Не мой вариант

Мы вваливаемся в бар. Там все как обычно: липкий пол, залитые пивом стены, длинная стойка с красными табуретами, старые люстры на потолке с желтыми подтеками. Помещение распланировано с перспективой возникновения беспорядочной пальбы: здесь целых четыре выхода. В одну дверь вошли мы, другая прячется в темном коридоре с отталкивающими уборными, за бильярдными столами, третья в кухне, четвертая – в кабинете владельца, если он себе на уме. Я тяжело вздыхаю. В местах, вроде этого, прошли мои подростковые годы: я мыл посуду, скреб полы, выносил мусор. Отец держал бар, потом разорился; остаток жизни он только и делает, что шатается между питейными заведениями, упорно попадающимися на его пути.

В этом воняет потом, жирной жареной картошкой и дешевыми духами. Трое мужчин играют в бильярд, две пожилые женщины пьют пиво по соседству с музыкальным автоматом, скулящим голосом Тэмми Уайнетт, на нескольких табуретах утвердились задницы, по бару бродят неприкаянные выпивохи.

Мы подходим к стойке, не вызывая интереса ни у кого, кроме пожилого бармена. У него седая борода, очки, обтянутое рубахой брюхо и шляпа с эмблемой команды «Нэшвиллские Тигры». Он – наш болельщик; остается гадать, хорошо это или плохо.

Наклонившись к нему, я тихо спрашиваю:

– Это вы звонили насчет Гарретта Уолша?

Он отставляет стакан, который протирал, кивает и указывает на темный коридор.

– Полчаса назад он пошел в туалет и там застрял. Вы его сын?

Я с гримасой разглядываю трещины на потолке.

– Ага.

Он трясет мне руку.

– Рикки Бернс. Мне нравится, как вы бегаете с мячиком. Я нашел в его телефоне твой номер. – Он достает из-под стойки потрескавшийся телефон. – Он оставил его включенным, вот я и позвонил последнему, кому звонил он. Понял, что это вы, только когда увидел имя. – Он хмурится. – При всем уважении, сынок, его мы больше здесь видеть не хотим. Он распугивает спокойных клиентов и задирается. Пытался затеять драку с бильярдистами. Увижу его снова – вызову копов.

Мне тошно от его речей, но я справляюсь с собой. Сколько раз я уже такое слышал!

– Благодарю, что не вызвали полицию сегодня.

– Никаких проблем. – Он берется протирать следующий стакан.

Лоренс достает из кошелька деньги, но Рикки отводит его руку.

– Это лишнее. Просто уведите его. – Он тихо продолжает, глядя на меня исподлобья: – До вас его искали еще двое – крутые, со шрамами и татуировками. – Он смотрит на сережку в моей брови и на синих бабочек на моих кистях. – Я сказал им, что его здесь нет, но вас решил предупредить.

– Чего они хотели?

Он приподнимает бровь, как будто я не в своем уме, усмехается.

– Я не задаю вопросов, но, судя по их решительном виду, могу предположить, что дело в деньгах. Я стар, этот бар – вся моя жизнь. Мне ни к чему неприятности, понимаете?

Что здесь может быть непонятного?

– Спасибо вам.

Лоренс разглядывает посетителей.

– Не возражаете, Рикки, если мы выведем его через заднюю дверь?

– Выводите, откуда хотите. Сработает сигнализация, но я отключу ее.

Мы доходим до края стойки и углубляемся в проход, освещенный тусклой лампочкой на гнутом шнуре. Я громко стучу в дверь мужского туалета.

– Отец, ты здесь? Открой, это я.

Я дергаю дверцу, она заперта. Меня охватывает отчаяние. Накатывают воспоминания детства: как, вернувшись домой с футбола, я находил его вырубившимся на ступеньках нашего трейлера, затаскивал внутрь и укладывал спать.

– Дай, я попробую. – Лоренс теснит меня и стучит еще сильнее.

– Вылезай из сраного сортира, не то мы вызовем долбаных копов!

– Полегче, – прошу я. Он пожимает плечами.

– Я знаю, как за это браться. Кто захватил с собой толстовку? Кто совал старикану деньги? Твое дело сторона. Я несу службу круглосуточно, семь дней в неделю. Мое любимое занятие!

– Нэшвилл от меня без ума! – Я твержу ему это всякий раз, когда он заговаривает о том, чтобы заделаться моим агентом по связям с общественностью. Мне агент ни к чему. Джек – другое дело, у него было бурное прошлое, так что Лоренс пришелся ему кстати. Мир тесен: вышло так, что наша троица вновь объединилась в одном городе. Джека пригласили играть в Нэшвилл сразу после колледжа, Лоренс вырос здесь, он открыл здесь собственную фирму для спортсменов, я играл в Джексонвилле, а потом мне повезло: несколько лет назад меня переманили в Нэшвилл. Счастливое воссоединение троих друзей!

– Гляди, что у меня есть! – Я достаю заколку Жизель и после трех неудачных попыток вскрываю замок.

– Спрашивать, откуда у тебя в кармане женская заколка?

– Не надо.

– У тебя получается лучше, чем можно было подумать, – ноет он.

– Он пил и запирал меня. Станешь тут изобретательным.

– Чтоб меня! Здесь воняет мочой. – Просовывая голову в туалет, Лоренс закрывает платком рот.

Отец лежит на спине перед раковиной, широко раскинув руки. Его грудь приподнимается и опускается, значит, он жив. Ком у меня в груди рассасывается. Последний раз я видел его месяц назад. Я кормил его ужином. Тогда он был ничего: немного беспокойный, но хотя бы трезвый.

Я отодвигаю Лоренса, наклоняюсь, трясу отца за плечо.

– Давай, просыпайся. Мы отвезем тебя домой.

Постепенно он приходит в себя, моргает, гримасничает, стонет. Мне в нос бьет запах пива.

– Где я? – хрипит он.

– В вонючем туалете. Чужом. – Теперь гримаса искажает мое лицо. Видя его таким, я вспоминаю, почему сам напился всего раз в жизни.

– У Рикки?

Я утвердительно киваю. У него заплетается язык, но вообще-то он еще не в худшем состоянии. Его опьянение бывает разным. Мне известны все степени. В этот раз он по крайней мере помнит, где был.

– Я поругался с Дотти, – бормочет он. – Я пытался тебе звонить, Дев, но ты не брал трубку. Ты на меня злишься?

Меня жжет чувство вины, что я не отвечал на его звонки.

Дотти – его подружка, они познакомились на собрании анонимных алкоголиков и с тех пор то сходятся, то расходятся.

– Пошли. – Я поднимаю его под мышки и с кряхтеньем сажаю на унитаз. Он раскачивается взад-вперед, скребет щетину у себя на лице. Когда-то белая рубашка с эмблемой рок-группы Grateful Dead вся в бурых пятнах. Мне больно видеть его засаленные волосы, темные круги под глазами, порезы на руках. Не хочется озираться на Лоренса, наверняка осуждающе глядящего на всю эту картину, поэтому я нахожу себе занятие: смачиваю бумажные полотенца и протираю отцу руки.