Несмотря на близость шумного Садового кольца, район был тихий, патриархальный. Первые два класса я закончил в пятиэтажной кирпичной школе старого образца в Докучаевом переулке. После этого стало известно, что наш дом предназначен под слом, и нам дали новую отдельную трёхкомнатную квартиру в Отрадном. Кстати, дом до сих пор стоит как ни в чём ни бывало. Только покрасили заново. Несколько раз я специально проезжал мимо, но так и не решился зайти. Побоялся увидеть свою постаревшую первую любовь.
Игры, в которые играли дети. Дети, которые играли в игры
А в Отрадном была совсем другая Москва. Жилые дома для москвичей, переехавших из центра, соседствовали с общежитиями рабочих ЗИЛа, приехавших из глубинки. Их звали лимитчиками. Молодые здоровые парни и девки, оказавшись далеко от дома, куролесили от души. Напившись, парни ходили стенка на стенку с мужиками из Старого Отрадного. Бились цепями и колами. Милиция окружала, но не вмешивалась. Лишь время от времени оттаскивала крайних и грузила в воронки. Потом они как-то быстро все переженились и несколько остепенились, побоища прекратились. Но некоторые так и остались подростками, правда уже с пивными животами.
Нынешнему поколению трудно себе представить, но в начале восьмидесятых у нас, детворы, не было никаких электронных средств для убивания времени и все свободное время проводилось во дворе. Поэтому существовало огромное количество дворовых игр.
Самая популярная в нашем районе игра называлась «банка», хотя исходя из её содержания можно было бы придумать куда более эпическое название. Другое название этой игры – «пекарь». Играли в неё так. Обыкновенная пустая консервная банка ставилась в центр начерченного на асфальте мелом круга, диаметром около метра. От круга отсчитывалось пятнадцать шагов и прочерчивалась линия. У каждого игрока была палка. Длина её могла быть любой, ограничением служил сам процесс игры. Слишком короткой палкой трудно было попасть в банку, да и салить игроков такой палкой было не эффективно. Слишком длинную палку трудно кидать, и быстро убегать с ней было тяжело.
В начале игры все игроки по очереди кидали свою палку с носка ботинка на дальность. Тот, у кого палка оказывалась дальше всех от банки, становился водящим. Водящий занимал место неподалёку от банки, но так, чтобы ему не засветили палкой, а все остальные игроки кидали по очереди палки, пытаясь сбить банку. Если кто-то сбивал, то водящий ставил опять банку в круг, а сбившему присваивалось следующее воинское звание. После того, как все кинули свои палки, игроки должны были забрать свою палку, а водящий пытался кого-нибудь осалить палкой. Иногда в пылу борьбы доходило до синяков и даже до крови. Бывало, сходились и в рукопашной. Тот, кого осалили, становился водилой (водящим). Но салить можно было только, когда банка стоит в круге. Если кто-то сбил банку, то водила должен был сначала поставить банку, а уж потом салить кого-то.
С каждой вновь сбитой от черты банкой ты становился старше по званию, у тебя изменялись права, с каждым новым званием ты становился при броске ближе к банке.
Солдата можно было салить всегда.
Ефрейтора тоже можно было салить всегда, но за исключением рук и головы.
Сержанта салили, как и ефрейтора, но он должен был взять свою палку последним.
Лейтенант был единственным игроком, которого можно было салить как при стоящей в кругу, так и при сбитой банке.
Майора можно было салить только с палкой в руках.
Полковника можно было салить только без палки. Если он взял палку в руки, ему уже ничто не грозило.
Генерала нельзя было салить вообще. Если кто-то дошёл до генерала, то игра становилась кошмаром для водящего. От генерала полностью зависело, кому водить и сколько. Генерал мог просто стоять в кругу и сбивать банку сразу, как только её ставил водила. Если генерал сбивал банку, кидая палку из-за черты, то он становился водилой. Однако он мог салить кого угодно и когда угодно.
Частенько мы заигрывались до темноты и приходили домой грязные и с синяками, за что получали от родителей.
Кроме банки мы играли в пробки. В пробках было две разновидности игры. В первой использовались только пивные пробки. Участники ставили столбец пробок крышкой вниз, внося их поровну в зависимости от ценности пробки – крышка от чешского пива была в четыре раза дороже крышки жигулёвского без надписи, других было мало, со всяким картинками ценились гораздо дороже. В то время в Москве продавалось только два вида пива – «Жигулёвское» и «Золотой Колос», последнее было дороже, поэтому крышки от него ценились выше.
С пяти шагов участники пытались попасть по столбику кусочками кафельной плитки. Мой друг Максим Минченко рассказывал, что у них в компании вместо плиток требовались биты из свинца, без них в игру не принимали, поэтому все овладевали искусством курочить броню толстого многожильного телефонного кабеля (она была из свинцового сплава) и отливали их в виде шайб, расплавив в большой стальной ложке на костре. С первого раза почти никогда не попадали. Тот, кто оказывался ближе всех или попадал по столбику, начинал игру. Осколок плитки надо было выпустить из рук так, чтобы он, ударив по пробке, перевернул её картинкой вверх. Тогда пробка забиралась. Промах – переход хода.
Во второй разновидности играли пробками от шампуней, кремов, любых тюбиков, одеколонов. Самой дешёвой считалась бесцветная пробочка от зубной пасты. Самая дорогая – пробка от одеколона типа «Тройной» или «Шипр» – большая, как напёрсток, с полукружьями по нижней части, как слоновьи копыта, из-за чего и сами пробки назывались «слоники». Белый слоник стоил 6 простых, жёлтый – 8, красный – 10, зелёный – 12. Оранжевые были самыми редкими – 15 белых пробок. Ещё были «плохие» пробки – у которых диаметр был больше высоты. Такими не играли.
Играющие бросают по пробке на землю и на «камень-ножницы» скидываются, кому начинать. Пинком ноги надо попасть своей по вражеской пробке. Простой пробкой по белому слонику надо попасть шесть раз подряд. Слоник имеет два хода против простой пробки. Слоник по слонику должен попасть число раз, равное разнице в цене. Попадание – дополнительный ход. Если в результате удара пробка встаёт на бок – дополнительный ход. Если вверх ногами – два дополнительных хода. Белый слоник против простой пробки всегда ходит шесть раз, а если слоник встал на попа – 12, встал вверх ногами – 18 раз. Естественно, играется только на асфальте.
Другой дворовой игрой была игра в танчики напильниками. С напильника снималась деревянная ручка, для игры нужно было само полотно. Каждому игроку рисовался на земле круг – город, с которого начинается наступление в сторону противников. Зажимая острие между разными пальцами рук или ладоней, нужно было метнуть напильник так, чтобы он острием воткнулся в землю. Если воткнулся – рисовали танк. Ход делали с условной линии имеющихся танков. Когда танки встречаются – начинали сбивать танки соперника бросками напильника, зажатого между пальцами рук. Воткнул в танк – сжёг его, стираешь ногой с земли рисунок, попал в башню – значит, захватил – дуло в сторону соперника перерисовываешь. Задача: дойти до города соперника и захватить его. Видов бросков было около пятнадцати. Например, просто взять напильник за тупой конец и броском воткнуть в землю – рисовался солдат. Тоже самое, но держа за острие большим и указательным – лёгкий танк (круглая башня), зажал острие между средним и указательным – тяжёлый танк.
Если был мяч, то играли в штандер-стоп. Все стоят в кругу. Ведущий бросает мяч вверх с криком «штандер», все разбегаются, водящий ловит мяч с криком «стоп». В этот момент все застывают. Водящий оценивает позицию, выбирает жертву, называет количество шагов. Делает их и выбивает мячом. Если выбил – тот становится водящим.
Ещё была игра в ножички. Чертился на земле круг и делился поровну на всех участников. Потом все по очереди кидали ножички. Если твой ножичек воткнулся и остался стоять, то ты имел право прирезать территорию по линии ножичка к своей.
Ещё мы играли в фантики. Принимались в игру фантики исключительно от иностранной жвачки, впрочем, нашей ещё и не было тогда. Игра совмещалась с коллекционированием – были малоценные, ими обычно и играли. И был «золотой фонд», в частности вкладыши от подушечек «Дональд». Летали они плохо, зато, проигравшись, можно было поменять один «Дональд» на десяток Spearmint’ов. До сих пор у меня дома бережно хранятся пять альбомов со старинными жвачными этикетками.
На деньги играли в чику. Проводишь черту, ставишь монетки в столбик и с расстояния метров примерно десять кидаешь свинцовую битку. Если попал в стопку, говорят «чика» – и все монетки твои. Если нет, то первым разбивает тот, у кого чика попала ближе всего к столбцу. Чикой нужно перевернуть монетку. Если перевернул – монетка твоя.
Ну и, конечно, старая добрая трясучка. Тут всё просто: игроки скидываются по одинаковому количеству мелочи, и один из них трясёт монетки между ладонями, а второй говорит «орёл» или «решка». Дальше ладони расплющиваются и открываются. Угадывающий забирает все монетки, оказавшиеся в той позиции, которую он назвал. Эта игра как никакая другая вызывала зависимость, и некоторые проигрывали крупные суммы.
Первый раз первый шнапс
Впервые родители дали мне попробовать шампанского на новый 1970 год. Мне было тогда два года. После первого же глотка я решительно бросил пить. Если бы я так делал и дальше, жизнь моя могла сложиться совершенно иным образом. После этого случая я не пил двенадцать лет. Уникальный случай в моей биографии. Этот прецедент частично может быть объяснён тем, что у меня было много других интересов: друзья, компании, девочки. Но в один чудесный день все эти другие интересы собрались вместе и привели меня обратно к рюмке. Сейчас расскажу, как это произошло.
Так получилось, что в школе я всегда дружил со старшими ребятами. В основном это были мальчики и девочки на два класса старше меня. То есть, я был в седьмом, а они были уже совсем взрослыми – в девятом классе. Каким-то образом мне удалось с ними подружиться. Думаю, сначала я втёрся в доверие к девочкам, для них я был милым блондинистым семиклассником. А уже потом, потом их кавалерам деваться было некуда, если они хотели проводить время с девчонками. И они стали брать меня с собой в походы, проводить через кордоны на школьные дискотеки и в разные другие интересные, но запрещённые для младших классов места. Даже в летний трудовой лагерь в Молдавию я поехал единственный из семиклассников (брали только с восьмого класса, но меня отстояли перед учителями мои друзья).
Самым большим моим другом был Сашка Басистый. Он был большим ловеласом и настоящим Дон Жуаном для девчонок, а мне досталась роль его слуги Лепорелло. Однажды у него случился день рожденья, и на него он пригласил меня. Это была большая честь – семикласснику попасть на день рожденья к девятиклассникам. Я был на вершине счастья.
В назначенный день, с трудом удержавшись, чтобы не припереться первым, я появился на празднике. В квартире царила оживлённая суета: девочки резали салаты, мальчики разводили папин спирт вишнёвым компотом.
Дальше всё пошло по обычному сценарию: мальчики быстро нажрались, девочки были этим не довольны, но всё же танцевали с мальчиками. Я, как боец не подготовленный, напился быстрее всех и с трудом отправился домой, дабы окончательно не потерять лицо.
Путь мой был тернист и извилист. Дорога не слушалась, деревья бросались на меня, а здания норовили перепутаться друг с другом. Домой я заявился в два часа ночи. Родители были на ногах. Мама ничего не сказала и ушла спать. А папа тихо сказал: «Запомни, ты пьёшь мою кровь…».
Буль-буль
В детстве я собирался учиться играть на пианино. Именно так – я собирался, а не кто-то пытался меня заставить. В третьем классе у меня неожиданно появилась тяга к фортепиано. Меня завораживал чёрный блеск инструмента, контраст клавиш, сияние медных педалей. К музыке я был в общем-то равнодушен. Родители долго выспрашивали меня, пытаясь определить степень, силу и, главное, долговременность моих желаний. Я был убедителен в своём порыве, пылко описывал волнующие перспективы и убедительно вещал о годах упорных занятий. Родители посовещались и купили пианино. Инструмент был не простым – известной марки «Беккер». Да ещё на нём играл кто-то из великих, кажется Гилельс.
Однако обучение не пошло, и буквально через пару лет я бросил занятия. Заставлять что-то делать у нас в семье было не принято.
Инструмент пылился у меня в комнате. Мама требовала соблюдать к нему субординацию. Мне категорически запрещалось что-либо класть на него, но я постоянно об этом забывал, поскольку место в моей комнате было в дефиците. Однажды я нашёл ему ещё одно применение – придумал прятать от родителей в отделение со струнами всякие запрещённые предметы.
Шло время. Я был в девятом классе, когда мама решила собрать у нас дома гостей. Повод я не помню, но кажется, это была какая-то премьера или сдача спектакля. Собралась артистическая интеллигенция. После краткого фуршета кто-то предложил помузицировать. Стали упрашивать усатого дядьку что-нибудь сыграть. Он долго отнекивался, наконец сел, откинул крышку, занёс руки с длинными тонкими пальцами над клавиатурой. И… забулькал. Я покрылся холодным потом. Накануне я упрятал в пианино две бутылки водки, предназначенные для распития с моими дружками, и совсем забыл об этом.
Гости смеялись, мама краснела, папа гневался, я сгорал от стыда. Водку конфисковали и немедленно выпили в назидание молодому поколению.
Семейный Остров
Два цыплёнка
Первой моей машиной была ржавая «копейка» огненно-рыжего цвета. Мы звали её Цыплёнок. Хотя по возрасту это был скорее древний бройлер. Мой тогдашний начальник купил себе новую машину, а эту ему жалко было выбрасывать. Вот он и премировал меня ею, чтобы деньгами не платить.
Ездить учили меня в основном друзья. Для каждого из них это было серьёзное испытание, связанное с риском для жизни. Из-за плохой координации движений меня ещё в школе выгнали из фехтовального кружка, когда я чуть не заколол тренера. В автошколу я ходил всего несколько занятий, это было необходимо для допуска к экзаменам на права.
Первый раз сдавать на права я приехал в МРЭО на Текстильщиках ранней осенью 1991 года. Накрапывал мелкий дождь, ветер носил по площадке сухие листья, кандидаты в ряды водителей жались в углу. Преодолев кордон из коллег по несчастью, я обнаружил белоснежно белую «Волгу», на которой предстояло проходить экзамен. Инструктор оказался толстым милиционером с будёновскими усами, концы которых при разговоре совершали замысловатые фигуры. Живот его так растягивал синюю форменную рубашку, что он был похож на беременного гиппопотама. Гиппопотам был с бодуна.
Я сел в машину и пристегнулся, отжал ручной тормоз, взял ключи и приготовился заводить машину. Странно, но отверстия для ключа не было на обычном месте. Я заглянул пониже, осмотрел рулевую колонку, сам руль, оглядел даже торпеду. Дырка для ключа определённо отсутствовала! Меня прошиб холодный пот. Надо было что-то делать. Когда от безысходности я полез под руль, гиппопотам очнулся и с неудовольствием спросил меня:
– Вы что-то ищете?
– Ищу, – обречённо сказал я. Зажатый в моей руке ключ стыдливо совершал режуще-колющие движения.
– И что же? – ощерился гиппопотам.
– Куда ключ вставить, – пролепетал я, понимая всю глубину собственного ничтожества. Наверное, я был похож на жалкого цыплёнка.
– Молодой человек, – злобно сказал гиппопотам, – если вы не знаете, куда вставлять ключ зажигания, то как же вы будете водить машину?
Потом я узнал, что у «Волги» ключ зажигания вставляется не как у «Жигулей» – справа, а слева – с другой стороны руля. Позже я сдавал на права ещё два раза и к счастью никого не задавил. Потом, как и все, купил права.
В первый свой самостоятельный рейс я выехал ранним весенним утром 1992 года. Цвела сирень. Вредные бабушки норовили броситься под колеса. Вертлявые дети опрометчиво готовились переходить дорогу. Неприятные водители вокруг осуществляли броуновское движение.
Путь мой лежал из Отрадного на улицу Профсоюзную. Карту я проштудировал, как методы математической физики перед комиссией по студенческим делам. Семья провожала меня со страхом. Мама совала в карман яблоки, отец тайком положил в карман двадцатипятирублёвку, бабушка пила валидол.
Путь до Садового кольца я преодолел довольно успешно. Неприятно было, что машина всё время глохла. Но меня всю дорогу поддерживали пронзительными гудками едущие сзади водители.
Я лихо свернул на Садовое кольцо и стремительно помчался по нему с чудовищной скоростью 40 км/час. Нечего и говорить, что я старался держаться правой стороны улицы, слева машины неслись слишком быстро для моего стиля вождения. Незаметно для себя я проскочил въезд в туннель и был вынужден выехать на улицу Горького.
Ужас обуял меня. Построенная заранее и выученная схема движения рушилась на глазах. Дальше открывалась кошмарная неизвестность. Знаете, когда с вами случается что-то нехорошее, то в первый момент появляется жгучее желание любой ценой вернуть ситуацию в нормальное русло. Это как будто ты стоишь на перроне, прощаешься с девушкой и стесняешься ей сказать все правильные слова, чтобы она не уезжала, чтобы ещё осталась с тобой, двери закрываются, поезд трогается, и ты понимаешь, какой ты идиот и сколько всего ты не сказал. И бежишь вдоль перрона и кричишь все эти самые правильные слова, но она уже не слышит тебя, а только грустно улыбается на твои беззвучные гримасы. И ничего уже не вернуть.
Свернул я на улицу Горького, чуть проехал и вижу, что слева выезд опять на Садовое. И я, ничтоже сумняшеся, через две сплошных поворачиваю налево, пересекаю улицу Горького и собираюсь двигаться к Садовому кольцу. И тут вижу милиционера. Он от такой наглости чуть свисток не проглотил. Машет палкой, как синица хвостом ранней весной. Делать нечего, останавливаюсь. А глушить машину боюсь, она же потом может не завестись. А там уклон градусов двадцать как назло, ручник не удержит – это точно.
Короче, нашёл выход – мотор не глушу, поставил на нейтралку и упёр её колесом в бордюр. Выхожу, даю документы. Сам выгляжу цыплёнок-цыплёнком.
– Здравствуйте. Что же это вы, товарищ водитель, прямо через две сплошных поворачиваете?
– Не заметил, – говорю. Самое смешное, что это была чистая правда.
– Как это – не заметили? Вы сколько уже за рулём?
– Один день…
– Один день? – милиционер рассмотрел документы, – действительно один день… Ну что же, ради первого опыта и для разнообразия делаю вам устное замечание, езжайте дальше осторожно. И следите за знаками. Счастливого пути!
И вручает мне документы! Это был первый и последний правильный гаишник в моей жизни. Больше не попадалось.
Криминальная история
Мы сидели с моей молодой женой у её родителей в гостях и мирно пили чай.
– Илья, мне нужна твоя помощь…
– Конечно, Рем Борисович.
Когда тебя просит о помощи отец твоей жены, у тебя остаётся небольшой манёвр для ответа.
– Мне нужно, чтобы ты помог мне украсть мусорный бачок.
– Какой мусорный бачок, Рем Борисович? – я привык к неожиданным выкрутасам своих многочисленных родственников и волноваться пока не начинал.
– Ну, такой знаешь зелёный, для мусора.
– А где вы хотите его украсть? – осторожно поинтересовался я, ещё надеясь на несложную миссию.
– Да на соседней улице. Они же у каждого дома стоят. Мы у нашего подъезда брать не будем, это подозрительно, – глаза моего тестя радостно горели.
– А, позвольте спросить, – я внимательно подбирал слова, чтобы не обидеть отца моей жены, – зачем вам эта… мусорная ёмкость?
– А-а-а, – тесть заговорщицки понизил голос, хотя мы были вдвоём, – я в гараже выкопал яму. Мы туда установим бак, и там можно будет хранить картошку!
Картошка зимой – это стратегический продукт для наших родителей. С советского детства и на всю жизнь. Я понял, что мне не отвертеться.
Стемнело. Осенней ненастной ночью подцепили мы прицеп к стареньким «Жигулям» тестя и отправились на дело. В соседнем дворе при свете мрачной луны отсвечивала мечта хранителя картошки. Мы споро выскочили из машины и принялись переваливать через борт прицепа огромный железный бак, благо он был пустой. Эта сволочь была довольно тяжёлая. Изрядно попыхтев, мы все-таки загрузили его в прицеп. Отряхнувшись, мы собирались уже отправиться в путь, когда появились милиционеры.
Подъехав с выключенными фарами, они ждали, пока мы загрузим муниципальное имущество, и только после этого врубили дальний свет.
– Здравствуйте, уважаемые, чего поделываем?
– Да, ничего, – ловко увернулся от прямого ответа Рем Борисович.
Я глухо молчал, испытывая странное злорадство, что все мои опасения осуществились в реальности. Жертве полагается быть обиженной и гордой.
– Ну, так уж и ничего? А это что?
– Мусорный бачок, – сказал Рем Борисович тоном, исключающим всякие сомнения, что это подводная лодка или космический корабль.
– А куда же вы его увозите? – задал милиционер вопрос, который, как ему казалось, был убийственным в деле уличения нас в преступной деятельности.
– А в нашем дворе бачков мало, вот мы и решили перевезти к нам ещё один, – Рем Борисович старался казаться отчаянно убедительным. Я заметил, что руки у него трясутся.
Нас отвезли в отделение. Усталый майор учинил нам допрос. Было видно, что ему скучно возиться с такими глупыми преступниками. Однако бачок стоил больше ста рублей, это уже тянуло на статью уголовного кодекса. Могильной тюрьмой дохнуло на меня от погон усталого милиционера. Наконец, после двух часов разбирательств, определения наших мест работы, выяснения наших учёных званий (мы были оба кандидаты наук) и звонков участковому нас отпустили, обязав вернуть бачок на законное место и больше никогда (слышите: НИКОГДА) не быть замеченным возле каких-либо бачков с неясными целями.
Усталые и убитые мы пошли домой, купили водки и выпили её на кухне. Женщины, как ни странно, приняли нас как героев. Да мы ими и были, просто мы были невезучими героями. Так я окончательно был принят в семью моей жены.
На кладбище
Урну с прахом выдают в крематории только при условии предоставления справки о наличии места на кладбище. Пришлось ехать. Приезжаю на Ваганьковское кладбище. Церковь с куполами, Владимир Семёнович в смирительной рубашке, рядом круглосуточный магазин ритуальных принадлежностей. Интересно, что и кому в нём может потребоваться купить ночью…
Захожу в контору, народу никого. За столом сидит мужик в голубом костюме с искрой, как на Чичикове. Только не брусничного, а небесного цвета. Сверкающая металлическая нить, используемая в ткани, создавала эффект огненных точек.
– Здравствуйте. Мне нужна справка о наличии места.
– У вас удостоверение есть?
– Есть, – протягиваю ему книжицу в коричневом переплёте.
– Знаете, где могила?
– Ну, вообще не очень, был когда-то давно…
– Так может её уже и нет. Как же я вам выпишу справку о захоронении? В воздух? —короткие усики искро-голубого весело топорщатся.
– А разве у вас нет чёткой нумерации? По номеру в удостоверении нельзя найти могилу?
– Ха, – искро-голубой улыбнулся мне, как несмышлёному, – в удостоверении указан только номер участка, а на вашем (он заглянул в удостоверение) 56-м участке больше 2000 могил!
– Ясно. А что же делать?
– Идите, ищите. Может, найдёте. Если таблички сохранились…
Я вышел на улицу. Следом за мной покурить вышел искро-голубой.
– Вот вам сколько лет? – вдруг спросил он.
– Сорок три, – отвечаю настороженно.
– Вот, сорок три, а вы уже о памятнике подумали?
– О каком памятнике? – напрягся я.
– О своём памятнике, о своём, – глаза его заволокло дымкой, сквозь которую он смотрел на мой несуществующий монумент.
– Да рано вроде… – неуверенно проговорил я.
– Да нет, пора уже, – он вернулся на землю, в голосе появились деловые нотки, – вот вы курите?
– Нет, – сказал я, чувствуя себя несколько виноватым.
Искро-голубой немного расстроился.
– Ну, хорошо, но вы же едите?
– Бывает, – говорю.
– Вот! – обрадовался он, – а если бы ели чуть меньше, то к старости могли бы накопить на отличный памятник!
Я представил, как в детстве покупаю школьный завтрак не за двадцать пять копеек, а за пятнадцать с тем, чтобы гривенник опустить в копилочку в виде гробика.
– Раньше люди заботились о своей памяти, ставили хорошие памятники, – мечтательно проговорил искро-голубой, – сейчас родственники из-за границы приезжают, а постамент на месте, любо дорого посмотреть. А у нас многие даже родительские могилы не навещают, не говоря уже о дедовских. Только жрут и пьют всю жизнь.