Фулл сайз. Только не в меня

Макар Ярцев

Баба красноносая и заплаканная стоит на крыльце дешевого роддома, и Дашка едва не сбивает ее с ног. Она недовольная, сердитая и капризная. Взбешена тем, что ей пришлось провести столько времени в нищебродской больнице, хотя за ней ходили, как за принцессой крови.

Материнский инстинкт у Дашки так и не проснулся. На дочь она не глянула даже, зато зашипела на несчастную, по которой я равнодушно мазнул взглядом. Все мое внимание было приковано к кряхтящему свертку в руках женщины в белом халате.

– Быдло жирное, – плюнула моя жена, кутаясь в белую норку. И несчастная ей даже не ответила. Сжалась вся, как брошенный котенок, глядя больными глазами на мою дочь. Мне показалось, что в них столько боли и любви ко всем вокруг, что можно этим укрыть целый мир. А вот в Дашке материнский инстинкт так и не ожил за те семь дней, что она провела в больнице, доставая всех своими капризами.

– Простите, я не хотела, – равнодушно пискнула женщина и медленно побрела по ступеням. Именно побрела. Не пошла, не зашагала легко. Мне показалось, что к ее ногам привязаны гири. Я мазнул по ее фигуре взглядом и тут же забыл эту непонятную встречу. Все мое внимание устремилось к маленькой дочери.

– Возьми это, – сморщилась Дашка, не приняв из рук медика своего ребенка. Отшатнулась, как черт от ладана, под странно прищуренным взглядом медсестры. – Я за эту неделю страшно устала от докуки. Нянька готова к работе?

– Это твоя дочь, – прорычал я, прижимая теплый конверт, пахнущий молоком и радостью. – И на твоем месте я бы постарался быстрее обрести материнский инстинкт. Поняла?

– Поняла, – в голосе Дашки нет ни капли страха. Я борюсь с первыми в своей жизни приступами неконтролируемой ярости, еще не зная, что скоро они станут моими постоянными спутниками. И только вот это маленькое существо, которое я прижимаю сейчас к груди не даст мне рехнуться.

Женщина, с глазами цвета майской зелени выветривается из моей головы, как утренний туман на долгие годы.

Глава 1

Вера

– В общем, бежал он от нее, как от ладана, – смеется Валентина, красивая и холеная. Про таких говорят – стерва. – Ты меня слушала вообще?

Конечно нет. Я сижу и смотрю в витражное окно дорогой забегаловки на декабрь, крутящий за окном снежные завихрения. Я умерла в декабре, пять лет назад. Нет, тело мое существует, и даже перемещается в пространстве каким-то чудом. А вот все остальные функции отмерли за ненадобностью.

– Слушаю, – киваю, отхлебывая из маленькой чашечки кофе, ценой в полет на Майорку и обратно. Благородный напиток похож на жидкую грязь и по вкусу и по консистенции. И определенно не стоит тех денег, что заявлены в карте меню.

– Так вот, этот старый пес, заслуженный какой-то там, на приеме подошел к нашей Кэт, взял ее за руку и начал клеить, Мойва ни в какую, естественно. Она же у нас фря вавилонская, вся такая воздушная, а у самой полная пасть зубок острых. Так хрыч положил ее ладонь на… Ну ты поняла.

Снова киваю. Если ледяная Валька начинает сплетничать, значит эта новость или сродни бомбе, или не все ладно в датском королевстве. Но сейчас декабрь. А в этом месяце мои подруги активизируются, чтобы не дать мне окончательно сойти с рельс.

– И Мойва такая говорит…

Мойвой зовут нашу с Валькой подругу, Катерину. Она модель, очень известная и совершенно безбашенная. Однажды, в детстве, Кэт явилась в школу в серебристом шикарном плаще, а учитывая ее стройность граничащую с болезненной худобой, классные пацаны сразу ее метко обозвали мелкой рыбой, представительницей семейства корюшковых.

– …я согласна, но придерживаюсь определенных условностей, и у меня мать строгая, – голос Валентины дрожит от едва сдерживаемого смеха. Я вяло мешаю остывшую жижу, и представляю Мойву с вытаращенными глазищами, похожими на озера. У Катьки зрение ужасное, стекла в очках в палец толщиной. На приемы и выходы она надевает контактные линзы, в которых видит очень плохо. От этого, взгляд красавицы иногда напоминает взгляд безумного маньяка. – И этот хмырь ей, мол все что угодно, моя королева. Ну и Мойва наша ему говорит: «А принесите мне топор, черную курицу на перекресток который я укажу, в двенадцать ночи».

Валька больше не сдерживается, тихо хихикает, придерживаясь этикета. Прикрывает ладошкой рот, полный дорогущих зубов. Я вяло улыбаюсь, хотя история действительно смешная.

– А он ее спрашивает «Это еще зачем?» Так Кэт с улыбочкой своей этой кривой и глазами безумными и говорит: «Ах дорогой. Моя мать за разрешение соития требует кровавую жертву. А потом я должна буду вырезать у тебя на запястье пентаграмму, смешать твою живительную влагу с жертвенной кровью и я вся ваша навек. Получим благословение черной богини». Катька говорит, никогда не видела, чтобы столь почтенные и титулованные старые повесы так шустро бегали, – забыв об этикете гогочет во все горло Валентина, откинувшись на спинку стула. Я ей, наверное, завидую. Так уметь себя подать сможет не каждая. А еще не терзаться тем, что сделано, и не жить прошлым. Я так и не постигла эту науку.

– Бедный мужик, – через силу кривлю в улыбке губы. – Валь…

– Велла, меня зовут Велла. Ну или Валентайн на крайняк, – морщится подруга. Она ненавидит свое имя. И сочетание с фамилией Залетайкина приводят ее в ярость. Нет, понять ее можно, одиннадцать лет быть Валькой Залетайкой – удовольствие ниже среднего. Теперь она всем представляется Веллой Залтейн. Как по мне еще более идиотски звучит. Но ей нравится. Валюшка юрист. Очень сильный и хищный. И все у нее по ранжиру. Все так, как должно быть: квартира в центре, машина бизнес-класса, тряпки от кутюр, а счастья нет. И ощущение, что она уже с этим свыклась.

– Короче, сегодня все идем в «Берлогу». Мойве каким-то образом удалось заказать там столик. Они с нашей Мамой-козой месяц охотились за местом в этой харчевне.

– Я не смогу, наверное, – блею, понимая, что соскочить не удастся. Мама Коза наша третья подружка. Вообще-то ее зовут Инна, мать троих детей, жена полуолигарха, ни дня в жизни не работавшая. Она была идейным вдохновителем всех наших детских проказ. Да и сейчас с головой у почтенной дамы не копенгаген, надо сказать. Ее бедный муж с трудом вывозит экзерсисы супруги, скорее похожие на диверсии. Делает Мама-Коза все не со зла, а из чистой любви к искусству.

– Не просто сможешь, а даже полумертвая приползешь. Даже если тебя на «Карбюраторном» проспекте перережет пополам трамваем, ты возьмешь ноги в руки и доползешь, поняла? Нельзя себя хоронить, Верка. Ты живая, молодая и свободная. А живым жить надо. Пять лет прошло, а ты похожа на бледную моль. Колготки ты эти взяла где уродские? Даже кривые «нитки» Мойвы не вынесли бы подобной красотищи. Твои копыта похожи в них на рулоны туалетной бумаги, нанизанные на веревки. А шапка? Не найдешь ты себе мужика, если будешь рядиться, как тля колхозная.

– Я видела Славу на днях, – шепчу, вжимая голову в плечи. – И он даже не спросил меня про… Мне не нужны больше мужчины. Одной легче.

– Боже. Верка, ты блаженная, – вздыхает Валентайн, – он тебя брюхатую бросил. Чего ты ждешь? Да этот козел рад был, что… Прости. Прости, детка. Короче, мы все тебя ждем. В шесть в «Берлоге», не опаздывай. Мойве пришлось поступиться принципами ради трактира. А Инка… В общем, у нас девичник сегодня и точка.

– Я даже не знаю, где находится ресторан, – спорить больше нет сил. Слова Вали высосали из меня последние. А Славка… Он другой стал: оплыл, волосы поредели, но все еще красив. И я едва сдержалась, чтобы не уткнуться ему в грудь носом и не рассказать, что все эти годы чувствую. Только вот ему это было неинтересно. Я неинтересна, судя по жалостливому взгляду, которым меня окинул тот, кого я любила настолько, что отказалась от всего на свете.

– Интернет тебе в помощь, а мне на работу пора, – голос Веллы, тьфу ты, Вальки сочится брезгливостью. Явно поняла, о ком я думаю. Да и пофигу. Это моя жизнь.

Я смотрю как подруга идет к выходу из пафосной забегаловки, чеканя шаг подметкой сапог от Валентино и пытаюсь подсчитать наличность в кармане. Черт, может не хватить, этот кофе из золота что ли варят? Нет, я не бедствую, просто очень неорганизованна. Сумка с наличностью так и осталась болтаться на вешалке в прихожей моей квартиры, которую я ненавижу за тишину и порядок.

– Ваш счет оплачен, – равнодушный официант на меня не смотрит, ему я тоже не интересна. Сейчас же по одежке встречают. Смешно, вот уже много лет я чувствую себя невидимкой. Наверное так оно и есть. – Ваша подруга закрыла чек.

Декабрь в этом году снежный, даже красивый, если внимательно присматриваться или хотя бы видеть окружающий мир не сквозь призму болезненных воспоминаний. Натягиваю варежки на озябшие руки. В магазин зайти что ли? Негоже являться в модный ресторан одетой как чернавка. Хотя, эти колготки мне по душе, они уж всяко лучше, чем курчавые рейтузы из пуха козы, в которых Валька щеголяла в школе. И шапка вязаная из акрила мне невероятно нравится. Я специально выбирала, чтобы помпон был не меховой и вязка крупная. Зайду домой, возьму банковскую карту и пройдусь по магазинам, все же. Сегодня, как я полагаю, будет парад-алле, неохота ударить в грязь лицом.

Что-то привлекает мое внимание. Маленький цветастый вихрь пролетает мимо меня, едва не сбив с ног. Я вижу копошащееся на тротуаре неопознанное, крохотное меховое существо над которым склонился ребенок, принятый мною за сказочный ветер, слышу визг шин по асфальту. Все чувства сплетаются в кокон, устремляющийся к трогательной фигурке. Это девочка, смешная, насупившаяся и конопатая, держит в руках обреченного зверя, подхваченного с асфальта. Откуда здесь взялась эта кроха? «Она бы такая сейчас была, моя доченька» – проносятся за доли секунды в голове мысли. Тело больше не починяется никаким законам гравитации. На малышку несется ревущий механический монстр. И я понимаю, что ребенок не успевает, и в глазах девочки появляется страх.

Не знаю, не понимаю, просто чувствую тяжесть в своих руках. Легкое тельце удается вытолкнуть на тротуар прежде чем мир взрывается яростной, всепоглощающей, похожей на вспышку болю. «Успела» – улыбаюсь я набрякшему снежному небу, прежде чем отключиться.

Макар Ярцев

– Я честно не виновата, пап, – морщит нос-пуговку Маришка, от чего мелкие смешные веснушки на ее переносице начинают плясать. Интересно, откуда у нее эти солнечные канапушки? Ни у меня, ни у моей бывшей жены нет таких отметин. И глаза у нас карие, а у Маришки они ярко-зеленые. Я таких и не видел никогда. Невозможные, таких и в природе не бывает. Дашка сказала, что в ее бабку. У меня нет причин ей не верить. Но иногда…

– Мне даже нравилась Серафима Павловна. Ну, точнее нравится. Она читала мне сказки и была самой не противной из всех нянек, – продолжает малышка, поправляя на переносице дурацкую маску. Психолог сказал, что она прячет за ней свое детское одиночество и борется с дефицитом внимания. Ребенок лишенный материнской ласки не может вырасти нормальным, как ни старайся. Черт, снова я прокручиваю в голове идиотские предположения детского мозгоправа. И понимаю, что он местами прав. Чертова дура Дашка бросила дочь. Просто сбежала. Странно, но материнский инстинкт в ней так и не проснулся. Маришку она едва терпела в моменты просветления. А когда пребывала в тумане своих нездоровых увлечений, так и вовсе не вспоминала о дочери. Кроме денег моя женушка ничего и никого никогда не любила. Чертова мразь, сумасшедшая стерва. Я вздохнул, когда она вычистив сейф свалила в неизвестном направлении, понимая, что мои юристы оставят ее без штанов, еще и упекут в клинику, где лечат зависимости, там ей самое место. Да и бог ей судья, как говорится. Но Маришка скучает. И это доводит меня до белого каления.

– И гель с блестками, разлитый на кафеле не твоих рук дело? – я хмурюсь, но сердиться на дочь долго не могу.

– Просто хотела посмотреть, будет Серафима похожа на единорожиху, – в голосе малышки раскаяние. – Я же не думала, что взрослая тетенька свалится и сломает ногу. Ой, она так шлепнулась, я думала проломит нам пол.

– А перед этим Анна Валерьевна чуть не лишилась глаза. А до нее Светлана Юрьевна осталась заикой. И костюм этот твой дурацкий? Давай тебе купим красивых платьев, шубку. Ты же девочка, а одеваешься, словно сбежавший из детского дурдома пациент. Я все понимаю и постараюсь уделять тебе больше внимания.

– Я супердевочка, па, – показывает щербинку между зубами Маринка. – И костюм у меня клевый. Костюм супергеройский, и маска, между прочим тоже. А няни сами были виноваты, честное слово. Та, что заикается теперь, просто не оценила шутку. А кровь даже не похожа была на настоящую.

– Светлане Юрьевне так не показалось, – хмыкаю я, вспоминая сколько отсыпал нервной тетке богатств на лечение, щедрой рукой.

– Зато теперь она закаленный в боях боец, – хихикает дочура. – И, кстати, тебя тренерша вызывает, Юлька из балетной студии меня дразнит. Говорит, что я такая шумашедшая, потому что у нас семья не… Неполцевная, что ли. Не помню как она сказала. А Юльку я побила, хотя она больше меня и ей уже восемь. Она ведь тоже сама виновата, теперь тебе надо идти к моей учительнице, потому что у Юльки нос похож на сливу. Где справедливость? Вот я вырасту, стану суперженщиной и наведу порядок.

– Девочки не должны драться, – включаю правильного папашу. Но в душе горжусь своей дочерью. Нельзя позволять глумиться над собой. Ответ всегда должен быть адекватным ситуации. – И говорить надо правильно. Не шумашедшая, а сумасшедшая, – машинально поправляю я, чувствуя зарождающуюся глухую ярость. Мое место на офисной парковке перегорожено какой-то колымагой. Вокруг чертова ведра с болтами мечется начальник охраны, снова не пойми чем занимавшийся раньше. Это уже становится традицией. Неужели так сложно выполнять работу, за которую я ему плачу хорошие деньги.

– Уволен, – рычу я, с силой хлопая дверцей своего джипа. Маришка вздрагивает от громкого звука и кривит губки. Вот-вот заревет. Черт, я снова напугал дочь. Она боится вспышек агрессии. Отстегиваю ремни, которыми малышка пристегнута к детскому креслу. Надо учиться держать себя в руках.

– Макар Семенович… – в голосе человека-горы, растерянно глядящего на меня, просительные нотки. Господи, пусть он заткнется. – Ну невозможно уследить. Центр города, люди место ищут, как ошалевшие. Я говорил, что надо барьер поставить.

– И даже получил на это деньги, Игоряша. Но шлагбаума до сих пор нет, а я каждый день не могу оставить проклятую машину на своем месте. Я тебе давал три шанса, как помнишь в том анекдоте про тещу и три предупреждения. Так что не обижайся. Расчет получишь в бухгалтерии, – выплевываю я, подхватывая на руки вполне уже тяжеленькую пятилетнюю девочку.

В кондиционированном воздухе старинного особняка, переделанного мной под офисное здание, слегка прихожу в себя. Стараюсь дышать через нос, так как меня учил мозгоправ. Выходит не ахти, но все равно, я уже не хочу убивать.

– Па, а дядя Игорь теперь как будет денежки зарабатывать? – тихо спрашивает Маришка. – У него же сынок маленький и мама болеет.