишку». Мальчишка получал шлепок и немедленно возвращал обратно, эстафетой обеспечивая некое закономерное круговращение. Так мелюзга не знала чем себя занять. Серьезных же ребят, за которыми сила, которые что-то умели и могли, интересовала война.

– Ну-ка, стройтесь все по росту, я из вас армию делать буду, – приказал Саня. – У тебя брат пятиклассник – будешь капитаном, у тебя батя в тюрьме – будешь подполковником.

Заслуги каждого были известны.

– А че это он будет капитаном, а я лейтенантом? Может, наоборот? Почему ты решаешь? Сам и будь лейтенантом.

– А то, что, во-первых, я знаю, у кого какие звезды на погонах быть должны. Я книжку у деда читал. Вот скажи, ты знаешь, сколько звезд у капитана?

Хобяка не знал.

– Вот и будешь лейтенантом. А во-вторых, звезды для погон есть только у меня.

На этих словах Саня достал три ветки репейника. Где достал он этот репейник, было тайной. За тем полем, что за стройкой, что за новостройкой, за пустырем, где когда-то Мишка нашел мертвую собаку и звал друзей потыкать палками, там – чу! – шебуршала мухоедка, там ухал вывертень и разбубелось стрекомысло. В том поле разгулялась гуляля, ветрилось ветрило и барахталось барахтало. Туда не ступала нога, только раз у пьяницы ступала, когда сломался автопилот и он промазал мимо обычных кустов, да и то потом не вспомнил, как туда попал. Там на сопке рос чичажник, цвел мантульник, колосился загогульник и чиграк, там благоухал волчий локоть и зарыл свою кость самоед, а нашла голодная такса, наполненная таксятами, и лежала всякая барахля, оставшаяся от былых стоянок человека. Там под землей, на глубине, были зарыты сопли мамонта и скальп индейского вождя, ждущие своих археологов, там шуршал безвредень и, как лиловая клевретка, лелелась аполлонница, короче, вам туда не пробраться, не дойти, и не надо трали-вали, там трава и так густа. Вот, короче, там и цвел репейник, и туда Саня Ладо приканал, чтобы его набрать. И теперь прилипал тот репейник к плечам ребят: кому-то три головки, кому-то четыре, кому-то одна, но жирная. Кто был генералиссимусом, а кто всего лишь маршалом. Так и появилась Армия Репейника.

Они разбились на отряды и тихорились по кустам. Никого не увидать, только макушки изредка вырастали над невысокими поверхностями. Кого заметили – тому не жить. Михрютку и Хобяку поставили часовыми на стратегически важной точке. Все стояли по одному, Михрютка и Хобяка неразделимы. Где Михрютка – там Хобяка, где Хобяка – там проблемы. Да хоть бы и парочкой. По одному они неизвестно что, а вдвоем – один надежный дозорный. Вдвоем они славный парень, пусть даже и совершенно очевидно, что именно из таких парней вырастают хорошисты.

Днем никто не ходил по этой тропине, протоптанной собачниками. Зачем же появилась здесь эта техана с пакетами в руках?

– Смотрите, какие у вас ружья. Вы что, братья? – голос у нее был крайне приятный, как из советских фильмов.

– Мы не братья. И это не ружья, а автоматы.

– Надо же как. Не стреляйте, пожалуйста. Я мирный житель, из магазина иду.

– Тут дорога оцеплена. Нельзя ходить, – очень серьезно заявил Хобяка.

– Ага, до следующего караула нельзя ходить. Еще где-то пятнадцать минут нельзя, – подтвердил Михрютка.

– А как же мне идти? Мне домой надо.

– Придется в обход, по асфальту, – посочувствовал Хобяка.

– Вон там, по асфальту. Где поворотка пошла направо. Там можно, – вошел в положение Михрютка.

– Мальчики, у меня пакеты тяжелые. Давайте я тут быстренько пройду.

– Нейтральная территория начинается там. Там можно, – показал пальцем Хобяка.

– Там сможете пройти. А тут нельзя, – выдал резолюцию Михрютка.

– И опасно. У нас приказ, – продолжил Хобяка.

– А кто ваш командир? – все еще игриво спросила женщина.