Куплю маму для сына. Дорого

Няня появляется сразу. Я не знаю, как у нее так получается, но обязательно выясню.

– Не кричал, – с порога рапортует Бу, как солдат, не дожидаясь вопроса хозяина. – И после печенья с молоком его не рвало. Один раз был приступ, но, Маргарита справилась. Она интуитивно делает то, с чем не справляются дорогие психологи.

– Подождите, вы что…? Вы за мной следите? – я аж дышать забываю. От злости кипящей во мне словно лава.

– Конечно. Эта часть дома находится под постоянным видеонаблюдением. За комнатой Тимофея наблюдает охрана. За вашей Бу, – черт, он даже не видит моего возмущения. Точнее не так, ему плевать. – Вы же девочка, – ухмыляется он.

– И на том спасибо. Но, девочка вынуждена послать вас на три веселых, господин Ястребов. Девочки они такие, вы бы должны это знать. Не получится у нас с вами сотрудничества. Я собираюсь и уезжаю. Прямо сейчас. Прямо в халате. Пешком ухожу. Лишь бы не видеть вашей самодовольной рожи. Вы безумны, это даже без психиатра видно.

– Никуда ты не уйдешь, – улыбка сходит с губ Ястребова, будто ластиком стирается. Передо мной снова зверь. Хитрый, сильный, опасный.

– Потому что вы прикопаете меня под миндальным деревом, в случае неповиновения? Тем что растет у ворот.

– Потому что ты не сможешь бросить моего сына. И я прав. Ты очень предсказуема, дорогая. Очень, – он оказывается возле меня в один прыжок, я даже моргнуть не успеваю. Сильные пальцы сжимаются на моем подбородке, и я вижу его глаза совсем рядом, будто смотрюсь в странное бездонное зеркало. Я слышу как тихо ахает Бу, и слепну от злости. Нет, мне не больно. Он аккуратен, даже нежен насколько это возможно, гладит пальцем большим мою губу нижнюю. Наслаждается моей растерянностью. Сжимаю руку в кулак и бью не разбирая куда. Мне кажется, что кулак врезается в каменную стену.

– Молодец, Рита. И я точно уверен, что поступаю правильно, – шепчут каменные губы.

– Пусти, – я шиплю, но не дергаюсь. Словно гипноз, ворожба или еще какая богомерзкая сила исходит от этого мужчины.

– Папа, пусти маму, – звенит детский голосок, словно ветром свежим занесенный в эту чертову розовую комнату. – Пусти ее. Слышишь? А то я тебя стукну. Пусти ее.

Тиски, сжимающие мою душу слабнут. Вместе с захватом сильных пальцев. Глаза хищника теплеют, и даже в них появляется подобие страха и раскаяния. Дурдом. Но в одном он прав, я не уйду. Я не смогу предать мальчика, который бросился меня сейчас спасать.

– Жду вас к завтраку, – он идет к выходу не оглядываясь.

– Я уже сказала, что буду завтракать с Тимошей, – выплевываю в широкую спину. Малыш жмется ко мне. Но сейчас он не напуган, он… Зол? Вздрагивает, и его дрожь передается мне. – И вам бы стоило. Ему нужен отец, а не злобный дракон, следящий за ним неусыпно.

Ястребов замирает на пороге. Поворачивается медленно. Ну да. Он меня точно убьет, растворит в ванне с кислотой в подвале этого замка Дракулы. Никто же не знает, где я.

– Бу, распорядись, чтобы в столовой поставили прибор для моего сына. И пусть Маргарита скажет, что приготовить Тимофею. Завтрак через полчаса. Не задерживайтесь. – Халат – бомба, кстати. Тебе идет, дорогая, – поворачивает ко мне лицо, и я вижу в бездонных глазах чертово веселье. – И прическа.

– И камеры уберите из моей спальни, – я наглею. Он поднимает бровь.

– Начнем с семейных завтраков, – ухмыляется Алексей Романович. – Ты слишком нахальная, мама моего сына.

Глава 10

Стол, покрытый белоснежной льняной скатертью, кажется мне жертвенным алтарем. И приборы начищенные так, что аж слепят, брать в руки неохота. Я не голодна, а может это просто от нервов у меня скручивает желудок в тугой узел. Или от молчаливого взгляда хозяина дома, сидящего прямо напротив меня, во главе проклятого капища, заставленного корзинами с хлебом, сырными тарелками, икорницами и прочими атрибутами очень богатой жизни. Воздух пахнет ошеломительным кофе. Вот за него я пожалуй продала бы кусочек души.

– Мама, ты не будешь меня кормить? – тихий голосок Тимоши заставляет меня вздрогнуть. Смотрит на меня глазами испуганными. Ему тоже неуютно и непривычно.

Ястребов откладывает в сторону серебряный нож, которым до этого мазал масло на хлеб. Смотрит теперь выжидательно.

– Мы же договорились, что ты взрослый, – я улыбаюсь одобрительно, показываю малышу на яйцо в красивой подставке. – Ты ведь любишь яички?

– Я не знаю, – таращит глазенки мой малыш. – Бу меня кормила всегда растертым супчиком и суфле. Не люблю суфле, – шепчет он. Яйцо его интересует. Но больше пугает, как мне кажется.

– Тогда будем пробовать. Бери его в руку, вот так. А теперь бей.

– Бить? За что? А мы читали с Бу, что из яичек цыплята появляются. Я если стукну яичко, то могу случайно птичку обидеть, – шепчет Тимоша. Алексей Романович молчит. Ни слова, ни вздоха. Гробовая тишина. – Ма, нельзя никого обижать. Нельзя. Биться нельзя. Нельзя. Нельзя.

– Конечно нельзя, родной. В этом яичке нет птички. Я тебе потом расскажу почему. Но зато оно полезное для семилетних мальчиков. В нем много белка. Давай, смелей.

– Рита, вам не кажется, что ребенка надо учить этикету и пользованию приборами? – прерывает молчание отец Тимки. – Например яйцо…

– Ребенка надо учить быть ребенком. Мы в детстве об лоб били яйца. Это было весело.

– Поэтому ты такая твердолобая? – он снова щурится. Но сейчас не страшно, даже как-то уютно, что ли.

– А еще в семь лет дети должны уметь самостоятельно есть, играть, умываться, улыбаться. Но главное их умение – умение быть счастливыми детьми, – игнорирую я издевку про мой лоб. Хотя в чем-то он прав. Я твердолобая и упрямая. Так и моя мама мне говорит.

– А я сам сегодня умывался, пап. И мама сказала, что я молодец. И мы пойдем играть в футбол сегодня. Представляешь? – радостно ерзает на стуле мой мальчик. Мой. Странно.

– Бей яйцо, – приказывает отец сыну. – Раз мама сказала.

– А как? – мальчик смотрит на своего отца, как на бога. Как на высшее существо. И мне не по себе становится, словно я вмешиваюсь, разрушаю это хлипкое равновесие между сыном и отцом.

– Прямо об стол, как сказала… – Алексей Романович запинается на полуслове. С трудом проталкивает, – мама.

Тимка стукает по столу куриным зародышем робко, будто боится, что его за это ругать будут.

– Смелее, – подбадриваю я, – это даже весело. Сейчас съедим яйцо, запьем его какао и… Кстати, дорогой, нам нужен мяч, и краски с альбомами, и еще куча всего. А еще, нам нужен ты…

– Что? Дорогой? Хс… – в голосе хозяина плохо прикрытое недовольство. А в глазах…

– Я думала ты тоже захочешь поиграть в футбол с сыном. Это вообще-то мужская игра, – улыбаюсь, из последних сил борясь с желанием отвести свой взгляд от полного недоумения взгляда Ястребова. Он сжимает нож до побеления в костяшках. И он растерян.

– Ух ты, папа, смотри. Яичко сломалось.

– Теперь его надо очистить. Вот так, – снимаю скорлупу с белка, аккуратно, вместе с Тимошей. Маленькие пальчики неумело отковыривают крошечные кусочки.

– Получается. У меня получается. Папа, смотри, – шепчет сокровище. А у меня слезы наворачиваются. Он совсем крошечный, беззащитный, такой трогательный в своей наивности.

Нож с грохотом летит на стол. Ястребов отодвигает стул, так, что кажется проломит пол. И Тимка сжимается снова. И мне хочется взять чертов нож и метнуть в этого ледяного болвана, может быть тогда из скорлупы пробьется росток человечности, которая, как мне показалось все таки иногда проглядывает в этом странном мужчине. Да нет, все таки, наверное, показалось.

– Ты молодец, – словно гром в горах, грохочет Ястребов. Странная похвала. Какая-то абсолютно безумная. – И вы молодец, Рита. Простите. Но мне пора на работу. Напишите список нужного, вам все доставят. И, дорогая, на будущее, я сам буду решать когда и что мне делать.

– Я вас обидела? Простите, – без тени раскаяния говорю я, не сводя глаз с хозяина. Он не зол, он… Я даже не знаю, как описать, то что вижу. Он будто в панике, словно ест сам себя заживо. И сердце мое колет противная тонкая игла жалости. Хотя кто я такая, чтобы жалеть небожителя?

– Мама, это так вкусно. И какао. Ух ты. И никто не пихает ложку мне в рот, когда я не хочу, – Тимоша рушит повисшую в воздухе тьму, заполняя ее радостью. – Я никогда не пробовал.

– Тебя не тошнит? – задумчиво интересуется Алексей. – Бу, это мой сын, не подменили? – поворачивается он к няне, застывшей на стуле, рядом с Тимошей. И кажется она все время молчала и боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть что-то, чего все очень долго ждали. – Тишка-Тихоня.

– Немного, – мой мальчик вдруг бледнеет и начинает сползать со стула. Будто кто-то нажал на кнопку, чтобы его сломать. Тишка-Тихоня. Ротик его открыт в немом крике. Я подхватываю легенькое тельце. Он снова смотрит куда-то в пустоту. Прижимаю к себе, покачиваю. Бу бросается к нам, но Ястребов взмахом руки ее останавливает, не сводя глаз с меня и своего сына. А я словно плыву в темноте к точке света. И тут сейчас существуем только я крошечный малыш.

И тоненькие ручки вдруг обвивают мою шею. И снова в мир возвращаются цвета и краски.

– Три минуты, Бу. Всего три, – шепчет Ястребов. – Когда в прошлый раз была терапия, какой рекорд был?