Солнечный ветер

Передо мной – чистый лист. Передо мной – материя, которая желает стать духом. Хочешь стать светом? Если ты хочешь стать светом – стань им! Став светом, не забывай – свет, горящий в тебе, это не ты. Ты – всего лишь сосуд, который вмещает свет. Ты горишь не своим светом, ты горишь светом того, кто сделал тебя своим сосудом. Чем наполнить себя – зависит только от тебя. Сосуд твой сделан из праха. Ты можешь наполнить его таким же прахом. И тогда – ты сам превратишься в прах. Ты будешь прахом до тех пор, пока будешь им себя наполнять. Когда же тебе надоест быть прахом, ты сможешь наполниться светом. Когда твой сосуд вместит весь свет, который может вместить, он разрушится. Прах останется прахом, свет возвратится к свету. Став частью света, наполнившего тебя и вырвавшего из праха, ты и сам сможешь делиться своим светом. Ты будешь встречаться с материей, желающей стать духом. Для этой материи ты и будешь настоящим светом.

Ты прочитал это? Хорошо. Как ты думаешь, откуда взялось то, что ты только что прочитал? Я помогу тебе ответить на этот вопрос. Почему я? Потому что я видел эту страницу, которая сейчас перед тобой, еще до того, как она была страницей. Я знаю ее с детства. С ее детства. Я видел ее, когда она была всего лишь пустым и чистым листом. Она была чиста своей изначальной чистотой. Но так же, как я и ты, она пришла в этот мир, чтобы стать еще чище. А для этого любая чистота время от времени должна очищаться. Чистота очищается светом и возвращается к собственной чистоте. А значит – становится еще чище. Чистый лист может остаться чистым. Тогда его жизнь будет чиста, но бесполезна и пуста. А значит – коротка. Он может стать книгой. Хорошей или плохой, но всегда – именно той, которой он и должен стать. Жизнь может написать на нем разные слова: хорошие или плохие, добрые или злые. Но всегда – именно те, которые ему суждено пронести через всю свою жизнь. Даже став частью книги, он может вести к свету, а может уводить от него. Может зажигать чужие сердца, а может и сам сгореть в чужом огне.

Я видел, как этот лист становился страницей. Я видел, как эта страница стала книгой. Все это происходило на моих глазах. Я – свидетель этого чуда! Я – свидетель рождения новой жизни! Я – участник этого рождения.

Сейчас ты держишь в руках книгу, написанную до конца. А хочешь поучаствовать в творческом процессе? Хочешь взять в руки то, чему еще предстоит стать книгой? Хочешь подержать в руках то же самое, что именно сейчас находится в моих руках? Я останавливаю время и даю тебе то, что сейчас лежит передо мной. Это – уже не чистый лист, его жизнь уже началась. Он уже родился как страница и скоро станет частью настоящей книги. Но пока не стал, я ненадолго отдаю его тебе. Смотри, осторожно с ним! Это – моя будущая книга. Это у тебя она уже вся: закончена, оформлена и издана. А у меня – только часть ее. Мне еще предстоит написать ее, оформить и издать. Но я доверяю тебе! Мы же встретились не случайно и знакомы не первый день. Ладно, хватит разговоров. Пора отдать тебе то, что написано. Никак не могу решиться. Жалко отпускать. Понимаю, что ничего не случится, ведь не только эта страница, а и книга уже написана – ты же держишь ее в руках – а все равно как-то не по себе! Странно, да: книгу отдал, а страницу – боится?

Ладно, бери!"

По этому зеркалу можно блуждать вечно. Зеркало – окно в иную реальность. Здесь можно потерять разум и потеряться самому. Здесь начинается магия, в которой можно заблудиться. Чем сильнее разум, тем сложнее выбраться из этого лабиринта. Но заблуждения нам не нужны, у нас другие задачи. Поэтому зеркало оставляем и делаем вывод. Однако зеркало никого так просто не отпускает.

Как бы я ни хотел отдать тебе все, что у меня есть, и как бы ты ни хотел взять это, у нас это никогда не получится. Не потому что наши желания не искренни. А потому что есть законы, не зависящие от нас. Вот смотри, у тебя сейчас вся эта книга. А у меня – только ее странное зеркальное начало. В то же время, как только я хочу отдать тебе все, что у меня есть, я не могу этого сделать до конца. У меня всегда что-то остается.

Как появляется то, что я отдаю тебе и другим? Точно так же, как появились у тебя отрывки из моей ненаписанной книги, которая на самом деле уже написана. Причем, написана мной, задолго до меня. Мне дают из моей же книги только те отрывки, которые я должен отдать тебе и другим. А кто мне их дает? Я сам!

И последнее. Ты уже прочел часть этой книги. Ты сейчас дочитываешь эту главу. Остановись на минутку! Сейчас, я закончу свою мысль, и ты спокойно все дочитаешь. Так вот, (ты остановился?) Когда ты действительно остановишься, а это будет, как только я закончу свою мысль, ты посмотри на все, что ты прочитал. Можешь сейчас посмотреть. Уже можно. Посмотрел? Все на месте? Текст тот же? Ты уверен? Ладно, если ты уверен, значит, так и есть. Не кажется ли тебе странным тот факт, что, несмотря на то, что ты все прочитал, текст – мало того, что остался на месте, так еще (как ты утверждаешь, а я – тебе, естественно, верю) – нисколько не изменился? Ты снял информацию, а она осталась. И осталось ее намного больше, чем ты снял. Не веришь? Попробуй, прочти еще раз. Не хочешь? Сейчас не хочешь. Только что читал, я понимаю. Ладно, потом как-нибудь перечитаешь. Текст ведь остался и не изменился. А это значит то, что:

Остался он, чтобы ты или кто-то другой смогли к нему вернуться.

Не изменился он, потому что должен измениться ты. Когда изменишься ты – изменится и он. И только тогда ты сможешь сказать, что действительно прочитал его!

Кстати, у меня, с моими ненаписанными, но давно уже написанными книгами – такие же сложные и многогранные отношения. Но – очень интересные! Хочешь прочитать не только часть моей ненаписанной, но давно написанной книги?

Вообще-то, ты этим и занимаешься!

Ребенок

Господи, ну когда же жизнь научит меня хоть какому-то уму-разуму! А я ведь еще пытаюсь учить других! Чему я могу научить других, если за всю свою жизнь так и не научился жить. Когда-то я сказал одному своему приятелю: "Ты знаешь, ты, конечно человек неординарный, но уровень твоей наивности несовместим с жизнью". Сейчас я то же самое мог бы сказать себе. Обмануть меня элементарно! Я настолько доверяю людям, что обмануть меня может любой. Хорошо, что об этом мало кто знает. Иначе от меня давно уже ничего не осталось бы. Меня бы не только разобрали на цитаты, а растащили бы на куски всю мою жизнь. Я долго присматриваюсь к людям. Когда-то давно меня сильно обидели. Тем, что заставили здесь жить.

Вообще, я с самого детства очень доверчив. Но тогда, в детстве, я не знал, чем это чревато. У меня было столько сил, что я просто не обращал внимания на обиды. Попробуй меня обидеть! Я сам кого хочешь обижу! Так было до тех пор, пока сам я оставался в стороне от каких-либо серьезных отношений. Мне просто нечего было терять. Не было того, что я мог бы потерять и расстроиться. Я не знал, что значит дружба. Я еще не встречал любви. А потому, теряя их, я просто не знал, что я теряю. Хорошо жить, когда ничего не знаешь! Когда нечего терять, потому что ничего нет. Что-то есть, но все это несерьезно. Как у всех. И как все – я спокойно расставался с друзьями и подругами, которые не могли жить без меня! Которые клялись мне в вечной дружбе и любви. А я не понимал, о чем они говорят. Я знал эти слова, но не знал их настоящего смысла. Чтобы узнать их настоящий смысл мне потребовалась целая жизнь.

И вот теперь я знаю. Я знаю много. В том числе – что такое любовь и что такое настоящая дружба. Но где же те люди, которые мне клялись? Где они? Почему сейчас их нет рядом со мной? Сейчас я сам готов поклясться в вечной любви и вечной дружбе. Да только некому! Я понимаю – я уже не ребенок. Слава Богу, мне дана настоящая мужская внешность. За этой внешностью я могу не только спрятать свою чрезвычайную ранимость, но и спрятаться сам. Я смотрю на себя в зеркало и иногда не понимаю – как я еще жив. Как я смог выжить после стольких потерь. Мне очень больно терять близких людей. Я слишком привязываюсь к людям. Я готов жить ради любого человека, который хоть раз сказал мне доброе слово. А если оно было искренним – я не представляю, что должно случиться, чтобы я расстался с таким человеком. Но это постоянно случается! Я не представляю, а оно случается. Так было десятки раз. Все повторяется снова и снова – по одному и тому же сценарию. А я – никак не поверю в закономерность происходящего. Я все еще на что-то надеюсь. Я думаю, что в этот раз все будет по-другому. Жизнь, наверное, уже устала учить меня уму-разуму. А я – так ничему и не научился. Она же терпеливо преподносит мне одни и те же уроки. Наверное, так будет продолжаться до самого ее или моего конца.

Что интересно, в мою жизнь самым неожиданным образом приходит какой-то человек. Кто его приводит – моя же жизнь или кто-то другой? Так вот, приходит этот человек и становится моей жизнью передо мной. Я думаю: "Ну, вот! Наконец-то в мою жизнь пришел человек!" Проходит время, и я понимаю: я как всегда ошибся. Думал – человек, а оказалось – в мою жизнь. Думал – пришел, а выяснилось – как обычно. Пришел, чтобы взять из моей жизни то, что, по его мнению, должно принадлежать только ему. Взял – и ушел! Как в моей жизни может быть то, что должно принадлежать кому-то? Это странно. При всем моем жизненном опыте, я, видимо, никогда не пойму этого. Получается интересная вещь: я могу любого научить правильной жизни. А сам, всякий раз встретившись с любым человеком, через какое-то время неизбежно оказываюсь один. Я понимаю – так надо. Нужно все свои силы вложить в свое творчество. Нужно жить вечностью, а не сиюминутностью. Пытаюсь. В общем-то, получается. Но когда вечность отступает, перед сиюминутностью я оказываюсь совершенно беспомощным и безоружным. Она всегда застает меня врасплох. Я не готов к сиюминутности, выраженной в конкретных людях и их не менее конкретных поступках. Да, дело именно в этом. Я понял: конкретность поступков мы понимаем по-разному. Моя конкретность – для остальных абстрактна. Мы живем разной логикой. В разных системах духовных координат. Мои координаты – духовны, координаты остальных – материальны. Это еще раз говорит о многогранности нашего мира. Каждый живет в своей системе, а встречается только с представителями других систем. Большей частью – противоположных. Я знаю, как должна выглядеть любовь. Теперь я не пропущу настоящей дружбы. Но они не приходят! Звонок в дверь. Стук в жизнь. Я открываю сердце и впускаю человека в душу. Я думаю – друг! Я готов жить для этого человека. Я начинаю строить высокие отношения. Я пытаюсь воплотить на практике свои же высокие принципы. И чем я больше стараюсь, тем плачевнее результат. Тем быстрее этот человек пропадает из моей жизни навсегда. Как ветром сносит – вчера только был и обещал зайти завтра, а сегодня уже нет. И я опять понимаю – его и вчера-то не было!

Смотрю себе в глаза и стараюсь понять, в чем проблема. О философии я уже давно ни с кем не говорю. Слава Богу, наговорился. Было время – и я по неопытности пытался стать для кого-то личным духовным наставником. Проповедовал в местах, абсолютно для этого не предназначенных. В подземных переходах земной духовной жизни встречал случайного прохожего и обрушивал на него всю свою "мудрость". Да, тяжела судьба "пастора", призванного собственной гордыней! Ищешь себе овец, а находишь – одних баранов! До тех пор, пока не поймешь: сам от них ничем не отличаешься! Когда я понял это, я начал писать. Я и до этого писал, но начал именно тогда. А что же начать, чтобы больше никого не терять? Чтобы раз и навсегда кто-нибудь пришел и остался навсегда. Интересно, бывает так? Страшно интересно. Наверное, это страшно – навсегда остаться с каким-нибудь человеком. Страшно представить. Вот оно в чем дело: я не хочу ни с кем оставаться навсегда! Я хочу, как в Древнем Египте: половина фараона, половина царицы и по совместительству – жены фараона. И только тогда фараон соединяется вместе, когда первая его половина захочет встретиться со второй. Соединился ненадолго, порадовался несколько раз такому воссоединению, и – быстренько рассоединился. Пошел себе на свою половину. А про вторую половину до следующей с ней встречи можно забыть! Да, не глупы были фараоны. Разбирались в тонкостях эзотерики. А самое главное – ничего не нужно писать! Все, что нужно – уже написано и всегда под рукой. Позвал какого-нибудь жреца, сказал ему так, чисто по-фараонски небрежно: "Слышь, дружище! А не принес бы ты мне что-нибудь полистать перед сном. Что-нибудь из Изиды. Какую-нибудь там, не сильно грузящую мистерию. Ну, короче, на твой вкус!" А жрец и отвечает: "Великий ты мой и могучий фараонище! Свет очей моих и так далее. Зачем тебе утруждать листанием свои драгоценнейшие персты? У нас тут на балансе двести двадцать два актера, спят и видят, живут и спят в костюмах из великих мистерий. Пол подвала занимают в твоей пирамиде с одной только мечтой: встать пред твои фараоновы очи и лично представить тебе все посвящения из Книги Мертвых". А я возлежу так и делаю вид, что возмущаюсь: "Мертвых? А из Книги Живых там ничего нету?" Жрец сокрушается, рвет на себе все: "Прости, о величайший! Вели казнить раба своего недостойного! Ну, не успели ничего разучить из Книги Живых. Из Мертвых будешь что-нибудь или нет?" (Жрецы, они такие – двуличные были, хитрые и коварные. Но снаружи – вежливые и обходительные. В общем, неприятные люди. Я, конечно, тоже – не подарок. Но я же – фараон, мне можно!) Зеваю так и говорю: "Ладно – говорю – из мертвых так из мертвых. Но они там хоть не сильно мертвые? Сильно мертвых не надо мне на ночь глядя!" И начинается священнодейство. Пирамида раздвигается, появляется труппа, начинает представление, и я засыпаю где-то между вторым и третьим посвящением. Вот она – жизнь!

Но шутки – шутками, а любви-то хочется! Вон, весна за окном, так и буяет вся! Правда, сегодня ночью минус четырнадцать обещали. Картошку на балконе нужно накрыть чем-то, а то еще замерзнет. Во всем, наверное, виноват мой взгляд. Он у меня бывает слишком тяжелый. Я так случайно иногда на себя взгляну – и сам пугаюсь. Смотрю на себя, а на меня смотрит через меня кто-то другой. Совершенно мне не свойственный. Я себя не таким представляю. Я себя представляю добрым, спокойным, уравновешенным. А из зеркала – то ли волк, то ли зверь. И – прямо в душу! Из души – через зеркало – в душу! А, я понял. Это просто кто-то так смотрит на себя. Живет в зеркале, бедный, и по-другому посмотреть на себя не может. А хочет! Ждет, бедолага, другого бедолагу, который подойдет на себя посмотреть. Да, это – серьезно! Нужно лишний раз не смотреть в зеркало! Мало ли что. Своих проблем хватает. Не хватало еще каких-то там бедолаг сводить. В собственной же душе!

Бывает, пойду себе на базарчик – купить что-нибудь. Бесхитростное такое и немудреное. Морковку какую-нибудь на борщик. И капустку. Ну, и свеколку, естественно. Не идти же в супер-пупер за свеколкой. И вот, стоит бабуля. "Домашняя – говорит – свеколка, капустка и морковка". А у меня настроение хорошее, весеннее, я и бабуле рад. Беру, да спрашиваю: "Домашняя, говорите?" "Ой, домашняя, милок! Смотри-ка, какой вилок". (Бабуля – поэтесса. Продаст кочан, блокнотик выймет – и давай строчить впечатления от одного покупателя, пока другой ни подойдет). А я так, по-доброму, и спрашиваю: "Вы что – в огороде живете?" Да, иногда моя доброта просто не знает предела. Но люди не всегда меня понимают. Тогда я становлюсь серьезен. Помню другой случай. Один продавец не понял моей доброты, я стал серьезен и – подхожу к другому прилавку. (Продавец, прилавок, одно и то же, в общем-то). К дедуле. А перед этим я написал что-то, ну, очень серьезное. Пытался отвлечься смехом, не получилось. Теперь – пытаюсь отвлечься серьезностью. В общем, подхожу и без лишних слов спрашиваю: "Полмешка картошки – почем будет?" (Запасусь, думаю, сразу на полжизни. До самой весны. Да, нужно накрыть чем-нибудь, кстати – остатки той самой картошки, так что – я не вру!) Ну, вот, и смотрю, естественно, на этого дедулю. Куда мне еще смотреть? На картошку уже посмотрел, больше некуда. Смотрю на него как обычно. Так же, как смотрю на всех. Ну, почти на всех. А он – аж затрепетал весь. Сдачу отсчитывает, а у самого, аж руки трясутся. Дал мне на двадцатку больше, чем я ему. И полмешка картошки в придачу. Наверное, лишь бы я ушел поскорей! А я-то не так прост! От меня двадцаткой не откупишься! Я же – честный. Возвращаю ему лишнее, он совсем растерялся и спрашивает: "Так сколько я должен?" Я понял, скажи я сейчас: "Сто баксов!", он вытащит (неизвестно откуда, оббежит всех бабуль, но найдет) и – отдаст!

И при всем при этом – каждый человек, который пусть молча, но просто по-дружески возьмет, да положит мне руку на плечо и спросит: "Ну, что грустишь опять? Не грусти – я же с тобой!" Каждый такой человек – был и, боюсь – останется настоящим для меня чудом. Ибо – нет его, и не знаю, будет ли вообще! Смотрю я на себя (не в зеркало, нет, со стороны), вздыхаю. И понимаю:

Ну, совершеннейший ребенок!

Печать

Господь отметил тебя своей печатью. Не знаю, видел ли ее еще кто-нибудь, но я – видел. Печать эта явственно проступала на твоем челе. Печать эта рождала у тебя печаль. Когда такие же, как ты сидели у костра и играли в простые игры. Ты тоже сидел у того же костра. Костер этот согревал тебя так же, как и всех остальных. Но искры горящего пламени отражались в твоих глазах по-другому. Радостью и весельем, беззаботностью и детской непосредственностью – у других. А у тебя – какой-то недетской задумчивостью, освященной твоим детством. Взрослой рассудительностью, освещенной бликами ночного огня. Искры его вылетали из твоих глаз и вместе с другими искрами поднимались в ночное небо. А там – становились далекими звездами. То, что радовало других, вызывало у тебя грустную улыбку. Когда же ты сам начинал говорить, другие переставали улыбаться. Не потому что слова твои были глупы. А потому что они были мудры не по-детски. Огонь, горящий внутри тебя, был сильнее огня, горящего снаружи. Твой огонь хотел согреть всех. Но им было достаточно обычного костра. Твое пламя не находило ответного признания. Ты хотел поделиться своим теплом, но твоего тепла никто не хотел. Ты хотел разделить чистоту своего пламени, но разделить ее было не с кем. Дым от земного горения не оставлял места чистоте твоего огня. И твой огонь, не находя выхода, сжигал тебя самого. Это чувствовалось. Это было видно. Но как всегда – только тем, кто готов был это увидеть. Если бы не твое детство, ты, вероятно, не дожил бы до своей юности. Твой огонь сжег бы тебя раньше. Но ты был ребенком. И это – спасало тебя. Когда твое чрезмерное горение встречалось с солнечным светом, ты, как и все остальные, бросался с разгона в прохладное море. Море спасало тебя от твоего же огня. Оно берегло тебя с самого детства. Море спасало твое детство. Сейчас я понимаю: море спасалось твоим детством. Оно – согревалось им.

Знаешь ли ты, что море любит людей? Хотя оно, как и все мы, любит наслаждаться своим одиночеством. Долгие месяцы оно не видит людей. Люди встречаются с ним только тогда, когда приносят ему свои дары. С палубы какого-нибудь буксира, грязной и ржавой баржи, утлого лайнера с красивым, но лживым именем. Ложь недостойна великого моря. Море не любит лжи. Оно – живое и любит правду. Оно – больше человеческой лжи. Оно – отраженье Божественной мудрости. Море может утопить в себе любую ложь. Не то что какую-то баржу, а если нужно – и половину земли. Но в этом судьба моря – служить людям даже тогда, когда они этого не замечают. В ответ на свои дары, море получает дары от людей. Люди – тяжело больны. И поэтому каждый человек ходит в море со своим судном. Когда судно переполнено – его содержимое люди выливают в море. Говорят, моряки не могут без моря жить. Наверное, так же, как космонавты – без космоса. Попав в безбрежную стихию, человек сразу же оставляет в ней следы своего пребывания. Расставляет свои буйки, метит территорию: "Смотрите, братья по разуму: я – человек и я был здесь!" Царапает своим тупым разумом на бесконечной глади: "Здесь был я!" А другие люди, живущие возле моря и любящие его постоянно и непосредственно, удивляются "неожиданной" жестокости моря, которое все они так любят. А море время от времени возвращает человеку – его, человеческое. Когда оно переполняет глубокую морскую душу. Морю не нужно человеческое. Морю чуждо такое человеческое.

Несмотря на такую странную к себе любовь, море может любить по-настоящему. Может убить, а может любить. Убивает только тех, кто хочет убить его. А любит – всех остальных. Дарит им тепло и прохладу. Ласкает нежнейшими руками-волнами. Освежает теплейшими порывами. Радует детей своими жемчужными брызгами. Успокаивает рассветами и закатами, восхищает восходами и заходами, поражает приливами и отливами – солнца, месяца и своей огромной души. Море большое. Оно может себе позволить любить людей. Ведь основная его часть, его огромная морская душа, находится далеко от людей. Она скрыта в его недостижимой глубине. Она обнажена далеко от его берегов – в открытом море. Открытое море открывается открытому небу. И вместе – они познают свою глубину. Глядя друг в друга, они видят Бога. Море открывается там, где нет людей. Там, где кроме моряков, любящих море, никого нет. Зачем же оно живет у самого берега? Почему не скроется от людей подальше, не уйдет в свои же безграничные просторы? Иногда уходит. Но чаще всего – остается не вместе, а – рядом с человеком. Потому что ни море, ни человек не могут уйти от собственных берегов. А значит, им остается только одно: любить друг друга. Человек радуется морю. Море радуется человеку, живя не только своей, но и его радостью. Море и человек дарят друг другу радость. Поэтому все остальное можно стерпеть и простить друг другу. Почему море живет так долго, гораздо дольше любого человека? Потому что оно питается ответной радостью людей.

Ты, будучи ребенком, тоже отдавал морю часть своего огня. Ты нес ему огонь, который был не нужен людям. И море принимало его. Море принимало тебя и охлаждало твой огонь. До безопасной для тебя температуры. Иногда – слишком охлаждало. Ему так нравился твой огонь, что оно не хотело отпускать тебя. А когда отпускало, тебе уже самому требовался огонь, чтобы согреться. Ты дрожал, словно котенок, попавший под холодный дождь. Твои губы были синее синего – неба. Но в глазах твоих огонь не угасал. Выбравшись из воды, дрожа от холода, ты искал тепла. Твои глаза искали огня и находили его в небе. А где же еще можно найти настоящий огонь? Только в небе! Твой внутренний огонь, встретившись с огнем небесным, загорался с новой силой и согревал не только твое тело, но и всю твою душу. Ты снова становился вместилищем света. И снова тебя не радовали детские – игры, лишенные смысла разговоры, низкие и пошлые шалости. Впрочем, так же, как и сейчас. Горящий в тебе огонь пытался пережечь все это. И это отражалось в твоих глазах. Да, трудно жить взрослому в детском теле! Так же, как и ребенку, которым ты стал, когда повзрослел. Детство твое стало твоей душой. Недетская детская зрелость – стала твоим телом.

Да, многое изменилось. А как же твоя печать? Осталась ли она? Я смотрю на тебя и вижу: да, осталась! Печать на месте. А рядом – подпись.

Неразборчиво.

Праздник

Все! Я больше не могу смотреть, как люди издеваются над своим же Богом! Убивают Его не только каждый год, но и каждый день. Приходят к Нему в дом в грязных одеждах собственных грехов и просят Его о новых грехах! Молятся не о том, что Господь мечтает им дать, а каждый о своем. Милость, справедливость, мудрость – никому больше не нужны. Никому, кроме Бога, у которого они и так есть. Который готов их отдать – а некому! Никто не просит. Никто не хочет милости, справедливости, мудрости. Всем достаточно глупости. Все хотят еще больше глупости. И просят: денег, власти, здоровья, любви. Денег – которых всегда мало, власти, которой не было и не будет, любви, которая далека от любви, здоровья, которого быть не может, если просишь денег. И Бог – вынужден все это слушать. Не от людей, так от других людей, которые собирают у первых людей записки с просьбами и деньги за их выполнение Богом. Первые люди сами боятся встать перед Богом и попросить о чем-то ненужном Богу, но нужном им. А вторые люди, которые называют себя первыми перед Богом, ничего и никого не боятся. Даже Бога. И собирают деньги с людей, пришедших к Богу со своими просьбами. Просьбы – запискам, записки – священникам, деньги – им же, просьбы – Богу. Называется "вера в Бога". Как может Бог здесь жить, если даже мне здесь не по себе! Посмотришь на все это, и страшно становится. Так вот, что такое страх Божий! Не человек Бога боится, а наоборот. Если бы человек боялся, был бы "страх человечий".

Да, бедный Бог! Во что Его превратили бедные люди. Обеднили Его и сами обеднели. Объединились своей бедностью перед Богом. У Него для них столько богатств, а им эти богатства не нужны. Им хорошо в бедности. Они просят бедности еще и еще. Бедности тоже бывает мало! Бедность души неутолима, так же, как богатство плоти. Бедность борется с богатством и всегда побеждает Бога. Человек приходит к Богу и умирает у Него на глазах. В Его же доме. Человек пришел к Богу, потому что не хочет умирать в одиночку. У себя дома умирать не интересно. У себя дома можно еще пожить. А если нужно умереть – это к Богу! Пошел, попросил Его о чем-то, сунул записку с деньгами кому надо – и все! И умер, вместо того чтобы родиться. Там, где нужно было родиться. Нужно умереть плотью, чтобы в доме у Бога – родиться душой. А кто же будет умирать плотью? Плотью нужно жить. Плоть хочет жить! И здесь, в своем доме, и там – в доме у Бога. Идет туда, чтобы оттуда что-нибудь взять сюда. А нужно наоборот: здесь взять и отнести туда. И люди берут, и люди несут. И нет, чтобы взять и принести Богу что-нибудь хорошее и стоящее. Так несут же то, что самим не нужно – свои грехи! А принести Богу хоть одну добродетель – никому и в голову не приходит. "Ага, добродетель мне и самому пригодится! Батюшка сказал: "Приди со своим грехом", а про добродетель ничего не говорил!"

И каждый тащит свой грех Богу. Грехи – сначала боялись туда ходить. Думали: "Мало ли, что там будет, в доме у Бога!" А потом сходили пару раз и перестали бояться. Поняли: ничего страшного. Ни там, в доме у Бога, ни здесь, в доме у человека. Жить можно. А там – даже интересно. И вот – праздник! Грех нарядился, приободрился, приосанился и – пошел к Богу праздновать Его. А там – настоящий праздник! Каждый грех пришел не один. Каждый привел с собой человека. Стоят люди, обмениваются грехами. Стоят грехи, обмениваются людьми. Все – в ожидании проповеди. В ожидании праздника. Много грехов – действительно большой праздник! Выходит батюшка. Молодые грехи немного боятся. Особенно те, кто пришел первый раз. Со взрослыми грехами. Взрослые привели молодых за руку. Те – стоят и боятся. "Чего ты боишься, глупенькай? – спрашивает пожилой, уважаемый грех у своего внука – Чего трясешься?" "Ну, как же, тятенька, мне не бояться? Как не трястись пред батюшкой?" "Милой! Успокойся! – успокаивает его дедушка-грех, который с самого своего детства ходит в эту церковь, можно сказать, вырос здесь – Успокойся, родненький ты мой! Ничего плохого батюшка тебе не сделает! Он поговорит немного и – отпустит тебя!"

Да, так и есть! Не обманул дедушка. Праздник закончился. Отпущенные грехи расходятся по домам. Можно праздновать дальше. В тесном семейном кругу. С родными и близкими людьми.

Актер

Я понял, кто я. Я – актер! Но разве все мы не актеры?

Для меня – это страшное открытие. Из всех людей я всегда более всего сочувствовал актерам. Где их жизнь? Есть она, эта жизнь или ее нет, и никогда не было? Чем талантливее актер, тем меньше в нем собственной жизни. Чем живет актер? Он берет чужую жизнь, примеряет ее на себя – и отдает чужим людям. Талантливый актер – тот, который вместе с чужой жизнью отдает людям свою собственную. Настоящих актеров люди лишают жизни. Актер – один, зрителей много. Жизнь одна, а желающих получить ее – целая толпа. Одной жизни может хватить одному. А всем ее не хватает. Каждый зритель – всего лишь зритель. Он – не актер. Он не может быть актером рядом с другим актером. Он не может играть сразу две роли. Две роли сразу не может играть даже самый одаренный актер. Зритель, пришедший на встречу с актером, играет роль зрителя. Свою настоящую роль зритель, пришедший на встречу с актером, забывает. Талант актера в этом и заключается – заставить зрителя забыть свою собственную роль. Сначала – основную, затем – роль зрителя. Аплодисменты зрителей – это момент окончательного перехода жизни из души актера в души зрителей. "Браво! Браво!" – кричат восторженные зрители умирающему актеру. Он умирает на их глазах. Они кричат "Браво!" его смерти. Настоящим поклонникам этого мало. Они хотят еще и еще. Однажды насладившись чьей-то смертью, человек, не имеющий собственной жизни, хочет еще и еще. Чужая смерть завораживает преданного зрителя! Зритель, преданный собственной жизнью, становится предан актеру. Актер не может предать зрителя и в ответ на бесконечно звучащее "Бис!" умирает снова и снова.

Так получается, что чем больше я вкладываю душу во что-то, тем больше ее там остается. Нужно думать, куда и во что вкладывать душу! Нужно придумать такой механизм, чтобы вложенная душа всегда возвращалась обратно. Причем, независимо от реакции зрителей. Что же это за механизм? Можно ли отдавая, получать еще больше? Где-то что-то подобное я уже слышал. Отдай, а потом получишь. Чем больше отдашь, тем больше вернется. Посей улыбку – получишь смех. Посей смех – получишь радость. Добро посеешь – получишь счастье, любовь посеешь – получишь Любовь. Ибо Любовь – неизмерима. А если посеешь все это и будешь сеять постоянно – получишь Бога! И тогда – не нужно больше заботиться о всходах. О них позаботится сам Бог!

Так вот, оказывается, в чем секрет! Мне ничего не нужно выдумывать. Мне нет необходимости изобретать какой-то механизм. Этот механизм давно изобретен. Создан Тем, кто создал не только его, но и меня самого. Актеров, зрителей, их роли, их жизни. Он – настоящий и единственный автор всех пьес, которые мы играем. От Него зависит, станет ли наша собственная пьеса драмой, комедией или фарсом. Или превратится в загадочную мистерию и будет волновать сердца людей еще долгие годы после ее окончания. Счастливый конец. Зависит ли он от актера? Нет, начиная игру, актер уже знает, каким будет финал. Он бы не начинал, если бы точно не знал. Так, может быть, актер – это Бог? Зритель не знает, а актер знает все. Заранее, наперед. Актер – Бог для зрителя. Актер играет не роль, он играет жизнью своих зрителей. Зрители, пришедшие на встречу с актером, принесли и отдали ему свои жизни. Чтобы он немного поиграл ими. Он же – актер, а они – зрители. А кто же должен играть – зрители или актер? Вот и играет актер. Он талантлив. Он играет чужими жизнями лучше. Но финал каждого представления от актера не зависит. Не он автор. Не он драматург. Не он режиссер того спектакля, который он так талантливо разыгрывает. Вся эта игра – не его игра. Его игра – это всего лишь его работа. А работа – это не игра. Это работа. Игрой работа становится только в руках талантливого актера. Только такой актер работает играючи. И играет своей работой. Играет чужими жизнями. Играет свою жизнь.

Игра работой. Игра жизнью. Игра собой. Не моя игра, а Того, кто все это мне дал. А для того чтобы я лучше играл, Он дал мне еще кое-что. Но это – моя тайна. Это – наше с Ним личное дело. Мои и Его отношения. А зрителей моих должны интересовать только мои пьесы. Я пишу их не для зрителей, я пишу их для себя. Поэтому смею надеяться, что они – понравятся моим зрителям. Прежде чем отдать зрителям, я сам играю все свои роли. Я волнуюсь о зрителях, но зрители могут не волноваться за себя. Я никогда не дам им то, что не прошло моей собственной проверки. Цензуры. Согласования. Не с собой, нет – со своей совестью. С представителем моего автора, который всегда со мной, и лично контролирует не то, что каждый сценарий – каждую букву! Тому, Кто Контролирует Все, меня контролировать не сложно! Может быть когда-нибудь, я расскажу, насколько Он все контролирует! Если расскажу сейчас – никто не поверит. Я играю свои пьесы и – всегда выигрываю! Я живу в своих книгах. Я живу ими. Они живут мной, мы живем друг другом. У нас одна жизнь на … троих. Я, книги и Автор меня, моих книг и Всего остального Сущего.

Иногда, закончив очередную главу, я чувствую очередную смерть. Отдав в который раз свою жизнь, мне остается только ждать и верить в ее возвращение. Если бы веры не было – я бы никогда и ничего не дождался. Если бы в моих книгах не было жизни, я бы не выжил сам. Свет умножается только светом. От тьмы он уходит в сторону. Тьма, посягающая на свет, вынужденно выходит из себя. Она выходит на свет и, видя свою темноту, хочет стать светом. Но стать светом тьма не может. Она может только сгореть, чтобы горением своим сжечь себя и родить огонь. Свет и горящий огонь – разные вещи. Огонь горит и дает свет. Свет огня не дает. Он – выше любого огня. Он поглощает любой огонь. Бог – свет. Горение тьмы в лучах света – наша жизнь. Продукт любого горения – свет, возвращающийся к свету. Свет – возвращается к себе. Свет очищает себя нашей жизнью. Мы – между светом и светом. Свет – мы – свет. Нет света – поглощаемся тьмой, которая хочет стать светом. Зачем? Чтобы сначала – стать настоящей тьмой. А настоящей тьмой можно стать только рядом с настоящим светом. А потом – увидев настоящий свет, осознать свою настоящую темноту. А кто же, осознав свою темноту рядом с настоящим светом, не захочет стать светом? Светом быть лучше, чем тьмой – это даже тьме понятно. А нам тем более. Ведь мы – между светом и светом, а потому – наша тьма в нас самих. Посмотрите сами: свет – мы – свет. Где же быть тьме, если свет – это ничего кроме света? Только в нас. Пока она есть – мы здесь. Занимаемся тем, что пытаемся ее пережечь. Ищем и находим свет, соединяем его со своим светом – и греемся в костре из собственных грехов. Главное не расслабляться, а то можем уснуть и сгореть вместе с ними. Заснем у костра, а проснемся в пепле. И опять все сначала! Мы же уже просыпались в пепле, помните? Я помню.

Свет горит во мне, а я говорю в своих книгах. Горю в своих ролях. Сжигаю в себе тьму, надеясь стать светом. Сжечь все, чтобы оставшееся вернуть Богу. А поскольку оставшееся не может остаться здесь – оно и вернется к Богу. Богу – Богово. Бог – моя душа – Бог. Дал жизнь, дал душу. Я пожил, поиграл, поработал. Он взял жизнь, взял душу. Отделил – соединил, отделил – соединил. А на земле оставил часть Себя. В театре, в котором Его души играют Его пьесы перед Его же зрителями. И назвал театр "жизнью", а свою часть – Книгой. И отдал ее людям. И сказал людям: "Хотите, люди, прийти ко мне?" Людей было много, но большинство промолчало. Остальные сказали: "Ну, хотим". Кто-то прокричал: "Да, Господи! Дай, Господи!" Ему Он и сказал:

Бери и читай!

Горный поток

Верите или нет, эта книга началась с горного потока. Это потом уже появилось зеркало, праздник и другие его дети-ручейки. А сначала в голову пришли два слова "горный поток". Они не давали покоя все время, пока из них рождались другие строки. Другие строки рождались из них. А они, эти два слова, настойчиво звучали на фоне всего остального. Остальное звучало, а горный поток оставался рефреном. С ним не получалось как с остальными. Остальные получались так: из горного потока приходит слово. Я беру это слово, и в моих руках оно раскрывается. Раскрывается в моих руках. Я тку его суть, я сам становлюсь его сутью и выливаюсь на чистый лист. И вот теперь горный поток решил излиться сам. А раньше – звучал где-то вдали, но в то же время – в самом центре меня и каждой рождаемой им буквы. Сам горный поток не давался так, как давались остальные. Остальные слова можно было взять по отдельности и какое-то время походить с ними. Прежде чем наступало время подойти к чистому листу. А горный поток не хотел ходить со мной. Он хотел и он хочет, чтобы я сначала сел перед чистым листом. Он требует для себя абсолютной чистоты. Он не хочет опосредоваться даже моими промежуточными мыслями. Он хочет полного доверия с моей стороны. Он проверяет меня. Он выясняет, насколько я могу отдаться ему. Довериться ему. Он не хочет контроля с моей стороны. Он сам – контроль.

Он контролирует себя, потому что знает свою природу. Я тоже знаю его природу, но отдаюсь ему полностью – в первый раз. Он хочет абсолютной от меня отдачи. Сила, наполняющая его, сила, родившая его, хочет войти в меня полностью. Заполнить меня без остатка. Остаток – это мои мысли. Силе не нужны мои мысли. Она хочет вылиться на чистый лист своими мыслями. Которые и будут ее силой. От меня ничего не требуется. Только записывать и все. Мысли приходят сами. Не я их пишу, они пишут меня. Я пишу и не знаю, чем я закончу. Я не иду к финалу. Я не подвожу к нему. Я иду от начала, а финал мне неведом. Но я уверен – он будет, и будет достойным начала. Именно такой веры требует горный поток. Такой веры требует наполняющая его сила. Она сама верит мне, иначе она не пришла бы ко мне горным потоком. Она выбрала меня. Она явила мне свою величайшую милость. Я не сомневаюсь в ее милости. Я давно уже ощущаю ее на физическом уровне. Мне не нужно объяснять источник этой силы. Я уверен в нем. Горный поток хочет, чтобы я был так же уверен в нем, как в милости наполняющей его силы. Я пишу эти строки и понимаю: только так нужно писать. Только так нужно работать. Отныне и навсегда я буду работать только так. Составляя какие-то предварительные планы – я, мы, все остальные, не верим в самих себя. Не верим в природу наполняющей нас силы. А значит, сила эта не сможет поверить нам. Не сможет наполнить нас собой без нашего остатка. Наши планы – это наш остаток. Мы не планируем свое будущее, мы строим для него тюрьму из собственных мыслей. Мысль рождается для того чтобы сразу же умереть и родить этой смертью другую мысль. А мы – не даем родившейся мысли родить другую мысль. Мы вырываем ее из ее жизни и заставляем жить в мертвом виде. Мы дарим ей бессмертие, убивая ее отсутствием веры. План – это саркофаг мысли. План на будущее – это будущее, похороненное в мавзолее из наших мыслей. Будущее еще не родилось, а мы – уже похоронили его в собственных планах. Вы бы хотели родиться в могиле? Вы бы сами родились в могиле? Если бы вы родились в могиле, как бы вы жили после этого? Вы бы жили после этого? На свет не может появиться то, что рождается в темноте. Могила – темнота. Планы – могила света. Свет не нуждается в планах. Он не живет в могилах. Он требует свободы. Его свобода требует веры. Вера в свет должна быть абсолютной. Свет абсолютен. Он хочет для себя такого же абсолюта.

Как создаются миры? Вы знаете, как они создаются? Я – не знаю. Этого не знает никто из людей. Человеку не дано это знать. Рождение света – это промысел Бога. Это – жизнь Бога. Человек не знает и не смеет знать Божьего промысла. Но Бог дал каждому человеку частицу себя. Частицу своего света. Бог дал каждому из нас то, что может нас соединить со светом. Летящий свет летит без остановки. Без оглядки. Без страха и сомнения. Без страховки. Ему все это не нужно. Он не нуждается в этом. Ему нечего бояться. Он потому и свет, что в нем нет никакого страха и сомнения. Ничего, кроме него самого. Свету ничего не нужно. Ему нужно только лететь и все. Он безгранично и всецело доверяет своему источнику. Он верит Абсолюту, создавшему его и наполнившему его своей Абсолютной Верой. С помощью света, наполненного собой, Бог создает все. Свет – созидание Бога. Бог созидает себя светом. Зачем Богу давать свету какие-то сомнения? Зачем Ему строить какие-то планы для вместилища своего света. Бог выше всяких планов. Там, где есть планы, нет Бога. Планы убивают Бога. Не дают Ему воплотиться. Лишают Его тела. Лишаются возможности стать вместилищем Его света. План – темница, приготовленная неверующим разумом для пленения собственной души. Творчество становится настоящим в отсутствие каких-бы то ни было темниц и разумных границ. Разумные границы убивают не только разум, который они ограничивают собой, но и душу, которая хочет, но не может вырвать ограниченный разум из воздвигнутой им же тьмы. Душа важнее разума. Свет важнее тьмы. Душа – это свет. Если она есть, а она есть, значит, тьмы быть не должно. Иначе в ней не будет света. Не будет света – не будет ничего. В том числе – и самого разума. Разум только тогда разум, когда он освещен светом души. Разум без души – путь к безумию. Безумие – путь к тьме. План – это бездушие и безверие, рождающие безумие. План для света – путь души во тьму.

Мы привыкли планировать. Планируя, мы думаем, что ставим под контроль то, что планируем. На самом деле наши планы ставят под контроль нас самих. Мы не верим, что Бог давно уже составил и прожил всю нашу жизнь. Мы говорим: "Я – хозяин своей судьбы!" И отворачиваемся от своей судьбы. Своими реальными планами мы убиваем планы духовные. Богу не нужны наши реальные планы. Его реальность – духовна. Мы – Его часть, а значит – часть духовной реальности. Пока мы не поймем этого, мы будем идти против Бога, против Его планов, против своей судьбы. Наши планы и планы Бога будут расходиться до тех пор, пока мы будем их составлять. Не нужно составлять планы! Нужно открыть Бога и доверить Ему свою жизнь. А Он откроет нам свои планы по поводу нашей жизни. Нам останется только одно: забыть обо всех своих планах и следовать Его плану. Как бы мы ни планировали, всегда остается элемент случайности. Наш блудный разум называет его "возможным риском". Степень этого риска – наше безверие. Чем больше безверие, тем больше риск. Чем больше мы пытаемся просчитать собственное безверие, тем больше оно становится. Мы, называющие себя реалистами и прагматиками, убиваем свои же планы собственным безверием. Мы не только не верим в планы Бога, мы не верим в собственные планы. И – страхуемся от этого неверия собственным безверием. Так можно планировать очень долго. Не одну и не две жизни. Не одну и не две сотни жизней. Планируем – и ходим по кругу собственных неудавшихся планов. Своих не сложившихся судеб. Несостоявшихся жизней, но всегда состоявшихся смертей, которые мы не планировали. Это и называется круг рождений и смертей. Будем ходить по нему, пока ни устанем. Планировать и просчитывать. Просчитывать и подстраховывать. Страховать себя и страшиться собственных планов.

Часто ли твой план выполнялся? Как ты думаешь, что всякий раз мешает выполнению твоего плана? Пока ты думаешь, я скажу. Выполнению твоего плана мешает твой план. Не нужно верить в план, составленный в неверии. Составленный не верой, а ее отсутствием. Вера не нуждается в плане. Она – внепланова. Для тебя. До тех пор, пока ты планируешь свое безверие. А кроме него человек ничего запланировать не может!