Восхождение на Качкар

То, что Башляр пишет про рождение философии у Ницше, можно повторить и применительно к рождению поэзии у Ильязда. Анали зируя произведения Зданевича гимназического периода, Гали на Мару шина раскрыла весь «космизм» ранних стихотворений Ильи и показала, как символисты первого поколения Брюсов, Бальмонт, Сологуб, модные в его молодые годы, были вдохновителями того мистического отношения к природе, которое присутствует во всех его ранних стихах, и в частности, в солнечном мифе и в постоянно упоминаемом культе Солнца[25 - См.: Зданевич И.М. Произведения гимназического периода / Публ. Г. Марушиной // Терентьевский сборник. 1998 / Под общ. ред. С. Кудрявцева. М.: Гилея, 1998. С. 257–317.]. В исследовании говорится о его «страстном желании слиться со всей вселенной», восходящем к Бальмонту, а через него – к Ницше… Отметим, что именно горные пейзажи – скалы, поднимающиеся навстречу солнцу, горные потоки, ущелья, а также морские пространства, обнаруживаемые с вершин гор, – часто служат фоном для этих стихотворений, сочинённых, если верить довольно таинственным подписям, которыми они заканчиваются, среди самой природы. А неизданный Зданевичем сборник стихов 1906–1913 годов «Икар», полностью посвящённый гордому восхождению человека на Солнце, открывается стихотворением «Умирающий сокол», где мы находим скалы, ущелья и бездны.

Восхождение на горы – это возвышение из мира людей в мир богов, из мира смертных в вечность. Заглавие этого рукописного сборника дано в честь человека, который хотел оставить свое земное состояние и соперничал с Солнцем. Впоследствии, в 1914–1915 годах, реминисценция Икара встретится и в близком к мотиву альпиниста мотиве авиатора. Так происходит в стихотворении «гарОланд» и в стихах о Жюле Ведрине. Но этот вариант поэтики восходящего движения – механистический, технологический, новейший, находящийся более всего во вкусе итальянского футуризма, – останется в творчестве Зданевича изолированным.

Взбираться на горы, приближаться к солнцу, как бы спасаясь от земного притяжения, – это также стремление быть предвестником, быть первым, кто достигнет вершин. Свойственная футуризму идея первенства прекрасно сочетается с понятием горы как места, где торжествует сверхчеловек, взошедший на вершину и оттуда указующий путь. У футуристов образ восхождения, противостоящий нисходящему движению декадентства-декаданса и являющийся метафорой освободительного бунта, гораздо более убедителен, чем довольно оторванная от жизни идея космизма у символистов. Образ восхождения на горы постоянно присутствует как метафора жизни нового человека в манифестах итальянских футуристов, которые Зданевич пропагандирует между 1912 и 1914 годами, то есть в период, непосредственно следующий за его стихами, вдохновлёнными символистами. А в апреле 1914 года он читает доклад «Раскраска лица», дав ему подзаголовок «Разговор о Гауризанкаре». В этом докладе, имея целью объяснить практику росписи лица и представить Гончарову, Ларионова и самого себя как самых важных и единственных настоящих новаторов, он использует тему восхождения на горы как метафору борьбы за превосходство в русском футуризме, бушевавшей между ними и соперничающей с ними группой «Гилея». Название горы Гауризанкар, которую тогда часто путали с крышей мира Эверестом, уже использовалось главой итальянского футуризма Маринетти[26 - В манифесте «Убьём лунный свет!», опубл. в журнале “Poesia” (№ 7–9, 1909), см.: Маринетти Ф.Т. Убьём лунный свет! // Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. В 2 т. Т. 1. Героический футуризм: риторические жесты и художественные программы / Сост., предисл., вступ. к разделам, коммент., крат. свед. об авторах и библиогр. Е. Лазаревой. М.: Гилея, 2020. С. 32–43. Текст доклада Зданевича см. в кн.: Зданевич И. Футуризм и всёчество. 1912–1914. В 2 т. Т. 1 / Сост., подг. текстов и коммент. Е.В. Баснер, А.В. Крусанова и Г.А. Марушиной, общ. ред. А.В. Крусанова, М.: Гилея, 2014. С. 152–169.]. Но сам по себе текст выступления Зданевича значителен необычным поэтическим качеством, намного превосходящим простой программный текст футуристической группы, всеми подробностями, показывающими в этом повествовании настоящее, личное, даже, можно сказать, интимное знание гор.

Характерно, что слова «девственные вершины» повторяются в обеих историях о восхождениях – в рассказе о попытках подъёма на Тбилисис-цвери и в главе о Качкаре. Эти восхождения неотъемлемо связаны с тематикой чистоты, в других местах ассоциирующейся с мотивом снега (например, в «Восхищении»). Поэт-первооткрыватель не повреждает гору, на которую он взошёл, он показывает её впервые людям и тем самым рождает её, даёт ей новое начало. Поэту при родах помогают слова. У Кручёных в «Декларации слова как такового» есть такие фразы: «Слова умирают, мир вечно юн. Художник увидел мир по-новому и, как Адам, даёт всему свои имена. Лилия прекрасна, но безобразно слово “лилия”, захватанное и “изнасилованное”. Поэтому я называю лилию “еуы” – первоначальная чистота восстановлена».

Экспедиция Морица фон Деши на Кавказ. На леднике Адыр-Су. 1887. Фото М. фон Деши

Дать имя – это что-то вроде совершить первое восхождение. В каждом из этих «Восхождений» автор-альпинист именует вершину – или новый вид бабочек. Они – ключи поэтического мира Зданевича.

    Режис Гейро

Вид с горы Качкар на Пархальские горы под первым снегом. 1917. Фото И. Зданевича

Первый лист XII главы задуманной Ильёй Зданевичем книги «Западный Гюрджистан». Авторская рукопись

Проводник и сборы

Мехмет Констан-оглы – знаток окрестностей Пархали

, хорошо говорит по-русски[27 - Между строк вставлено:: 16/IХ–18, Коджоры.], проработав ряд лет хлебопёком на станции Кавказской[28 - Сверху в скобках: в Ставрополе и Херсоне.] на Северном Кавказе

. Лет под шестьдесят, роста ниже среднего, не выше ста семидесяти, крепкий старик, коренастый, широкоплечий, слегка кривоногий, брюнет, широкое лицо скуластое, борода лопатой с проседью, и из-под густых бровей упрямые карие глаза; жилистый, замотает, алчный и неповоротливый, когда дело идёт о помощи другому, – таков проводник в горы, доставленный мне мухтаром[29 - Староста (тур.).] вечером 8 октября. Но я выучился в горах обращаться с этой породой, весьма выносливой, и условие тут же заключено – завтра спозаранку Мехмет должен явиться к нам, захватив немного провизии, за услуги на плоскости он будет получать р. 15 в сутки, за работу в горах по р. 30 (ставка высокая при курсе рубля тех дней). Распрощавшись и пожелав доброго сна сидевшему за чаем во дворе многочисленному обществу, я отправился уложить вещи, сопровождаемый несколькими любопытными, наблюдавшими, как я в каморке увязывал рюкзаки, а потом на балкон отдохнуть, размышляя всего более о погоде: славные дни, сопровождавшие нас от Дорт-Килиса

, будто кончились – сегодня t. mm. 7,9° (накануне 9,1°), облачность 5, барашки, бегущие на 0, то очищавшие небо в течение дня, то набегавшие вновь. Ветер слабый. Накануне после 3 небо было задёрнуто и накрапывал дождь; к вечеру распогодилось. Сейчас юго-западный, слабый (2) ветерок и немного облаков. Чему быть завтра?

Отхта-эклесиа. Общий вид с севера базилики и семинарии. 1917.

Фото И. Зданевича

Мне предстояло выполнить предпоследнюю из намеченных задач: пройти к верховьям ущелья Эрмен-Хевека, куда не проникал ещё ни один путешественник, и взойти на Качкар; девственный, как полагал я тогда, высшую вершину Понтийского хребта. Оттуда думал я обнять глазом как страну, только пройденную мной, так и окрестности массива, возвышенную область альп

, разобравшись в нерешённых вопросах орографии этих мест, и подвести географические итоги моей арены. Попутно в мои расчёты входило разобраться в номенклатуре центрального узла Понтийского хребта, подвинуть вперёд вопрос о его оледенении и собрать сведения о хемшинах

и христианских и грузинских переживаниях в Эрмен-Хевеке[30 - Далее в рукописи следует заголовок предполагавшейся, но не написанной главки «История исследований», под ним указано: (опущено).].

Отхта-эклесиа. Южный фасад базилики. 2000-е

От Пархала до Микелиса

Всю ночь на виноградниках свистели опять пархальцы и жгли костры, пугая медведя. Утро застало меня за чаем, не потому, чтобы я полагал, что Мехмет действительно явится в назначенное время: разумеется, ему приличествовало внушительно опоздать, хотя и предстояло сделать километров 28, прежде чем добраться до Хевека

: я поднялся по привычке путешественника. К восьми часам можно было сказать, что небо наполовину затянуто кучевыми, местами густыми и переходящими в серый цвет <облаками>. Направление ОNО[31 - ONO (Ost-Nord-Ost, нем. сокр.) – востоко-северо-восток.]. Ветра в ущелье нет, t. mm. 7,7, почти как вчера. Готовый бороться с небом, предвидя трудности и осложнения из-за надвигающегося снеговья, я брожу по двору церкви, то разбираясь в картах, то оглядывая здание и припоминая ход работы. К девяти все на ногах, но Мехмета нет: он переходит положенную его крови и культуре меру. «Сабах хеирам[32 - Доброе утро (тур.).]» мухтару, прошу послать за вашим ставленником. Бедуин является, наконец, известить меня, что вскоре он будет к моим услугам: до сих пор он был занят приготовлением горных кожаных лаптей, а живёт он от мечети совсем близко. Вскоре Мехмет возвращается с мешком, уже в лаптях, он готов. Не задерживаясь, я вручаю ему рюкзак[33 - Сверху: спин. мешок.] с верёвкой, куда укладываю его узел и ледоруб, угощаю чаем, и в 9.15, наконец, мы можем пожать руки Д.И. Шеварднадзе

и пархальским знакомым и приступить к решению на очереди стоящих задач.

Быстро пройдя знакомую нам дорогу по Пархалу, не доходя Гочвата, спускаемся мы вниз к Пархал-суи и достигаем её устья, небольшой поросшей травой и охваченной амфитеатром фруктовых деревьев поляны Мачхетляр. Перейдя по брёвнам Пархал-суи, вступаем в ущелье Хевек-суи и движемся дорогой, такой же качеством и местами несколько хуже той, что ведёт в Пархал из Балхи-бар. Так же глыбы серого крупнозернистого гранита, породы, пронизывающей Понтийский хребет, поминутно перегораживают тропу. Сперва ущелье узко. Обрывистые стены редко внизу, чаще к верху утыканные елями, взбегают вверх бесформенными расколотыми водостоками-полками[34 - Здесь: горизонтальный проход по крутому скалистому склону.]. Хевек-суи местами образует узкие заводи, и Мехмет нарушает молчание, замечая, что форель изобилует в этих заводях. Местами берег уширяется, и полуостров занят кишлаком либо группой дерев и глыбами – удобными сиденьями для прохожих. На таком полуострове встречаем мы группу мужчин с двумя вьюками из Земвана, шествующую по делам в Артвин. Обмен приветствиями и пятиминутная беседа. Мехмет по правилу засыпан вопросами. Мальчик и двое мужчин говорят по-русски – это тоже бывшие хлебопёки в России. По-грузински не знает никто.

Крепость Агджа-кала над Тортумским ущельем. 1917. Фото И. Зданевича

Ишхани. Западный фасад главного храма. 1917. Фото из книги Э. Такаишвили

Потом ущелье несколько расширяется, положе становится левый берег, которым мы идём, и шире низменная его часть, покрытая муравой. Справа глаз видит не только скалы, но и верхнее лесистое плато правобережного хребта, отделяющего тут бассейн Хевек-суи от бассейна Згапор-суи. Окраина плато, господствующего над Пархалом, от последнего к югу, покрыта несколькими строениями – это Долоис, мегле[35 - Квартал города, деревня (тур.).] Пархала. Выше к SW[36 - SW (S?dwest, нем. сокр.) – юго-запад.] лежат и видны их проступающие сквозь зелень кровли. Позже Корпет и Солован и Бичвнар, но это уже мегле Залована. Час спустя как покинули мы двор мечети, достигли левого притока Хевек-суи речки Келенсхев и берущей начало на склонах Алты-Пармака поляны у устья – урочища Куартата, где и расположились для передышки. Теперь смысл имени уже забыт, но Мехмет зовёт реку Келенсхев, не прибавляя суи. Шум прыгающей воды и огромные валуны. Старый мост снесло, и предстоит перебираться по свеже-накиданным брёвнам. На SW в разрыве ущелья Хевек-суи высится семья стальных и злых пиков, прикрытых лохмотьями снега, обросших космами недобрых туч. Судя по направлению, это хребет Бавут-даг, тянущийся от Качкара к Гютермез-даги, разделяя верховья Хевек-суи от левых притоков Чороха. Вокруг нас пейзаж – поляна, вода, крытые елью склоны в свету, но какой скрежещущей выглядит эта дальняя декорация, на которой завтра нам предстоит разыграть ответственное наше восхождение, нашу, думал я, премьеру. Свежий снег, шедший окрест тех мест, где я был уже трижды в этом году, с числа, когда я был в Зыхике

, когда я был в Ишхане

, когда я был в Дорт-Килисе, там выпадал ещё не раз и само уверенно одел высокие склоны, грозя запутать все следы. Но охлаждающие мысли, пробегающие между прочим стремительно в голове, ничуть не задевают моего альпинистского оптимизма: несмотря на шесть недель настойчивой работы при небезупречном питании и долгие пешие переходы, я в форме и в себе уверен, и потому, оторвавшись от созерцания далёкой декорации волочащихся по небу облаков, я обращаюсь к Мехмету с расспросами. По его словам, в ущелье, кроме села Келенсхева и Боривана, есть ещё мегле Колотет, ниже Келенсхева, в 15 домов. Грузинский язык в ущелье Келенсхева уже не существует, в дни же молодости стариков некоторые женщины, «бабушки», помнили этот исчезнувший язык. Прекрасные пастбища, лежащие и верховьях речки, переживают пору упадка, как и всюду, впрочем, яйла[37 - Пастбища (тур.).] Кеш-оглы заброшена, её больше нет. Сам Кеш-оглы, богатый и знатный пархалец, покинул родину и эмигрировал из-за военных и политических невзгод в Константинополь – также нередкий пример. Пока мы беседуем, через Келенсхев навстречу нам перебирается старик из Земвана, как он себя назвал. Я встаю и спрашиваю о зловещей горной декорации – не Качкар ли это. Но путник держится лазской

ориентации, поэтому Качкар указывает в верховьях Келенсхева, по соседству к SW от Алты-Пармака. Я говорю слово Вершембек, на что старик одобрительно качает головой, несколько раз повторяя «Вершембек» и указывая в сторону горного пейзажа. Это был единственный случай, когда по сю сторону хребта я встретил знакомство с названием Вершембек. Больше ничем земванский старик полезен мне быть не мог. Имени своего не сообщил.

Ишхани. Вид в северную половину алтаря главного храма. 1917. Фото из книги Э. Такаишвили

Ишхани. Аксонометрический разрез восточной и подкупольной части храма.

По обмеру А.Н. Кальгина исполнил Н.П. Северов.

Чертёж из книги Э. Такаишвили

Я стою и садиться снова незачем. Мехмет подымается. Мы переходим речку. Здесь старая граница Кискима и Диваны – теперь мы вступаем в пределы Кискима, идя по такой же тропе, как и шли раньше. Впрочем, дорога тут хуже. Ущелье мало меняется в характере, то сужаясь, то показывая вновь верховья правобережного плато. Местами на обоих берегах осыпи. Первая сосна, совершенно одинокая; так одиночками внизу сосновые деревья встречаются почти до Хевека, но плато вскоре начинает показывать сосновый лес. В 11.50, всё следуя правым берегом, мы достигли Земвана.

Село, уходящее вверх по ущелью Земван-дараси, из таких же, как повсюду, деревянных гюрджийских

построек. Внизу деревянная же мечеть, небольшая, недавно выстроенная. Про грузинский язык этого сохранившего такое грузинское название села нельзя сказать и того, что про Пархал и Келенсхев. Пересекая поляну под мечетью, мы догоняем стадо телят и идём вместе. Но вот наши пути разделяются. Против устья Земван-суи стадо вброд перебирается через Хевек-суи, а мы должны по мосту перебраться на правый берег и потом по тропе, пропадающей в сомнительных осыпях, карабкаться по левому[38 - Сверху: правому?] берегу, пока не удастся спуститься ниже к берегу, где мы обгоняем стадо и вновь идём по тропе. Теперь нам открыт левый берег ущелья, после Земвана ставшего более пологим и менее угрюмым. Напротив Сергат (мегле Буцакета), над ним на плато – Вехнар (мегле Земвана). Вскоре мы проходим через Буцакет, разбросанный постройками по ущелью. Два старика и ни души больше. Навстречу из Мике-лиса двое мужчин, один несёт крупную редьку. Редькой засеяны и огороды Буцакета, и Мехмет занимается усиленными поисками вкусных кореньев. По мосту перебираемся вновь на левый берег. Дорога снова скалистая. Отличный родник. В разрывах поворотов встают вновь декорации пиков, уже недалёких, но таких же недовольных. Это Гютермез-даги и его соседи. Но погода портится. Было ушедшие облака вновь набежали, теперь шинные, серые. В 1 ч за Буцакетом t. 15,9, облачность 6, подымается ветер по ОNО, куда идут и облака. Мехмет тоже разглядывает небо. Больше часа мы идём ещё по ущелью, пока в 2.20 ущелье не раздаётся вновь. Перед нами поросший лесом склон и влево ущелье речки, замкнутое высотами Гютермеза. Под лесом, спускаясь вниз, тянутся рядами несколько десятков деревянных строений, спускающихся к реке. У реки зелёные заплаты проса, родник и кладбище с памятниками, частью каменными, частью с парой обмотанных цветными тряпками человеческих чучел на каждой могиле. Мост на правый берег. Родник. Привал. Это Микелис.

Жители горной деревни. 1890-е. Фото В. Селлы

От Микелиса до Хевека

Мехмет отправляется в село за свежим хлебом и вскоре возвращается в обществе мухтара, ограничившегося приветствиями и отправившегося дальше по делам. Из мешка Мехмет извлекает свои запасы: несколько кусков варёного мяса, яблоки и сушёную туту[39 - Шелковица, ягода тутового дерева.]. Последнюю я предпочитаю в данное время всем своим консервам и принимаюсь усердно за неё, угостив взамен проводника объёмистыми тартинками из принесённого им хлеба, начинённого маслом и сыром. Просидев с полчаса, мы отправляемся дальше. Немного по правому берегу Хевек-суи, вскоре опять по левому. Дорога значительно лучше – вьючное сообщение Хевека с Мике-лисом возможно без помех и пригодно не только для ослов, как дорога, по которой мы шли сегодня. Теперь ущелье идёт уже не на SW, как от Пархала, а на W, и характер его меняется. Лесу значительно меньше. Где он есть – редкий и тянется невысоко, а дальше вновь обнажения. Кругом осыпи и сели. Там, где я подымаю шлак, Мехмет указывает место, где обвалом недавно задавило человека. Две V. antiopa L.

, кокетничая жёлтыми каймами, пролетают одна вскоре за другой. Ещё встретил G. rhamni L.

– все бабочки, каких я видел за день. У одного из водостоков, поросших лесом, группа хевекцев; отсюда начинается рубка на зиму уже редкого леса: берёза и сосна. Рубят только сосну. Скаченные сверху брёвна загромоздили берега реки. Среди хевекцев несколько лазов, явившихся в Хевек по делам из-за хребта. Порубки леса попадаются всё чаще. Догоняем и везущих лес. Это больше женщины Хевека. Низкорослые, некрасивые, с широкими плоскими и прямыми спинами. Головы у них повязаны платками, лица открыты, при встрече отворачиваются, не всегда останавливаются. Одеты в заплатанные рабочие платья. Несут они огромные вязанки дров, сильно согнувшись, медленно передвигая ноги, пробуя шаги, чтобы не потерять равновесия. С ними идут мальчики и девочки, также чрезмерно нагруженные. Мужчин в пути мало, навьюченных нет. Изредка идёт рядом с лошадью, везущей дрова, франтовато наряженный гюрджи, иногда в феске, чаще в башлыке, или сидит верхом, перебросив через спину мула или лошади мешки с небольшой долей дров. Внезапно[40 - Перед этим словом сверху вставлена дата: 17/IХ.] на фоне горного пейзажа в глуши понтийских отрогов я столкнулся с одной из сцен, которые в путешественнике, привязанном как будто к Востоку, свыкшемся с ним, полном проблем и композиций, чуждых Европе, готовом ассимилироваться и уже приобрётшем навыки стран дальних от его родины, вдруг будят вражду, и неожиданное озлобление подступает, и сквозь мираж отречения от аритмичной культуры Запада проступает громкое сердце европейца. Трёхсот лет не стукнуло с поры, когда Ислам-победоносец проник и в эти трущобы, вчера всего замолкла тут грузинская речь, оставив кое-какие крохи, и ещё не замолкла по соседству в ущелье Кобака и к востоку, и уже жизнь отказалась от одного из важнейших культурных отличий обитателей водоёмов Риона и средней Куры: от положения там женщины. У больших дорог, в Ишхане, допустим, женщина сохранила все черты декоративности, присущей грузинке плоскостей

. В горах нет и не было места сентиментальности низовий. Чадра не закрывала здесь её лица, неизнеженного, строгости Ислама не воплотились, но мужчина в тяжёлых условиях жизни сделал из неё вьючное животное, притупил её дух, хотя Амазонки жили неподалёку от наших мест, оставив себе величественное право <нрзб.> и траты на себя самих заработанных денег, как говорил Абдулла. Развитие отхожих промыслов углубило это положение дел. Мехмет на мои замечания отвечал сухо, очевидно, тема была не совсем приятна ему: русский город сумел развратить хлебопёка, хотя бы внешне. Но будь на его месте Абдулла или мухтар Тэва или почтенный Маулюд-эфенди[41 - Эфенди – господин, повелитель (тур.); обращение к знатному, образованному человеку.] из Лёка – они смогли бы с достоинством отстоять новые порядки.

Тимоти Хауз. Бабочка Vanessa antiopa. 1838. Гуашь, бумага

Маулюд-эфенди. Лёк, 1917.

Фото И. Зданевича

Так, обгоняя навьюченных женщин и обгоняемые самодовольными мужчинами верхом, мы идём по ущелью, принимающему постепенно альпийский характер, минуя правые притоки Хевек-суи, сбегающие со склонов Бавут-дага. Но пейзажа никакого: справа наш берег, осыпи, левый берег несколько круче и покрыт поредевшей сильно сосной. Прошли речку Циндзик-суи. Вот Урвелет. Левый берег его – уже зелёный откос пастбища, кое-где пасётся скот – нигде мы ещё не наблюдали такого роскошества. Выше лес густ. Сразу в разрыве видна котловина, широкая довольно, в кольце зелёных пастбищ. Ещё несколько поворотов, и перед нами склон в домах на правом берегу, под лесом, и альпийский пейзаж высокогорного селения, замкнутый оснеженными зубьями торчащих вершин. Мы в котловине Эрмен-Хевека, первые дома Шаразе – восточное мегле Хевека. Тянет предзакатным воздухом с гор, и лёгкие надуваются, как мехи старающегося слесаря. И вот кровь бежит через сердце тем особенным темпом, который хорошо знаком альпинистам, начинающим борьбу за вершины. Я смотрю на злые пики области Качкара и чувствую прилив новых сил. Всё путешествие кажется подготовительными ступенями. Но Качкар не виден и отсюда – он продолжает оставаться ожидаемым, но не приходящим незнакомцем. Уже 6 часов.

Мост через горную речку. Ок. 1890. Фото В. Селлы

Хевек и Меретет