Мои Острова

Промазал

Умер Коля Фирстов. Он был очень талантливый кузнец. Говорили, что заново открыл секрет булатной стали, утерянный с давних времён. Он делал из металла потрясающие вещи. Через полгода планировалась его выставка оружия на западе. А он взял и умер. Пятидесяти не было.

О его смерти я узнал поздно, уже после похорон. Жаль, говорят на похоронах были мои старые друзья. Хотелось повидаться, со многими не виделись лет двадцать. Мы с женой поехали на девять дней. Была ранняя весна. Снег ещё лежал, но солнышко уже начало пригревать. Коля жил в деревне Бёхово, недалеко от музея В. Д. Поленова. Купил участок, построил там дом, кузню.

К сожалению, жизнь раскидала нас, мы не виделись много лет, я только один раз заезжал к нему примерно за год до его смерти. Тогда мы посидели, повспоминали старое. Договорились о новой встрече, но… дела, дела. Все бежим куда-то, торопимся, иногда пропуская важное. Я так и не заехал к нему.

Мы с супругой приехали, когда все уже собрались. Было довольно тепло и столы выставили на улицу перед домом. Мы никого не знали, было неловко. Даже с его последней женой мы были незнакомы, в наш последний визит она была в отъезде. Мы присели на краешек скамьи, нам принесли тарелки.

Налили водки. Выпили, не чокаясь. Постепенно втягивались в разговор. Я почувствовал необходимость рассказать о нашем общении с Колей, вспомнить старые времена. Казалось, надо оправдаться, обосновать наше присутствие, чтобы мы не выглядели случайными людьми, зашедшими на халяву выпить водки. Я встал.

– Я помню Колю, как человека мужественного, настоящего и надёжного, – с чувством начал я.

Внимательные глаза смотрели на меня. Мужчины подцепили на вилки грибочки. Женщины подкладывали мужьям закуску.

– Я хочу сказать, что Коля был каким-то настоящим и честным во всем, – продолжал я.

Послышались приглушенные смешки. На лицах появились улыбки. Кто-то прикрывал рот рукой.

– И он никогда не врал, был честным и со своими, и с чужими, – вёл я свою линию.

Смех нарастал, люди за столами откровенно переглядывались, прыскали в кулаки. Несколько удивляясь реакции присутствующих, я продолжал.

– И давайте выпьем за его честность и правдивость, за его жизнь, которую он прожил честно!

И тут случилось невообразимое. Люди хохотали, утирали слезы, смех душил многих. Одна девушка пыталась выйти из-за стола, но силы её покинули, и она завалилась в сугроб, не переставая смеяться. Похоронное собрание гоготало. Несколько ошарашенный наступившим неожиданно всеобщим весельем, я выпил свою рюмку и сел на место. Жена недоуменно посматривала то на меня, то на смеющихся людей.

– Послушайте, товарищ, – обратился шёпотом я к сидевшему рядом мужичку, который уже отсмеялся и теперь закусывал солёными огурчиками с картошкой, утирая слезы, – а чего все так развеселились-то?

– Покойник был мастер приврать, – с полным ртом ответствовал мой сосед, – любил сочинять разные истории и выдавать их за правду. Даже в бытовых делах, мягко говоря, любил приукрасить, а уж что касается своих успехов, так тут только держи его. Рассказывал такие небылицы, что хоть святых выноси. В общем, с его честностью ты малость того, братушка, промазал с тостом.

Уже потом, трясясь в электричке домой, я осознал, что мои юношеские иллюзии были основаны исключительно на восторженном восприятии в таком возрасте самых обычных вещей.

Пасха

Моего дядю по маминой линии зовут Роберт Варакин. В детстве он с бабушкой на Пасху ходил в церковь святить куличи. Долгое время он думал, что на куличе пишут ХВ для того, чтобы в церкви их кулич не перепутали с другими куличами, для этого и подписано – Хлеб Варакиных.

Привет, ромалы!

Жилье наше на севере Москвы в Отрадном было удивительным. Мы жили на втором этаже, а на первом жил настоящий цыганский табор. У них даже был свой цыганский барон. Его звали Роман, и все его зубы были золотыми. Маленький, тщедушный, с толстенной золотой цепью на впалой груди, он обладал огромной властью среди цыган. И периодически стрелял у меня деньги на опохмел.

Как-то я зашёл к нему по какой-то надобности. Крысы у них в квартире бегали прямо по комнатам. На полу расположилась шайка цыганских детей, сравнимая по численности со средней группой в детском саду. Жена готовила на плите, глаз её светился лиловым синяком. Стушевавшись, я ушёл.

В нашу квартиру крысы забирались по стояку в туалете. Отец боролся с ними как мог. Потом отступил, сдал коридор. Двери в комнаты подбил снизу планками, обитыми жестью. Крысы по ночам злобно грызли углы жести, но в комнаты прорваться теперь не могли.

Потом я женился. Новый статус не позволял далее мне оставаться безучастным к крысиной экспансии. Я пошёл на ближайшую стройку и своровал цемент. Во дворе намешал раствор, набил в него пивных бутылок. Мне говорили, что цемент крысы грызут, но битые бутылки им не поддаются.

Набеги прекратились, но время от времени появлялись крысиные приведения, следы их представали на кухне в виде погрызенных ножек у табуреток и многочисленных черных комочков.

Прошло время, и мы решили продать эту квартиру, одновременно купив квартиру на Юго-Западе. Там был университет, в котором мы учились, там жили почти все мои друзья, там протекала наша бурная студенческая жизнь. Ездить каждый день через всю Москву было неразумно.

Некоторое время мы подбирали новую квартиру, искали покупателя. Наконец, вариант нашёлся, мы оформили документы, вывезли мебель. В тот год нам жутко не везло: у нас сгорела новая квартира (сразу после ремонта), наши вещи затопило в подвале и я потерял работу. Мой друг Михалыч говорил, что у нас только землетрясения не случилось.

Тем не менее, старую квартиру мы всё-таки продали, и пришёл момент передачи ключей новым жильцам. Мы договорились встретиться с покупателем на квартире. Я приехал чуть раньше в наш бывший дом. Так просто – походить по комнатам, посмотреть, не осталось ли чего, проститься с этим жилищем. Всё-таки мы прожили там восемнадцать лет. Восемнадцать таких разных, весёлых и грустных, лет. Тут я закончил школу, сюда я привёл молодую жену, здесь у нас родилась первая дочка.

Открыл входную дверь в квартиру, вошёл. Посреди кухни сидела огромная рыжая крыса и бесстрашно смотрела на меня. Взгляд у неё был даже не наглый, а какой-то хозяйский. Он как бы говорил: чего припёрся? Новые жильцы вот-вот должны были появиться. Увидеть крысу они не должны были ни в каком случае. Их реакция на такой фильм ужасов была предсказуема.

Лихорадочно заработала голова. Я осторожно прикрыл входную дверь и двинулся на кухню. Плотно затворил кухонную дверь за собой. Крыса неторопливо и неохотно проследовала под мойку и скрылась там. Я огляделся и обнаружил старую швабру в углу кухни.

И началась гладиаторская битва. И содрогнулись стены от увиденного. И напитался воздух страшными звуками.

Я метался по кухне, как дикий Тарзан, выбрасывая швабру, как трезубец. Крыса бегала по всем шести поверхностям кухни, включая потолок. Побоище было кровавым, мы буквально бились не на жизнь, а на смерть. Но все-таки человек не зря забрался на вершину эволюции. Мне удалось одержать победу в этом поединке.

Усталый, опустился я на пол, прикрыл глаза. Кровь гулко стучала у меня в висках. Колени тряслись.

И тут прозвенел входной звонок.

Гонка развооружения

Пока я грузил тяжёлую панцирную сетку от старой кровати, Серёга начал разбирать антресоли наверху. Я подошёл помочь. Тут под ноги мне плюхнулся тяжёлый зелёный брезентовый мешок.

– Прости, не удержал, – сказал Серёга и вытер пот, градом катившийся по его лицу. Мы с Серёгой – зятья, женаты на родных сёстрах. Нынче по долгу родственных отношений мы разбираем гараж нашего тестя, предназначенный для продажи. Рем Борисович – человек запасливый, за многие годы в гараже скопилась масса «нужных и необходимых» вещей. Сломанные вешалки, сгоревшие лампочки, использованные автомобильные фильтры. Прицеп, который мы грузили в данный момент, был восьмым по счету.

Я наклонился над мешком, развязал шнурок. Из открывшегося верха вытащилась подозрительно заострённая труба. Диаметр примерно 10—12 см, наконечник покрашен в красный цвет. Я потянул за наконечник и вытащил натуральную ракету длиной около метра с четверным хвостовиком на конце.

Точно такие изображали в руках Дяди Сэма на советских плакатах.

– Что это, Рем Борисович?!

– Это – ракеты, – охотно пояснил тесть, как будто речь шла о стиральном порошке или туалетной бумаге.

– То есть как ракеты? – растерялся я.

– Ну, так. Это я с полигона привёз из Усть-Камчатска. Мы на них зонды запускали. Думал, может быть пригодятся для чего…

– Они что, заряжены?! – спросил Серёга.

– Не, не заряжены, – Рем Борисович отвёл глаза в сторону.

– Как же вы их провезли? Как вас в самолёт-то пустили?

– Да, это было в 68 году. Я показал накладные от института, меня и пропустили…

– И что с ними теперь делать?

– Выкидывать. Хотя, конечно, жалко. Могли бы пригодиться…

Да, пенсионер с ракетами – это больше, чем пенсионер. Легко сказать – выкидывать. А если остановят? На прошлой неделе террористы как раз взорвали два дома на Каширском шоссе. Быть пойманными с ракетами на борту в такое время нам как-то не хотелось…

– Может, их закопать? – предложил Серёга.

Я окинул взглядом асфальтированную дорогу между гаражей. Вдалеке на возвышении торчала будка сторожа. Представил, как мы долбим асфальт и заинтригованный сторож подходит посмотреть, что случилось. И тут обнаруживает, что мы закапываем першинги в его родном гараже.

– Нет, – сказал я, – захоронение вооружений будем производить в следующий раз. Сегодня произведём утилизацию ракет в места сбора мусора. Авось, никто не заметит стингеры среди остальных выкинутых сокровищ. Мы осторожно положили мешок с ракетами в прицеп, накидали сверху какого-то хлама и двинулись в путь.

– Вы там это, поосторожней… – крикнул нам вслед бывший владелец арсенала. Мы выехали из гаражей, проехали по улице, завернули в какой-то двор, остановились возле помойки. Скинули брезент с прицепа, стали выгружать. Первым делом на дно мусорного бачка лёг мешок с ракетами.

Неожиданно за нашими спинами послышался скрипучий старушечий голос.

– Вы почему в нашем дворе свой мусор выкидываете?

Сухонькая старушенция с фиолетовыми буклями была настроена воинственно.

– Мы двор перепутали, – неуклюже соврал я.

– Так я вам и говорю, езжайте в свой, оглоеды, – затрясла головой старушка. Шея её была настолько тонкой, было страшно, что у неё отвертится голова и покатиться по асфальту, рассылая проклятия.

– Бабуль, ваше-то какое дело? – не сдержался Серёга.

– Ах, моё какое?! – затряслась эта шапокляк, – я вам покажу какое моё дело, я вам сейчас покажу какое…

Пылая праведным гневом, она полезла в сумочку, достала клочок бумаги и стала на нём записывать номер нашей машины. У меня перед глазами встала картина, как при погрузке в мусорную машину грузчик обнаруживает мешок с ракетами, приезжает милиция, сквозь оцепление прорывается наша старушенция с высоко поднятым над головой клочком бумаги, на котором записан номер моей машины.

Мы с Серёгой переглянулись и стали грузить мусор обратно. День сегодня не задался. Борьба с гонкой вооружений оказалась нелёгкой задачей.

Вырулив из двора, мы поехали, заглядывая во дворы и ища достаточно вместительную помойку. Нам долго не везло. Наконец Серёга усмотрел в каком-то дворе полупустой контейнер. Я уже собрался туда завернуть, как навстречу нам вырулила милицейская машина. Мы встали друг напротив друга.

Милицейская машина посигналила, дверь её распахнулась и из неё вывалился толстый майор с внешностью Карабаса-Барабаса.

– Так, молодые люди, что везём? – спросил он, плотоядно глядя на прицеп, закрытый брезентовым чехлом.

– Мусор, – сказал я, глядя ему в переносицу широко открытыми глазами. Мне всегда кажется, что такой взгляд позволяет поверить в мою честность. Ну, или хотя бы глупость.

– Мусор, – не поверил майор и поправил потёртый автомат на плече, – давайте посмотрим на ваш мусор.

Мы ослабили верёвки, откинули край брезента. Майор заглянул, пошарил рукой среди старых вещей, вытер руку о куртку.

– Это откуда столько дерьма?

– Тесть гараж продал. Вот, освобождаем.

– А сам тесть где? – подозрительно прищурился майор и зачем-то понюхал воздух.

– В гараже разбирается, – сказал Серёга.

– В гараже… – задумчиво протянул Карабас-Барабас, обошёл прицеп, откинул полог с другого конца прицепа и протянул руку к зелёному мешку, – а это что?

– Это лучше не трогать! – тревожно сказал я.

– Почему это? – заинтересовался майор.

– Там… это… лучше не открывать!

– Да ладно, – оскалился майор. Он был похож на питона, учуявшего встревоженного кролика.

– Не надо! – заорал я, – там… там… там дохлая кошка!

– Чего-о?! – недоверчиво протянул майор, но рука его остановилась.

– Дохлая, разложившаяся кошка! Если открывать, то только с противогазом. У вас есть противогаз?

– Какой противогаз! – заорал майор и лицо его стало цвета перезревшей вишни. Он схватил мешок и развязал верёвки. Серёга втянул голову в плечи. Я подумал о родителях.

Майор выхватил мешок из прицепа и высыпал его содержимое на мостовую. Из него посыпались какие-то старые автомобильные детали.

– Шутка, – сказал Серёга с похоронным выражением лица.

– Идиоты, – сказал майор, – так это же строительный мусор, его здесь выкидывать нельзя, везите на свалку, благо она рядом.

– Рядом? – протянул Серёга растерянно.

– Да за кольцом сразу направо, там указатель. Впрочем, я в ту сторону сам еду, езжайте за мной, провожу.

Мы с трудом развернулись (я чуть не въехал прицепом в урну) и поехали за милицейской машиной в сторону МКАДа.

– У моряков это называется «взять за ноздрю», – резюмировал Серёга.

Карабас довёз нас до самых ворот свалки и даже помигал поворотником, указывая на её ворота. Делать нечего, нам пришлось заехать внутрь. Мы припарковались.

– Пойду узнаю, – сказал я и отправился в бытовку, стоящую у ворот.

Внутри сидел сухонький старикашка в очёчках. Он читал газету «Спид-Инфо» и время от времени смеялся тихим скрипучим смехом.

– Дедуля, сколько стоит мусор выкинуть?

– Какая организация? – дед с неохотой отложил газету.

– Никакая. Частным порядком.

– С частными лицами не работаем.

– А за денюжку?

Старичок прищурился.

– Кассового аппарата нет.

– Да мне чек не нужен.

– А почём мне знать, что ты не из ОБХСС?

– В этом вы можете быть уверены. Её упразднили в 92 году.

– Ну, ещё откуда-нибудь, – дед Щукарь сверлил меня рентгеновским взглядом.

– Да ниоткуда мы! – раздосадовано сказал я, – тестю гараж освобождаем!

– Воруете, – понимающе кивнул старичок, – чего за мусор-то?

– Да хлам всякий.

– Ладно, идём, посмотрим.

Мы вышли к машине. Серёга откинул полог, старичок заглянул в прицеп и весело крякнул.

– Ладно, давайте пятихатку и езжайте на сортировку.

– На какую сортировку? – недоуменно спросил Серёга.

– На обыкновенную, мусор сортировать.

– Зачем? – спросил я.

– Вы прямо как сейчас родились. Знаете сколько в мусоре полезных вещей можно найти? Вы ж, бестолковые, выбрасываете всё, что под руку попадётся. А мы живём на этом. Стекло сдаём, металлолом – на переплавку, радиоприборы – на детали. Кстати, ваш номер машины записал, если что важное найдём, документы там какие или ключи, так это мы позвоним. Народ даже вознаграждение платит за находки. Вы телефончик оставите?

– Тьфу, – Серёга начал закрывать прицеп чехлом.

– Спасибо, дед, мы передумали, – грустно сказал я и полез в машину.

Мы развернулись и выехали за ворота, оставив хранителя помойки в некотором недоумении. Боеприпасы не отпускали нас. На перекрёстке я свернул направо, и мы стали удаляться от города.

– Ты куда? – спросил Серёга.

– На кудыкину гору, – сказал я, – в лесу закопаем и дело с концом.

– Логично, – сказал Серёга.

Мы свернули на какой-то просёлок, проехали метров сто вглубь леса и остановились. Лес темной стеной обступил нас. Мохнатые еловые ветки нависали над головой. Вдали угрюмо куковала кукушка. Мы выбрались из автомобиля. Серёга стал развязывать верёвки. Я полез в багажник за сапёрной лопаткой, которую возил на случай застревания в сугробах.

– А где? – растерянно спросил Серёга.

– Что – где?

– А где ракеты-то?

Ракет не было.

– Странно. Серёг, а ты от машины не отлучался?

– Вообще, отлучался. Ты когда ушёл, я в кусты отбегал.

– А у машины кто-нибудь вертелся?

– Да был какой-то бомж, но он сразу ретировался, когда я подошёл.

– Ясно. Нас обокрали…

– Да, но у них наш номер машины, – встревожился Серёга.

– У кого у них-то? Номер у сторожа, а украл какой-то бомж. Он сторожу ни за что про это не скажет, а сам попытается толкнуть эти ракеты кому-нибудь.

– Ракеты толкнуть?! – Серёга в ужасе воззрился на меня.

– Да не волнуйся ты, там заряда – даже курятник не хватит взорвать, – улыбнулся я, – ладно, поехали.

Лучшее отношение к природе – это когда природа не замечает твоего присутствия. Не желая засорять лес мусором, мы отвезли его до ближайшего контейнера в городе. Благо в этот раз нам никто не помешал это сделать. Поставили машину у дома, поднялись к Рему Борисовичу.

– Ну, спасибо вам, ребятки, – тесть налил нам по рюмочке, – а ракеты, конечно, жалко…

Дуня

Я приехал к маме в деревню рано утром. Было морозно, снег был молочно чистым, сквозь белёсые облака пробивалось тусклое зимнее солнце. Я наносил дров из сарая, наполнил все ведра водой из колодца, расчистил от снега дорожки. Сели пить чай.

– Илюш, а я ведь кошке имя дала.

Кошку я подобрал два года назад зимой на деревенской улице, и была она в то время маленьким черным комочком. С тех пор на маминых харчах она капитально отъелась и стала вальяжной упитанной пантерой с блестящей чёрной шерстью и ярко-жёлтыми куинжевскими глазами. Почему-то до этого кошке не дали никакого имени, а звали просто – Кошка.

– Любопытно. И какое же?

– Дуня.

– Прекрасно.

Ну, Дуня так Дуня. Вполне деревенское имя для кошки. Я давно привык не задавать маме лишних вопросов, чтобы не получать ответов, не совместимых с жизнью.

– А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что к ней ходит абсолютно рыжий кот, которого я зову Чубайсом.

Как известно, есть такой режиссёр, актриса и продюсер Дуня Смирнова, которая вышла замуж за другого одиозного персонажа приватизации – Анатолия Чубайса.

Остров

Дружков-Пирожков