Плохая

–Смотри в глаза,– следующий короткий приказ на арабском.

Почему он говорит со мной на арабском? Знает, что я понимаю? Как много он обо мне знает? Снова от страха и тревоги внутри все переворачивается.

Я опять повинуюсь и чувствую, как воздух покидает легкие. Его ртутная чернота прожигает дырки в моей душе. Я знаю, он видит меня всю, насквозь. Большой палец ложится на мою нижнюю губу, слегка на нее нажимает. Я чувствую легкую боль. Наверное, там все же ранка от собственного укуса.

–Алёна, да?– спрашивает тихо,– это ведь вариант имени Елена?

Я молча киваю.

–Из- за Елены развязалась «Троянская война»… Оскорбленный муж решил вернуть ее себе, забрав из объятий похитившего ее любовника… А тебя, Алёна, захотят возвращать?

Я молчала. Он усмехнулся. Отошел и сел на стул напротив. Снова смотрит этим своим испепеляющим взглядом. Он как вампир, только пьет не кровь, а мою решительность… Вблизи он еще более молод, чем мне сначала показалось. Мне кажется, моложе меня.

– Больно?– спрашивает вдруг, кивая головой в сторону ранки на губе.

Я машинально прикладываю руку ко рту. Машу отрицательно…

Он снова усмехается.

–Ты красивая, Алёна. Я понимаю, почему ты с ним пять лет…-наклоняет голову и продолжает меня изучать. Как же некомфортно от этого взгляда. Пронзительного, мужского, но холодного. Эта ртуть в черной бездне его глаз никуда не делась. Не убежать от нее. Она токсична.

Мне отчаянно хотелось то ли смеяться, то ли кричать, потому что нет никакого «с ним»… Потому что я не нужна Али, я выкинута им. Никто никуда возвращать меня не захочет. Знали бы они… Но я молчу, потому что и сама не понимаю, что делать. Как поступить правильнее. Каждое мое слово- как прыжок в темноту. Не знаешь- там пропасть или твердыня…

–Красивые женщины должны радоваться жизни, Алёна. Наслаждаться ее благами и услаждать своих мужчин. Несправедливо, что ты здесь. Но мы ведь можем исправить эту ситуацию? Скажи мне, на что готов пойти твой любовник ради тебя?

–Вы говорите о справедливости? Поэтому эти девушки в плену? То, что их продают, как товар, тоже ведь несправедливо? Но это никого не смущает… Справедливости нет. Придумайте другой дискурс.

Мои слова царапали мне горло, но я все равно говорила. Потому, что не могла не сказать. Я не была святой, да и, как вы уже поняли, поборницей справедливости тоже не была, но вид тех самых поруганных, испуганных палестинок во мне что- то перевернул. Возможно, я где- то глубоко, внутри своей искусно запрятанной за камуфляжем цинизма души, проецировала их историю на себя. Когда- то я тоже была хорошей, чистой, неиспорченной. И явно не «справедливость» привела меня туда, где я была сейчас.

Мужчина чуть заметно поморщился.

– Какой же сильный у тебя заливной акцент… Тебе бы гораздо больше пошло говорить на ливанском диалекте арабского, а не на языке этих верблюжатников. Это сексуальнее… А еще тебе нужно думать о себе, Алёна, а не о других. Но ты так не умеешь, да? Знаешь, я уважаю русских женщин… честно. Не все из нас уважают. Многие считают вас доступными. Но я давно понял истину- ваша проблема в том, что в душе вы слишком добрые, мягкосердечные. Отсюда все ваши беды.

Я снова заставила себя поднять на него глаза. Чего же мне это стоило… Каждый наш зрительный контакт-настоящая пытка.

–Я не добрая и не мягкосердечная. Я плохая. Поверьте мне… Так что нет, это не про меня…

Он еще несколько минут прожигает меня глазами.

– Ильяс, зайди— приказывает мужчине чуть громче, так, что его слышат за дверью.

Потому что в ту же секунду в комнату входит тот самый чудак на букву «м», который гнал меня взашей в эту комнату.

–Тааль (араб.-подойди),– говорит он ему, не отрывая от меня взгляда.

Тот подходит к нему. Тигр тут же хватает его за руку, не разрывая нашего зрительного контакта. В следующую секунду я невольно вздрагиваю, потому что слышу ужасный, приглушенный хруст- это его палец хрустит. Сломанный палец. Мужик кричит и сгибается вдвое, при этом лицо моего «собеседника» совершенно непроницаемо, словно ничего не произошло. Я снова слышу хруст. Снова крик. Второй палец…

Не выдерживаю. Отворачиваюсь.

–Бикяффи (араб.-хватит),– шепчу тихо. Отчаянно.

Я понимаю, что он хочет, чтобы я это остановила. От моего слова сейчас все зависит.

–Рух (араб.-пошел вон), -выдает мужчина корчащемуся Ильясу.

Мы снова остаемся одни. Я глубоко дышу, чтобы не расклеиться и не зарыдать при нем. А так хочется… как давно не хотелось…

Снова встает и подходит ко мне. Снова трогает меня за лицо. Проводит костяшками по щеке и скуле.

–Я сделал ему больно, потому что он сделал больно тебе. Вот справедливость, Алёна. Радуйся, пока она действует в отношении тебя. Но все может измениться. Как только ты потеряешь свою ценность как заложница, дорогая Али Макдиси, никакой справедливости для тебя не будет. Ясно?

–Ясно.– тихо отвечаю я.

– Что Али Макдиси делает в Ливане?-тут же накидывается он на меня с вопросами,– Зачем он приезжал? У него есть какие-то дела с кем-то из наших политиков?

Вот здесь мне реально захотелось засмеяться. Серьезно? Али Макдиси- и политика?! О чем он? Он же пустой болван! Что он мог делать в Ливане? Тусоваться, конечно…

–У меня есть хорошая привычка, свойственная всем красивым женщинам, я не лезу в дела больших мужчин…-отвечаю я тихо на французском. Почему-то его слова про диалект меня задели и больше не хотелось говорить на арабском.

Снова эта жесткая улыбка, отливающая ртутным блеском в глазах. От которой паника и дрожь. Он ловит это мое состояние и буквально наслаждается им. В этом немом разговоре проходит не меньше нескольких минут.

–Вам всё это нравится?– словно не я сейчас говорю слабым, хриплым голосом. Глупая Алёна. Умная Алёна бы, конечно, промолчала, просто наматывая на ус все происходящее.

–Поясни вопрос,– приподнимает бровь.

–В Вас два метра роста, столько силы… А Вы… девушек продаете… Достойное занятие мужчины… Нравится?

Он снова садится напротив меня. Не смеется. Наверное, я задела его. И хорошо, хоть какое-то удовлетворение, пусть я потом об этом и пожалею…

–А тебе нравится продавать любовь?

–Я не продаю любовь…

–Да ладно?-усмехается.

Я поднимаю на него глаза. Преодолевая всю себя, самую свою суть, буквально ломая свой страх, смотрю открыто и с вызовом. Потому что если сейчас сдамся и прогнусь, то точно потеряю себя. А этого произойти не должно. Я выживу. Я выберусь. И покажу им всем средний палец с их погаными межарабскими разборками…

–Нельзя продать то, чего нет… Я не испытываю чувства любви. Никогда. Это мое правило.

–Не перевирай. Тебя имеют мужчины… Ты продажная.

Я усмехаюсь- сейчас сердце бьется так сильно, что я, как кажется, уже даже меньше его боюсь.

–Я могу продать свое время, свое внимание, свое тело, удовольствие… Если хотите, я продаю чувство счастья. Но никто и никогда не сможет купить мои мысли. Здесь,-трогаю свою голову,– нет места ни одному из тех, кто пытался когда-либо меня купить. И не будет… Так что нет. Главное во мне все же цены не имеет…

Он смеется в голос на мою эскападу. Подходит ко мне снова, проводит по волосам и немного их прихватывает у основания, оттягивая. Не очень сильно. Мне не больно.

–Плохая, говоришь?-говорит, улыбаясь плотоядно. -Он бы тебя не пожалел. Если бы я сказал ему подойти к тебе и поломать твои тонкие пальчики, он бы спокойно это сделал… Запомни, Алёна… Ты в безопасности, пока интересна как путь к Али… К его кошельку и к его делам. У тебя день, чтобы напрячь свою красивую головку и вспомнить, с кем он общался эти дни в Ливане. Лучше тебе быть полезной… Или принести прибыль в виде выкупа Удаву, чтобы он быстрее тебя отпустил. Потому что я не буду долго заинтересован в том, чтобы держать тебя под своей защитой. Дам «карт-бланш» (франц.-свобода действий) Удаву- а он уже решит, пустить тебя по кругу среди своих людей или продать на органы…