Багровый закат

— Есть несколько путей получения необходимого количества кирпичей и плиток, — неторопливо сказал Публий. — Мой опыт строительства постоянных лагерей: Шестого Железного в Киликии, Десятого Фретумского в Кире и, наконец, Первого Италийского в Херсонесе Таврическом, показал, что наиболее эффективными из этих путей являются: — первый — построить временные печи, завезти необходимые материалы и организовать обжиг на территории самого лагеря. Однако, — архитектор задумался. — В окрестностях Эммауса нет подходящих участков земли. Но, если, все же мы выберем именно этот путь, то понадобиться строительство хороших подъездных дорог.

— В горных условиях Эммауса, — архитектор продолжал размышлять вслух, — подобное строительство займет много времени, обойдется дорого. К тому же, — он вновь сделал длительную паузу. — Хорошие подъездные дороги останутся хорошими и для противника, если тот попытается атаковать лагерь.

— Итак… — Публий надолго замолчал, отчего у Корнелия пробежала дрожь по спине. Неужели он, Корнелий, получил приказ, который не сможет выполнить?! А значит, именно он, Корнелий, а не кто-либо другой, окажется виновным в невыполнении приказа самого Императора!

И перед его взором во всех подробностях невольно промелькнула кровавая картина недавней казни его предшественника.

" А что если?"…

Он неуверенно обратился к Публию:

— Я — македонец. В армии Великой Римской Империи более двадцати лет, однако, не забыл, как в детстве работал в мастерских македонских керамистов. Нельзя ли здесь, в Иудее, использовать местных гончаров? — более уверенно завершил свое предложение Корнелий.

— Именно этот путь я и имел в виду, — подтвердил архитектор, и с некоторым удивлением и явным одобрением посмотрел на Корнелия — За дело, македонец! В любую минуту готов прийти к тебе на помощь. Рассчитывай на это.

Корнелий почувствовал, что и сам Главный архитектор армии не совсем уверен в возможности выполнения привезенного им приказа. И надеется на него, Корнелия, не меньше чем Корнелий на архитектора.

Глава 5

Бат-Шева

У входа в новый дом Шифры, висел кусок железа. Много лет тому назад это железо было подвешено кузнецом Шмуэлем у ворот его друга, покойного горшечника Эльазара бен Рехавама и его младшей сестры — Шифры.

За долгие годы железо превратилось в ржавый ком, осыпающийся мелкими рыжими крошками, однако при ударе молотка он всё еще издавал громкий хриплый перелив, предупреждая хозяев о приходе гостей.

Новый дом находился рядом со старым. Между дворами возвышался пологий каменистый холм. Однако этот холм скорее объединял, нежели разделял дворы Бен-Цура и Шмуэля.

С высот Титуры оба двора казались двумя частями переметной сумы, переброшенной по обе стороны большого верблюжьего горба.

При переезде в новый дом Шифра не захотела расставаться со старым куском железа и попросила Бен-Цура перенести звучащее напоминание о её юности, далёком и волнительном времени.

Рабочий день Шифры, как и у множества односельчан, начинался задолго до восхода солнца. Как только забрезжит рассвет, она поднималась кормить кур. Однако птицы просыпались еще раньше. Чуть за полночь, могучий рыжий петух вытягивал голову, увенчанную высоким красным гребнем, и издавал такое громкое "Ку-ку-ре-е-ку-у-у!!!…", что не просыпались, разве что, только усопшие.

И этот крик, подобно эху, многократно повторялся десятками птиц, содержащихся в курятниках односельчан.

Куриное мясо по-прежнему было прибыльным делом для многих жителей Модиина. Оно пользовалось большим спросом на рынках Иерусалима.

Значительную часть кур и яиц закупали римские власти.

Несмотря на крики птиц, Шифра услышала приближавшийся топот лошадей. Вскоре последовало несколько энергичных ударов по железу.

Так не звонил никто из односельчан, насторожилась Шифра. — Это не мог быть и Бен-Цур — он ушел в синагогу даже раньше, чем поднялась Шифра. Возвращался же он лишь с восходом солнца.

Элька спал крепким сном уставшего человека. Вчера до полуночи он загружал печи крупными гидриями, чтобы с утра начать обжиг этих, столь востребованных римлянами, изделий

Шифра с тревогой смотрела в сторону ворот. Она не видела лиц прибывших. Всадники спешились у входа. Над оградой виднелись лишь гребни начищенных шлемов, да слышно было похрапывание лошадей.

Шифра оглянулась: не проснулся ли Элька? Но вместо Эльки она увидела Бат-Шеву. Та стояла в проеме небольшой пристройки, сооруженной Элькой специально для неё.

Бат-Шева поселилась в доме Шифры около года тому назад. Шифра с трудом уговорила её перебраться к ним. До этого Бат-Шева со своей сестрой — близнецом Леей жила на дальней окраине Модиина в заброшенном полуподземном жилище. Затем сестра где-то нашла работу и оставила дом.

Долгое время Бат-Шева жила одна, пока не приютила Иосифа Прекрасного, этого не совсем нормального человека.

Его настоящее имя действительно было Иосиф. Прекрасным же его назвали значительно позднее, когда хорошо узнали этого человека, неизвестно откуда прибившегося к селению.

Он был безобиден. Если его просили, с охотой делал самую тяжелую работу, искренне радуясь, когда ему давали кусок лепешки или чашку чечевичного супа.

Не раз Шифра видела Иосифа в поле. Она удивлялась, с каким интересом он наблюдал за сбором лечебных трав, запасаемых ею впрок, но никогда не приближался к ней ближе, чем на десять — пятнадцать шагов. Не разговаривал, был печален, замкнут.

"Ему, наверное, лет двадцать-двадцать пять, — прикидывала Шифра, — но выглядит он значительно старше. Неухожен."

Косматая светло-коричневая борода Иосифа свисала грязными комьями, как шерсть у немытых овец. Дети селения дергали за эту бороду и кричали ему вслед: "Дед-дед, приходи на обед!" И показывали комбинацию из трех пальцев.

Когда же взгляд Шифры ненароком встречался с его взглядом, Иосиф тут же прятался за кустами.

Однажды на крутом склоне холма Шифре попался крупный корень фенхеля, и она, как ни старалась, не могла извлечь его из твердой каменистой почвы. И тогда к ней подошел Иосиф. Он легко, как будто это была рыхлая земля, вытащил корень растения, и, отряхнув от посыпавшихся камней, протянул Шифре.

— Спасибо тебе, Иосиф, — как можно ласковее сказала она, и впервые увидела улыбку на его лице. Такая улыбка могла принадлежать только ангелу, и Шифра решила, что правы люди Модиина давшие ему кличку Прекрасный.

" Нет, он не был слабоумный и не тихо помешанный, — решила Шифра, — просто его голова работала не так, как у всех остальных".

Эта необычность Иосифа привлекала и одновременно отталкивала.

Взрослые его побаивались или презирали. Для детей селения он был главной забавой, они дергали его за потрепанную грязную рубаху, свисавшую до самых пят. Бросали в него камни. Без устали дразнили и строили рожи, а те, кто был смелее, приближались к нему, дергали за бороду и даже били палками…

В ответ получали беспомощную, застенчивую и беззлобную улыбку. Это и была улыбка Иосифа Прекрасного.

Но однажды все изменилось. В одну из подобных беспощадных игр вмешалась Бат-Шева. Она шла с базара домой и, увидев происходящее, поставила на землю тяжелые корзины, подняла первую попавшуюся палку и бросилась на разыгравшихся детей. Те, как испуганные воробьи, разлетелись в разные стороны.

Бат-Шеву побаивались и без палки.

Ей было лет двадцать пять, рослая, с большой копной темных вьющихся волос, в хламиде из грубой серой ткани, она казалась им злой и опасной старухой. Всегда сердитая, мрачная, к тому же жила в темной пещере на окраине Модиина.

Даже самые храбрые мальчишки опасались посещать эти подземные дома, в которых жили их односельчане.

Разбежавшись и попрятавшись, дети издали ожидали, пока Бат-Шева взвалит на плечи тяжелые корзины и продолжит путь в свое ведьмино логово. И тогда они с новой силой смогут продолжать веселую и беспощадную игру. Все равно Иосифу некуда деваться. Он ведь не имел своего дома и ночевал там, где заставала его ночь — чаще всего в покинутых подземных жилищах. А иногда и просто на улице, где-нибудь под деревом или у забора.

Однако на этот раз произошло нечто необычное. Иосиф робко подошел к Бат-Шеве и взял в свои руки обе тяжелые корзины.

Дети мигом затихли. Иосиф поднял этот груз, как если бы это был легкий полевой одуванчик.

— Вот это с-с-и-л-и-щ-а! — с восторгом прошептала восьмилетняя Рут. И первая освободила свои карманы от камешков, собранных ею, чтобы бросать в Иосифа. То же самое сделали другие дети. Они стояли ошеломленные.

Лишь самые смелые мальчишки последовали за Бат-Шевой и Иосифом, но, встретив грозный взгляд женщины, в нерешительности остановились.

С тех пор в селении знали, что Иосиф находится под защитой Бат-Шевы. Как знали и то, что она, одинокая женщина, вдова, приютив тихо помешанного, сделала богоугодное дело.

Хотя были и такие, что находили для этой женщины множество недобрых слов.