Иван Аполлинарьевич и другие

И в доме Маруська везде успеет – и в подпол слазает, с мышами пообщаться, и на чердак, галок проверить, и по комнатам пробежит. И всё это так, на бегу, не глубоко. А Фёкла если уж на чердак залезет, то день или два её и не видать. Всё там проверит, кого надо – съест, кого надо, шуганёт. Солидно это всё у неё, в прежних традициях.

С мышами, правда, казус случился.

Полезла как-то Фёкла в подпол, вроде, с инспекцией. И нет её день, другой. Иван Аполлинарьевич уже беспокоиться начал, что её там мыши съели. Взял он фонарик и вниз. И видит: сидит его серая Фёкла в дальнем углу, и уплетает шкурки от вчерашних сарделек. Их, видно, хитрые мыши из ведра на кухне утащили, да Фёкле подсунули. А та, хоть и строгих консервативных правил, да на сардельки эти пахучие всё равно попалась. Консерваторы ведь все такие: днём, да на публике – они очень даже вполне. А ночью, да в подвале – и шкурку от вчерашней сардельки сожрут, инспектируемыми мышами принесённую.

Это Иван Аполлинарьевич «мышагейтом» назвал и потом долго на фуршеты к консерваторам не ходил.

А котята, когда немного подросли и поумнели, стали почти неразличимы. В меру – любопытные, в меру – осторожные. Кошки и кошки. Безо всякой этой политики.

Иван Аполлинарьевич и друзья человека

Как и все в меру интеллигентные люди, Иван Аполлинарьевич знал, что собака – друг человека. Но практического отражения эта максима в его жизни долго не находила.

А тут сосед его, не Егор Сидорович (тому и кошки вполне хватало), а другой, новый, Иван Аполлинарьевич и имени-то его узнать не успел, а тот возьми да и заведи себе собак, да не одну, а сразу три. Здоровенных таких зверюг чёрт знает какой породы.

Иван Аполлинарьевич сначала ничего плохого не подумал. И жене так сказал, когда она с новостью со двора прибежала. Она собак здорово боялась.

– Ну, – сказал он ей, – собаки и собаки. Раз по закону не запрещено, значит можно.

Это он всегда так всё практически объяснял. Жена с ним внутренне не согласилась, но спорить не стала.

День, другой всё было нормально, собаки к дому привыкали и во двор выходили редко, а потом сосед во дворе будку поставил, и собак туда выселил. И тут, то ли от того, что жизнь повернулась от хорошего к менее хорошему, то ли просто от природы своей, но стали эти собаки звереть прямо на глазах.

Где птица пролетит, где кошка пробежит, где Иван Аполлинарьевич или жена его во двор выйдут – те прямо как с цепи. В лай и по забору лапами скребут. Наверное, порода такая, сторожевая. Или просто – нервная и к соседям мало толерантная. Потом, правда, чуть попривыкли. Но лаять по поводу и без не перестали.

Иван Аполлинарьевич терпел всё это довольно философски, но, когда в очередной раз ночью его разбудил глухой лай соседского друга человека, терпение его стало иссякать. Жене что – та, как сурок, одеялом накрылась, и сопит. А Иван Аполлинарьевич лежит и не просто уснуть не может, а ещё и от несправедливости страдает. Даже, может, больше от неё.

Попробовал Иван Аполлинарьевич соседа урезонить. Пошел к нему со всем своим добрым сердцем. Да куда там. Как на грех, сосед оказался идейным защитником животных. Он этих зверюг в шелтере специально нашёл, от них уже все отказались по причине плохого характера. А он их вроде как от гибели спас, и этим очень горд. Зелёный экстремист, в общем. Совсем, даже ещё хуже.

Потом Иван Аполлинарьевич подумал обратиться в полицию. Нет такого закона, чтобы на соседей гавкать и спать мешать. Даже в библиотеку пошёл, чтобы все регуляции почитать. И получилось, что ежели они лают, но недолго, то и жаловаться вроде не на что.

Так, собственно, и вышло. Полицейский, приехал, а собаки в конуре сидят, молчат. Чувствуют, заразы, что ли? Ну, точно, как городские зелёные активисты, чуть что, и в кусты.

Раз вызвал, другой. После этого вовсе уснуть не удалось. Полицейский уедет, а те снова за своё.

И начал в голове Ивана Аполлинарьевича зреть план, совсем не присталый настоящему философу.

Об этом он никому, даже жене родной не сказал, но начал присматриваться ко всяким средствам, вроде яда крысиного, да приманок – дурманок для скунсов и белок. Ничего более действенного в соседнем супермаркете не нашлось. Мешок с дьявольскими снадобьями спрятал он от чужих глаз подальше, в гараже, да ещё завернул в три других мешка, чтобы, не дай бог, своих ни в чём не виноватых мышей не обидить.

Но, решиться на последний шаг не мог никак. Ждал чего-то. Может, знака свыше, может, что у соседа совесть проснётся.

А тут сосед ремонт затеял, покрасить там стены-потолок и прочая ерунда. Приехала бригада маляров, сосед им ключи отдал и исчез куда-то. А те, видать, калитку закрыть забыли, или что. Ну, собаки со двора выбежали, и … потерялись.

– Вот ведь дурные какие животные.

Это Иван Аполлинарьевич воскликнул, когда, мирно гуляя в соседнем парке, был чуть ли не сбит с ног неизвестно откуда вылетевшей троицей. Впрочем, жизни его ничего не угрожало, напротив, «соседи» виляли обрубками хвостов, лизали руки и норовили даже лизнуть в нос, против чего Иван Аполлинарьевич решительно возразил.

Тут бы ему воспользоваться моментом, и увести своих мучителей подальше куда, в лес, в болото, сгинули чтобы и не вернулись никогда. Такая мысль мелькнула в его измученной голове, но он её отринул от себя, внутренне трепеща от раздвоения своей философии и жизни.

Так или иначе, но дело кончилось тем, что Иван Аполлинарьевич направился назад, к дому соседа, куда и прибыл вскоре, сопровождаемый потерявшимися беглецами.

Закрыв за ними калитку, он заглянул в дом, но хозяина ещё не было, а разговаривать с малярами было не о чем.

Вернувшийся вечером сосед не то что не выразил своего «спасибо», но и вообще ничего не заметил. Одно слово, зелёный.

И надо сказать, что с тех пор соседский лай приобрёл для Ивана Аполлинарьевича какой-то другой оттенок. Нет, он не стал тише или реже, ну, может, чуть-чуть. Но, слыша очередной гавк, Иван Аполлинарьевич стал представлять себе четвероногого друга, шлющего ему свой привет из ночной тьмы. С этой мыслью он засыпал, и снились ему сны чистые и добрые.

А мешок с ядом он сдал обратно, в супермаркет, и на деньги эти купил розовый куст, при полном, хотя и молчаливом, одобрении мышей.

Кошмар Ивана Аполлинарьевича

Однажды Иван Аполлинарьевич объелся на ночь жениной кулебяки, долго ворочался в постели и, наконец, уснул с тяжестью на сердце.

Но поспать ему удалось совсем недолго. Сначала зазвонил будильник, а потом и жена тут как тут: – Вставать пора, на автобус опоздаем.

Что такое? – подумал Иван Аполлинарьевич, с трудом открывая глаза и садясь на кровати. – Какой автобус? И почему в такую рань?

Да ты что, милый? – проворковала жена, – Ты же сам эту экскурсию купил, даже переплатил, чтобы не пропустить. Последний раз в этом сезоне, а, может, их и вообще закроют. Защитники природы нашей, чтобы она совсем не исчезла.

Иван Аполлинарьевич всё ещё ничего не понимает, но – жена есть жена. Встал, оделся, умылся, съел яйцо всмятку с чаем, женой уже приготовленные. А у двери сумка туристская, всё собрано вчера ещё.

Как раз и автобус подъехал, с улицы гудит: – Садитесь.

Сели, народу много, тут и Егор Сидорыч со своей старой кошкой в корзинке на коленях, и другой сосед, с маленькой болонкой. Там – кто-то с рыбками в банке, там, вроде, кто с козой даже. Кто с кем, в общем. Ивану Аполлинарьевичу неловко стало – он один с женой, да и та без ошейника. А жена – умница, из сумки достаёт сверточек, а там мышка сидит, в чепчике и с биноклем на шее. Наверное, она бинокль взяла, чтобы чего важного не пропустить и другим мышам потом рассказать.

Подумал так Иван Аполлинарьевич, достал из сумки свой бинокль, и тоже на шею повесил. И вовремя как раз. Автобус остановился и водитель-экскурсовод заговорил сладким голосом:

– Уважаемые дамы и господа. Наш автобус прибыл в единственный в своём роде природный заповедник, где в естественных условиях произрастает и размножается флора и фауна, давно исчезнувшие в других местах нашей прекрасной, но, увы, преображенной разумом планеты. Пожалуйста, смотрите в оба, цветы не топчите, животных не кормите и больше 100 фолларов сразу не давайте, даже если очень будут просить, не то совсем избалуются, а им нельзя, скоро очередные ме…

Тут в динамиках что-то зашипело, и конца фразы Иван Аполлинарьевич не расслышал. А водитель уже по салону идет, и каждому даёт кошелек с жетонами такими, пластиковыми, но вроде денег, с гербом, портретами и цифрами. 1 фоллар, два, три с половиной, восемь и 5/16 и так далее, до 312.5. Более крупных не попалось.

Потом двери открылись, и все наружу высыпали. Кругом – красота. Лес, цветы на полянках, ягоды. Жена мышку свою на землю опустила, а та, как ни в чем не бывало, из кошелёчка своего несколько блестящих бубриков вынула – целый фоллар-то ей не удержать – и под куст ближайший – шасть.

А оттуда только: «шур-шур-шур» да «шур-шур-шур».

– Договариваются о чём-то, – подумал Иван Аполлинарьевич. И точно. Вылезает женина мышка, и несет плакат: «Долой кошко-собачью демократию! Каждой свободной мыши – собственную мышеловку! Голосуйте за подпольных республиканцев. Мишу Мышкина в мэры!»

– Это она, наверное, в партию вступила, – догадался Иван Аполлинарьевич. И точно, с другой стороны как раз идёт кошка Егора Сидоровича. В футболке с чьим-то усатым портретом. И тоже плакат тащит: «Мышей – в подполье. Скажем дружное «Мяу» за нашу и вашу свободу. «Вискас» по доступной цене. Голосуйте за Василия Кошака».

И тут такое началось. Собаки лают, коза блеет, рыбы молчат, но как-то со смыслом. Потом откуда-то появился знакомый уже Ивану Аполлинарьевичу кандитат от партии зелёных, под ручку с председательшей городских демократов. И оба – к Ивану Аполлинарьевичу, да не просто так, а с намёком, вроде: «Пошли с нами, красавчик, и возьмём не дорого».

Ивану Аполлинарьевичу неудобно, всё же жена тут, и вообще. Глядь, а жены и след простыл, только бинокль мышиный валяется в траве, да кошелёк пустой.

Окрутили женщину беззащитную, демоны, – подумал Иван Аполлинарьевич, ан, глядь, а самого уже ноги в лес несут. Вслед за парочкой сладкой, что давеча привиделась. А впереди, вроде – улицы, и фонари красные, а вдоль фасадов всё лица знакомые. Этот вот недавно по телевизору в дебатах выступал. Точно, вон того ух как отделал! А та вон – Администрацию критиковала, и всё за народ постоять рвалась, только дайте. Денег тоже просила кто сколько может на кАмпанию. Или на кОмпанию? Иван Аполлинарьевич всегда эти два слова путал.

А поперек улицы растяжка: «Наши публичные политики – самые чистые политики в мире. Они проверяются два раза в месяц у доктора Моргенштерн. Получите полное удовольствие!»

Кто-то ухватил Ивана Аполллинарьевича за рукав и пытался записать его в партию с непонятным названием, что-то там про просвещение крокодилов. И просил совсем немного вступительных. Иван Аполлинарьевич сунул купюру в открытую настеж зубастую пасть, рванулся, побежал… Очень он боялся этих животных.