Гончар из Модиина

Эльазар не боялся физических страданий. Ему всегда помогала молитва, обращенная к Всевышнему. Его пугала возможность запрета заниматься любимым делом. В нем он видел смысл своего существования.

Нет, он не наложит на себя руки, как это недавно сделал его однополчанин — финикиец Ксит. Господь наш Бог такое не прощает, но сама жизнь потеряет для него всяческое значение. И это было самое страшное.

Так размышлял Эльазар после ухода сотника. И когда спустя два дня к нему подошел фессалиец Никас, коневод Силоноса, и передал требование немедленно зайти в офицерский шатер, Эльазар понял, его судьба решена и был готов к любому развитию событий.

В офицерском шатре было прохладно. Пятеро рабов непрерывно поднимали и опускали огромные опахала из длинных дрофиных перьев. Кроме Силоноса, командовавшего кавалерией — главной силой гарнизона, на коврах возлежали еще два офицера — Главкон — начальник отряда лучников и Филон — командир копейщиков, непосредственный начальник Эльазара.

"Триадос", — мелькнуло в голове Эльазара, — решение этих трех было окончательным".

Офицеры с непонятным интересом посмотрели на вошедшего. Эльазар был метатель дротиков. Его одежда соответствовала предписанию, но оружия при нем не было.

— Вот тебе и воин! — приподнялся со своего ковра Филон. — Почему ты не при оружии?! — грозно добавил он.

В шатре наступила напряженная тишина. От его ответа, как понял Эльазар, может зависеть многое.

— Меня вызвали в офицерский шатер, как я понял, не сражаться, но повиноваться любому принятому здесь решению, — с достоинством, но без всяких эмоций ответил Эльазар.

Ответ вызвал улыбки на лицах офицеров.

— Присаживайся, — обратился к Эльазару Силонос. И пододвинул к нему кружку и плоский поднос с фруктами.

Эльазар понял, что это и есть обвинительное заключение. Перед ним была одна из тех кружек, которые стояли в кустах на солнечном закале. Вина его, как представлялось Эльазару, состояла не только в том, что он нарушил установленный порядок отдыха. Было и еще одно, не мене серьезное нарушение военной дисциплины, о котором знали, однако, немногие.

Во время очередных учений, в ущелье Ару, вблизи Дура-Европоса, он обнаружил светло-серую глину, которая, в смеси с желтой, превращала изделие в настоящий камень. В своем наплечном мешке, находившемся рядом с чехлом, заполненном дротиками, он перетаскал большое количество этой глины, а затем использовал её для изготовления солдатских кружек.

Использование же наплечного мешка для других целей, кроме предусмотренных предписанием, было строго запрещено.

— Такой кружкой пехотинец может одним ударом размозжить голову врага, — пошутил фессалиец Никас, когда Эльазар подарил ему, своему товарищу, как он думал, одну из таких кружек… И именно эта кружка сейчас стояла перед ним.

,Значит, гекатонтарх узнал об этих его преступлениях от Никаса… Вот уж не ожидал", — с горечью подумал Эльазар.

Он знал из рассказов старых воинов, да и сам видел, как провинившегося солдата наказывали чашей с ядом. Эта чаша теперь стояла перед ним. И той чашей была каменная кружка, им же созданная.

,Значит такова судьба. Пути Всевышнего неисповедимы".

Он мысленно попрощался с младшей сестрой Шифрой, остающейся одинокой в далёком Модиине. И в этот последний миг, не обращая внимания на следивших за ним офицеров, твердой рукой взял заполненную доверху кружку, и вполголоса произнес:,Шма Исраэль, Адонай Элокейну — Адонай Эхад!" и одним махом выпил содержимое.

Офицеры с явным удивлением посмотрели на Силоноса. Что сказал иудей?

— Ты ошибся, — гордый человек, — неожиданно мягко сказал Силонос, — в кружке была родниковая вода из ущелья Ару. — Затем, резко сменив тему, спросил:

— Ты когда-нибудь ездил верхом на лошади?

— На рослом муле, — придя в себя, коротко ответил Эльазар.

Офицеры расхохотались: от мула до скакуна не такая уж большая дистанция!

Хорошо! — подытожил Силонос. — Со второго дня следующей недели я зачисляю тебя в мой конный отряд. Сейчас ты свободен.

Эльазар вышел. Он не мог осознать происшедшее. Весь день был как в лихорадке. И лишь вечером, когда к солдатскому костру подсел Силонос, а он это делал довольно часто, в отличие от других офицеров, Эльазар многое понял.

Согласовав с другими офицерами, Силонос перевел Эльазара в свой отряд и теперь объяснил почему. От Эльазара требовалось быстрое освоение новой военной специальностью — строевого конника. Кавалерия была привилегированной частью армии.

В распоряжение Эльазара поступал раб — опытный коневод. В свободное же время, а оно всегда бывает у конников, — подчеркнул Силонос, — Эльазар обязан будет заниматься гончарным делом.

Потрясенный услышанным, Эльазар не выдержал, и из его груди вырвалось сдавленное рыдание.

Но гекатонтарх, не заметив этого, продолжал:

— Первое поручение, которое ты должен будешь выполнить, Эльазар, — он назвал его по имени, — изготовить для солдатской кухни двести пятьдесят кружек и полсотни подносов.

В твое распоряжение поступают шесть рабов и четыре рабыни, сведущие в гончарном и кухонном деле. Они у нас новые, из тех, что вчера отбили у парфян.

Так в далекой греческой крепости начался новый этап жизни горшечника из Модиина, во многом определивший его дальнейшую судьбу.

Гекатонтарх Силонос обладал почти неограниченной властью в Дура-Европосе, был решителен, любознателен и умён.

Часами он мог наблюдать за работой Эльазара, строившего по его, Силоноса решению, керамические мастерские. В этих работах, особенно в возведении больших обжиговых печей, были заняты, помимо рабов, солдаты, получившие увечья в схватках с врагом и непригодные для строевой службы.

Решающую роль в этом, невиданном для армии эксперименте, играл иудей, сознавал он это или нет. Зато хорошо сознавал гекатонтарх Силонос.

Его замысел объяснялся тяжелым финансовым положением крепости, казна которой была пуста. Окружающие Дура-Европос селения были бедны, а с усилением парфянских вылазок, и вовсе прекратили платить военный налог. Мало помогали карательные меры, применяемые войсками гарнизона. Керамические же мастерские, по разумению Силоноса, открывали какие-то перспективы.

Интуитивно он искренне поверил в способности иудея. Тот хорошо владел ремеслом. Знал многие виды глины, как и то, где их искать. Легко находил нужные ему цветные пески, знал их свойства и цвет изделий после обжига.

Силонос видел, как иудей, варьируя количеством и влажностью топлива, направленностью огня, получал богатую гамму оттенков, обжигаемых изделий, от угольно — черного и серо-перламутрового до золотисто-розового.

Привычные изделия, рождавшиеся под руками иудея, отличались от греческих. На них не было знакомых Силоносу рисунков: ни батальных сцен, ни богов, ни героев с их бессмертными подвигами. Даже орнаментика и расцветка были иными.

Удивляло и то, с какой быстротой освоилась в мастерских Эста — одна из рабынь, которую Силонос передал в распоряжение Эльазара. Создавалось впечатление, будто она всю жизнь только тем и занималась, что разрисовывала поверхности кувшинов для вина вьющейся лозой, либо гроздьями винограда… И рисунки эти были столь правдоподобны, что казалось листья или виноградные ягоды только что срезаны в винограднике и непонятным образом прикреплены к выпуклым бокам кувшинов.

За годы службы на Востоке, Силонос привык ко многому. Ему даже стали нравиться покрытия желто-песочного цвета, характерные для большинства керамических изделий иудея. Незатейливые рисунки подчеркивали особый волнующий свет, излучаемый золотистым фоном. Этот проникающий в душу фон навечно запомнился эллину со времени изнурительных переходов по бескрайней Вавилонской пустыне.

Да и остальные гончарные изделия, множество которых иудей отправлял на рынок, были весьма необычны. Внешне грубоватые, они, однако, привлекали внимание покупателей. Так, например, хорошим спросом у жителей Дура-Европоса и у купцов из проходивших мимо караванов пользовались подносы для фруктов, разрисованные тарелки с плавно поднятыми краями, кувшины для питьевой воды.

Особый спрос был на кувшины. Высокие, однотонные, с узким горлом и вдавленным внутрь дном, они были удобны для переноски и хранения воды и казались удивительно легкими.

Быстро раскупались и небольшие конусообразные сосуды для хранения оливкового масла. Они, как правило, были с острым и изящным носиком, что позволяло сохранить каждую каплю масла, заливаемого в настольные глиняные светильники.

Силонос видел в гончарных изделиях иудея не просто предметы обихода.

Он вспоминал свою студенческую юность, когда перед ним были открыты дороги в любую сферу искусств, в любую область знаний. Его радостно принимали даже в кругах философов — этой высшей касте властителей дум Эллады.

Он мысленно сравнивал амфоры, килики, кувшины иудея с подобными же изделиями, изготовлявшимися лучшими афинскими керамистами, и, неожиданно для самого себя, обнаруживал бесспорную самобытность работ Эльазара.

На эти изделия был хороший спрос, что подтверждало объективность его оценки. К тому же деньги, вырученные от их продажи, как и предполагал Силонос, хотя и в небольшой степени, но пополняли крайне скудную казну крепости. И, если бы не этот источник, то даже офицеры не получили бы за последние полгода ни одной лепты. Так что Силонос, поверивший в способности иудея, был доволен собой.

Парадоксальным было и то, что богатые знания, когда-то приобретенные им и далекие от военного искусства, оказались востребованными неожиданно для него самого.