Великая надежда

– На переезд, – повторила Эллен. – На какой переезд? – Оставшись одна, она беспокойно обошла на цыпочках все комнаты, словно предательница, которую предали.

Карета ждет у последнего кладбища. Шкаф необходимо продать. По какой цене продают то, что любят?

– Тебя – за деньги, – объяснила Эллен книжному шкафу, – а деньги – за то, чтобы доехать до границы. Ты должен меня понять, тебя – за то, чтобы добраться до границы!

Она попыталась обнять его обеими руками.

Первый покупатель ушел, потому что никак не мог постичь связи между мечтой и сделкой, второй ушел, потому что в углу старого шкафа обнаружил паука, и только с третьим Эллен удалось вступить в переговоры. Не такие уж плохие были переговоры, потому что начались они с молчания. После того как оба достаточно долго помолчали, чтобы хоть немного узнать друг друга, Эллен обрушила на голову сбитого с толка покупателя свои волшебно-блестящие аргументы. Она заговорила в защиту старого шкафа.

– Он скрипит! – сказала она, прижала палец к губам и тихонько повернула ветхую дверку. – А если мимо проходит поезд, у него начинают дребезжать стекла. Хотите дождаться, пока мимо пройдет поезд?

Покупатель сел в кресло, которое тут же перевернулось. Он встал с полу, но ничего не ответил.

– Он пахнет яблоками, – грозно и беспомощно прошептала Эллен. – В самом низу одна дощечка выпала, и там можно спрятаться!

Она тщетно пыталась облечь в слова несказанное. Она совершенно забыла сказать, что стекла в дверцах шлифованные, как велела передать бабушка, и что с обеих сторон у него инкрустация.

– Осенью он потрескивает, как будто у него есть сердце! – торжествующе сообщила она вместо этого.

– А что, у кого есть сердце, тот осенью потрескивает? – спросил покупатель. И они снова стали молча ждать поезда.

– Ветер дует! – сказала Эллен, словно это обстоятельство тоже должно было подтвердить ценность шкафа. – Сколько вы хотите заплатить?

– Я жду, – не двинувшись с места, сказал покупатель. – Жду поезда.

Прошел поезд. Стекла задребезжали.

– Он боится, – сказала Эллен и побледнела. – Шкаф вас боится.

– Я его беру, – сказал покупатель. – Назовите вашу цену.

– Спасибо, – сказала Эллен, – только я не знаю… Он вас боится!

– Он успокоится, – сказал покупатель.

– А вы в состоянии за него заплатить? – испуганно спросила Эллен.

– Нет, – печально ответил покупатель, – нет, я не в состоянии за него заплатить. Он скрипит и пахнет яблоками. Я останусь вашим должником. – И он выложил на стол пятьсот марок.

– Нет! – сконфуженно возразила Эллен. – Бабушка сказала: «Чтобы не дешевле ста пятидесяти марок!»

– Скажите вашей бабушке: «Что может быть дороже глубокого сна!»

И покупатель ушел, так и не забрав шкаф. Он купил запах яблок и бледное лицо Эллен…

Послезавтра наступит завтра, а завтра уже сегодня. Дни катятся, как жемчужины с порванного ожерелья. Бросайтесь на пол и ищите – вы никогда уже их не найдете. Сегодня превратится во вчера, а вчера – в позавчера, не допускайте этого! Хватайте сегодня! Позаботьтесь о том, чтобы остаться! Шум времени в ушах – как хлопанье крыльев, как гомон дикой охоты перед вашими окнами. Теперь и в час нашего умирания. Разве Теперь не заключено в часе нашего умирания, подобно тому как час умирания заключен в Теперь? Дни – это убийцы, душегубы! Шайка контрабандистов, орудующих на вашей границе. Не отпускайте ее, хватайте ее! Хватайте Сегодня!

Но как вы это сделаете?

Разве вы не выставили часовых, вооруженных до зубов, на всех границах вашего пространства? Так поставьте часовых и на границах вашего времени, вооружите предков, прародителей, вооружите мертвых! И пускай они подтвердят, что сегодня – это сегодня. Поставьте на всех ваших границах часовых – и тогда с вами ничего не случится.

Что вы говорите? Этого не нужно?

Тише, тише. Где-то там – тайная полиция.

Что, что? Ваши часовые не хотят стоять на месте? Они перебежали в другую страну, в ту самую страну, куда убегают дни? Ваши пращуры дезертировали, и ваши границы стоят открытые? И некому больше доказывать, что сегодня – это сегодня?

Не смиряйтесь с этим. Бегите обратно. Сто лет, двести, триста. А дальше?

Ваша родословная утратила силу. Разве время не круглое, разве оно не такое же круглое, как ваше пространство? Как вам остаться? Все ваши границы стоят нараспашку и свидетельствуют о вашем бегстве. Вы – беглецы, которые бродяжничают и скрываются, все дальше, еще дальше. Время для ваших душ – как бег кареты, бег черной кареты.

– Садитесь!

Кучер снял шляпу. Эллен сунула ему в руку деньги. Он открыл дверцу и поклонился. Звякнула его часовая цепочка. Дети колебались, они крепче взялись за руки.

Это была темная, тяжелая карета, помятая и искореженная, с растрескавшейся от солнца и времени кожей. Это была похоронная карета. Печально лоснились лошади, худые темные лошади сплошь в зарубцевавшихся шрамах. Улица, тянувшаяся вдоль кладбища, была в этот час безлюдна, в том смысле, что ее безлюдность в этот час была очевидна, она и сама чувствовала себя безлюдной. Сегодня уже завтра, а завтра уже вчера.

– Пошевеливайтесь! – Дети вскочили в карету. Дверца захлопнулась. Стук был слышен до само- го сада, в котором плели венки для покойников. Он прозвучал как предостерегающий птичий крик.