Вилла на Виа Палермо

Несмотря на твое молчание я понимаю, что речь в нем идет обо мне.

Тебя достают сомнения, делаешь ли ты правильно для себя, находясь со мной сейчас здесь.

Я знаю несколько беспроигрышных приемов, как вывести тебя из ступора, но пользуюсь только одним из них. Он самый безобидный.

Как трубка мира. Я приношу на кухню эмалированное корытце, которое до нашего вселения на виллу было врыто в клумбу для чисто декоративных целей. Дело в том, что наружная сторона его представляет из себя охоту на кабана, выложенную мозаикой. Не нужно обращаться к экспертам, чтобы понять ее аутентичность, а поэтому и ценность. Просто историк Валера пользуется своими знаниями и другими привилегиями, чтобы обладать подобным. Мы нашли такое его отношение к искусству зажравшимся, откопали корытце и отмыли до чистоты посуды и держали в нем белье для стирки. Это немногим лучше, чем использовать его зарытым.

Я наливаю в пустое корытце горячей воды, посыпаю ароматических кристаллов и вываливаю туда же упаковку водорослей для омовений.

В воде они из скукоженных распускаются дивными подводными букетами. Потом я подношу к корытцу стул с тобою на нем.

Ты не сопротивляешься, но это вовсе не знак прощения или поощрения, а скорее равнодушия к моим выходкам. Ты говоришь себе, что точно так же он (я) добивался своего и с другими: если не было корытца, то был гамак, если не было гамака, то был белый шелковый парашют или вообще алые паруса. Но после алых парусов другая славная мысль приходит к тебе: не так важно средство, а важно внимание, которое уделено только тебе. Разве против такого стоит возражать?

Я снимаю с твоих ног носки-перчатки, где у каждого пальчика вывязано свое выражение лица, и медленно, чтобы тело привыкло к неожиданному теплу, опускаю твои ноги в корытце. Ты все-таки спрашиваешь про телефонный звонок. Я говорю, что звонил сын, что он мне завидует с моим бездельем в Италии. Ты интересуешься, что же он предлагает тебе делать. Я говорю, что он предлагает мне поставить радио-маяк: если я помру, то он будет об этом знать и позвонит куда следует, чтобы меня положили на время в холодильник, и тело не разложилось, пока он не прилетит за ним.

Ты спрашиваешь про него: каким он был в детстве сыном.

Я говорю, что послушным. Ты заразительно смеешься: «Like father like son».

От твоего смеха в корытце образуется зыбь. Твои ноги проворно залезают в букеты водорослей, ты жмуришься от удовольствия.

Я сижу на стульчике для чистки и зашнуровывания обуви и начинаю заниматься твоими ладошками. Ночная царапина все еще видна розовым штрихом.

Крем Nivea для обычной кожи может быть использован и для тебя.

Ты мне рассказываешь, как работа и только работа спасала тебя от меня все эти годы.

– Меня от тебя не спасало ничего. Во время приливов наших отношений я чувствовал себя, как оборотень в полнолуние.

– Как оборотень себя чувствует в полнолуние, можно спросить?

– Очень хорошо чувствует, если собирается встретиться с девочкой волчишкой или с угрызениями совести, если приходится кого-то безвинного задирать.

– А ты как себя чувствовал – оплакивал бедныю овечку?

– Нет, я несся на стрелку с девочкой волчишкой сероглазой и клыкастой.

– Я, что ли, тебе выглядела клыкастой?

– Ты мне выглядела абсолютной.

– А сейчас как выгляжу?

– А ты сама как думаешь?

– Я думаю очень по-разному, потому как, хотя я и умная, но и нерешительная в тоже самое время. Ты не помнишь, у нас есть свежие огурцы в холодильнике или все съелись?

– Помню, что были сегодня утром. А в чем дело?

– Мне пахнет огуцом, и хочется его поесть.

Ты сидишь в полуподагрической позе над корытцем: распахнутый халат с чужого плеча ниспадает тяжелыми крыльями над раздвинутыми ногами, а под ним маечка в горошек, сестра легендарных трусиков, а под ней нет ничего. При виде твоего пупка и ниже мне не хочется идти за огурцом.

Ты держишь руки, как хирург до операции – кистями вверх и говоришь мне, что так долго находиться ногам в водорослях опасно: ты можешь превратиться в хвостатую русалку. Я понимаю, что уже бесполезно бороться с желанием, но делаю вид, что все идет своим чередом – вытираю твои ноги.

– Как же огурец?

– Огурец может и подождать. Я был в очереди первый.

Я обнимаю тебя под халатом и слышу, как ухает твое сердце прямо мне в щеку через упругую грудь. Мы идем, покачиваясь, как двое раненных одной стрелой, в сторону дивана и, едва достигнув его, согласованно падаем.

От твоих волос пахнет чем-то церковным. Ты понимаешь мой немой вопрос и говоришь, что это культовые духи «Gothic», что ты вычитала в журнале «Thrashers», что их стоит носить во время отдыха у моря, потому что в сочетании с запахами соли и ветра они имеют магическое действие на мужчин.

Халат около дивана замер недостроенной юртой. Я держу твои ступни, как два теплых и мягких утюжка на своем лице.

– А что если к нам сейчас кто-нибудь зайдет, а я совсем не одета. Вот будет история.

Мне трудно на это чем-нибудь ответить из-за арки твоей левой стопы.

– Мы всегда можем сказать, что я не совсем здорова или, что ты меня так любишь, что ночей нам не хватает.

Это одна из форм твоего ухода от действительности: ты все еще боишься называть некоторые вещи своими именами и рядишь их клоунами и клоунессами. Я надеюсь, что когда-нибудь это пройдет.

– Когда идешь к женщине и определенными намерениями, будь пожалуйста побритым, синяя борода.

Ты берешь мою руку в свою и мокаешь ее, как в горячий букетик нежных водорослей…

Глава вторая

Для того чтобы писать про незапланированный отдых, мне пришлось взять в рент машину, иначе мы не смогли бы достигать незапланированных мест.

Иногда я сбивался с пути и заезжал в места, которые на картах дорог никак не отмечены. При современной технике создания карт мы находили такие опечатки преднамеренными: кому-то было нужно скрыть некоторые места обитания людей от туристов. Одним из таких мест была рыбацкая деревня сразу за Чивитавеккьей. Мы остановились там, чтобы заправиться бензином и купить каких-нибудь фруктов. Смотритель на бензоколонке назвал деревню незнакомым для нашей карты именем. В деревне не было обычного рынка, а был только рыбный. Мы не знали этого и все-таки пришли туда. Время было после полудня, и большинство продавцов рыбы уже завершили свой рабочий день. Мы бродили между полупустыми прилавками под открытым небом в поисках хотя бы одного фруктового стенда, и все безрезультатно.

Ты подобрала на дороге две здоровенные рыбные чешуины, приняв их за монетки. Хотя и был конец октября, но днем все еще было досаточно тепло.

За одним из прилавков стоял китаец, одетый в дутое пальто, вязаную шапку и перчатки с отрезанными пальцами. Он торговал не только дарами моря. Под прилавком лежали кожаные дамские сумки и связки мужских и женских ручных часов. Мне было понятно, что дары моря для него были просто отмазкой, чтобы стоять в торговом ряду.

Кроме высокого чувства и страсти еще одна черта объединяет нас – это любовь к дорогому и недоступному. Ты посмотрела на сумки и часы и прищурила хитрые в эту минуту глаза и сказала не своим голосом: «Мы с милым отдыхали в Италии и сделали там кое-какой шоппинг. Цены, конечно, безумные, но разве можно устоять, когда видишь новые модели и цвета, которыми не торгуют на севере из-за мимикричности к окружающей среде. Милый купил мне бесподобный кошелек от Гуччи. А может быть и не от Гуччи, но очень красивый и при этом уже полный всяким замечательным барахлом, так что мне не надо было переезжать в новый кошелек со своим старым барахлом».

У тебя есть замечательное качество – вселять в себя что-то абсолютно инородное и представлять это для моего интереса. Про дорогое и недоступное можно было сохранить до утреннего пробуждения. Я бы сохранил. Но ты живешь по принципу дорога ложка к обеду, и нет предела щедрости твоих талантов. Я уже говорил тебе и раньше, что когда у нас кончатся все средства для жизни на вилле, и нам придется жить под передвижной крышей, мы сможем использовать твои скрытые таланты. Они накормят нас и напоят. Возможно, что нам придется купить тебе ослика или, пожалуй, ламу – она ближе твоему характеру. И мы все вчетвером будем ходить по дорогам средиземноморья с представлениями. Я буду представлять тебя, а ты будешь представлять все остальное…

Между сумками и связками часов под лавкой ты увидела расписную хохламскую миску со всякими женскими штучными украшениями явно восточного происхождения. Китаец заметил твой интерес и сказал, что это не его товар, а одного господина из Тибета. Ты спросила, скоро ли придет хозяин товара, потому что тебе нравится вон тот браслет из вишневых косточек.

Дутый китаец ответил, что теперь, наверно, скоро, потому что уже прошло два дня с тех пор, как он ушел.

Ты обожаешь восток и тонко его чувствуешь, не то, что я.

Ты говоришь мне, что тебе очень хочется поносить тот браслетик (он такой миленький), чтобы я что-нибудь придумал на счет китайца и другого, которого уже два дня все ждут.