– Увы, это не сила, Хакобо, – его спутник присаживается рядом на корточки, – Силы в нем давно иссякли. Страх, боль и ярость… Что угодно, но только не сила.
– Но дерется он…
– Дерется не за жизнь, а на смерть. Взгляни, еще немного, и у него бы просто лопнуло сердечко…
А ведь и правда: припал на четвереньки, а как дышит! Будто загнанный зверек. От каждого вдоха грудная клетка вздувается так, что, кажется, его ребрышки вот-вот прорвут эту тонкую, едва ли не прозрачную кожу. Смотреть на него больно… и страшно… Но и отвернуться невозможно. Бедное дитя!
Но, вот, вроде, начал потихоньку успокаиваться…Непроизвольно заваливается на бок, и чуть склонив голову, подставляет приоткрытый ротик к струящейся под ним воде – все не может напиться… Снова делает робкую попытку приоткрыть глаза, и тут же – хриплый вскрик, нисходящий в протяжный стон. Заслоняет лицо одной рукой, а другой начинает поспешно шарить вокруг себя, словно пытаясь что-то нащупать.
– Что он ищет? – недоумевает Хакобо.
Тито покачивает головой: – Кажется, догадываюсь… – потом поднимается, медленно подходит к ребенку. Тот настораживается, заслышав рядом хлюпающие по воде шаги, напрягается, будто снова готовясь к схватке, дрожит, пробует отползти назад, но, упершись разодранной спинкой в торчащий из воды валун, шикает от боли, замирает, еще плотнее сжимает веки.
– Ты это потерял, малыш? – Тито извлекает из кармана тот грязный черный лоскут, которым недавно было стянуто лицо ребенка, и осторожно опускает на упиравшиеся в камни ладошки. В ту же секунду мальчик хватает тряпку, быстрыми, но неуклюже скованными из-за травм движениями накрывает ею глаза, закручивает на затылке узел, и снова принимает ту же оборонительную позу.
– Все – все. Не бойся, маленький, не трону. Ухожу.
Тито возвращается обратно к индейцу.
– Ты совсем сдурел?! – гневно шепчет Хакобо, – Что все это значит?!
– Похоже, он сам себе повязывал глаза, – мрачно поясняет Тито.
– Что? Зачем?
Профессор пожимает плечом: – Не знаю… Может, этот псих его приучил, а может, чтобы уберечь … Понял, как они бесят его мучителя и вот, догадался.
– Это атрибут пленника, идиот! Он ему больше не нужен! Я не хочу, чтобы он когда-либо снова надевал эту гадость! – Хакобо подрывается было к мальчику, чтобы снова стащить с его глаз эту чертову тряпку – стащить раз и навсегда, но Тито придерживает его за руку.
– Стой…Не трогай. Малыш черт знает, сколько времени провел в подвале. Единственный свет, что он видел, был тот – из люка, и означать он мог лишь одно – его снова идут мучить и бить. Дай ему привыкнуть. Постепенно. Если ему так спокойнее, то пусть. Да и глазам еще нужно время, чтобы адаптироваться. Яркие солнечные лучи – не лучший вариант.
Индеец тяжело вздыхает. Снова с горечью смотрит на этого крошечного несчастного человечка, съежившегося не то от страха, не то от холода меж гладких влажных камней. Его и без того невыносимо бледная кожа в прогалинах темных гематом теперь отливает каким-то голубоватым цветом, дыбится мурашками мелкой дрожи, сгоняющими ледяные капли по покатым канальцам межребрия. Взлохмаченная белокурая головка неуверенно покачивается на шее из стороны в сторону, словно бутон цветка – слишком большой и тяжелый для столь тонкого и хрупкого стебелька.
– Ладно… Все равно надо выманить его из воды. Он уже весь продрог.
– Только осторожней.
Хакобо приближается к ребенку на пару шагов. Замечает как рука мальчика, скользнув вниз, захватывает небольшой булыжник… Еще шаг. Рука приподнимается, готовясь метнуть в него камень…
– Не бойся. Я тебя не трону… Все хорошо… – мягко заговаривает он, – Я хочу помочь.
Рука с камнем не опускается. Предплечье округляется крошечным холмиком напрягшейся мышцы.
– Ты в безопасности. Не нужно меня бояться, сынок…
До него вдруг доходит, что, называя мальчика «сынок», он даже не потрудился узнать его имя. А ведь, может, с этого и надо было начать? С этого простого, доверительного:
– Скажи, милый, как тебя зовут?
Мальчик молчит.
– Ты помнишь свое имя?
Мальчик молчит.
– Ты говоришь по-испански? Понимаешь меня?
Молчит.
Он выжидает. Никакой реакции.
– Ты можешь говорить?
Тишина.
– Нет?
Тишина.
– Кивни, если хотя бы понимаешь.
Ничего. Малыш не собирается ни говорить, ни как-либо еще отзываться. Даже наоборот, как ему показалось, еще плотнее поджимает синеватые губки.
Индеец растерянно поворачивается к своему другу, в поисках поддержки и совета.
– Ты на их языке хоть какие-нибудь слова знаешь? Может, попробуешь на нем спросить? – предлагает Тито.
– Язык гринго? Терпеть его не могу.
– Потерпишь. Если что-то знаешь, попробуй спросить на нем.
– А ты сам? Ты, ведь…
– Хок, ты вызвался заменить ему отца. Так, давай!
Индеец задумывается, тормоша память в поисках нужных звукосочетаний.
– Отс Ёр нэйм? [1 - What’syourname? (англ. транслитерация) – Как тебя зовут?]– наконец выдавливает он.
И снова никакого ответа. Ни намека на понимание. Нет, постой… Ему показалось, или бледное личико малыша, действительно, чуть подернулось, словно в ухмылке? Впрочем, рано радоваться – причина подобной реакции скорее в кружащейся возле его ротика мошкаре, а вовсе не в этом уродливом нагромождении звуков. Но он все равно продолжает:
– Ай хэлп. Ноу харм. Ю сэйф.[2 - I help. No harm. Yousafe. (англ. транслитерация) – Я помогаю. Никакого вреда. Ты безопасность.]
Молчит.
– Бой, кам хир. Ю сэйф.[3 - Boy, comehere. Yousafe. (англ. транслитерация) – Мальчик, иди сюда. Ты безопасность.]
–…