Змеиное яйцо

В ту же ночь – в ночь на понедельник, 5 ноября – на берегу реки в районе Трептова обнаружен и доставлен в Институт судебной медицины при главном полицейском управлении на Александерплац труп женщины. Ее половые органы обезображены рваными ранами, нанесенными посредством какого-то острого орудия (возможно, разбитой бутылки); на теле и другие следы насилия. У жертвы сломано два ребра; лицо, однако, не тронуто – округлое, детское, несколько изможденное, без следов косметики, с высоким лбом и длинными, зачесанными вверх волосами. Предварительная экспертиза показала, что женщину утопили на мелководье. На ней тяжелая меховая шуба, надетая прямо на голое тело. Каких-либо документов, удостоверяющих личность убитой, не обнаружено – только обручальное кольцо, на котором выгравировано: «Макс, июль 1923».

8

В четыре часа утра Абель просыпается от стука открывающейся в соседнюю комнату двери. Охваченный внезапным страхом, он вслушивается: приближаются, затем замирают чьи-то тяжелые шаги; откуда-то доносится глухой, непонятный шум; слышно, как неподалеку поднимают, потом со стуком ставят на пол что-то тяжелое.

Мануэла (сонно). Это пришел человек сменить баки в туалете. Он заходит каждый понедельник около четырех.

Абель. Господи! (Он сидит привалившись к стене, вслушиваясь в удаляющиеся звуки хлопающей двери, тяжелых шагов по винтовой лестнице, мужских голосов на тихой улице, цокающих лошадиных подков, громыхающих по камням мостовой колес.) Из-за мамы – у нее были слабые легкие – мы ездили на лето в Амальфи. Отец в то время был послом в Копенгагене. Помню, Макс и я часто играли с мальчиком по имени Ханс Вергерус. Они были из Дюссельдорфа – его отец был там какой-то шишкой, кажется, статским советником. Наши родители частенько общались, ну а мы, дети, играли вместе. Ханс был влюблен в мою сестру. Я думаю даже, они были тайно помолвлены. Мама не любила Ханса. Если вдуматься, никто его не любил. Но все считали его гениальным. Как-то раз мы поймали и привязали кошку. Ханс выпотрошил ее – еще живую – и показал мне, как бьется ее сердце: тук, тук, тук… Затем маленьким острым ножом он вырезал ей глаз и продемонстрировал, как зрачок реагирует на свет. Я рассказал Ребекке, что мы натворили. Она пошла прямо к Хансу и спросила, правда ли это. Он сказал, что это ложь, что кошка была дохлая и что я все навыдумывал. Странное дело, я и сам тогда почти поверил, что все это мои выдумки, – главным образом для того, чтобы ублажить Ханса. И мы продолжали дружить. Потом мама умерла, а папу перевели в другое место. А десять лет назад я столкнулся с Хансом в Гейдельберге, когда мы были там с цирком.

Мануэла. Да, я помню.

Абель. Ты не можешь помнить. Тебя там не было. Мануэла. Но я помню, как мы встретились с Хансом! Нас познакомил Макс. Ханс спешил на лекцию – он преподавал в университете. Я хорошо помню, как Макс рассмеялся и сказал: «Что-то вдруг он заспешил. Думаешь, не захотел с нами знаться?»

Абель. Нет-нет… Мне помнится, что он как раз был рад повидаться с нами, хотя и спешил. По-моему, он хотел даже пригласить нас к обеду, но нам пришлось отказаться из-за представления.

Мануэла (зевая). Ты путаешь, но это неважно.

Абель. Я встретил его вчера.

Мануэла. Ханса?

Абель. А ты его не видела? Он был в кабаре.

Мануэла. Нет.

Абель. Ты уверена?

Мануэла. Если б я его видела, я бы тебе сказала, разве нет?

Абель опять ложится, но сон как рукой сняло.

Слышно, как внизу проезжают автомобили: один, за ним другой, за ним еще один… Гудят водопроводные трубы. В квартире наверху кто-то проснулся и расхаживает по скрипучему паркету. Уличный фонарь, всю ночь качавшийся на ветру, озаряя комнату неверным, дрожащим светом, вдруг гаснет, и по краю разноцветной шторы протягивается светлая полоса. В прихожей гулко шлепается на пол просунутая в дверную щель газета.

Берлин пробуждается к новому дню – понедельнику, 5 ноября. Просыпаются бесчисленные жители этого обедневшего, обшарпанного города; впереди – новая безнадежность, новая тоска, новые попытки выжить.

Пронзительная фабричная сирена прорезает невозмутимость серо-стального рассвета. Первый утренний трамвай громыхает по бесконечной улице, затем со скрежетом колес и рельсов сворачивает с Гёльдерлинштрассе на широкий проспект.

Стоя у окна, Абель слегка отодвигает штору. Он смотрит вниз, на простирающуюся вдаль улицу, на стену противоположной каменной коробки, где то в одном, то в другом окне вспыхивает свет и за стеклами начинают деловито суетиться люди. На мостовой дребезжит тележка молочника, влекомая отощавшей клячей, полусонный хозяин которой дремлет на бидонах.

9

Часом позже звенит будильник. Задремавший в кресле Абель обронил на пол горящую сигарету; тлея, она прожгла дыру в ковре. За ширмой Мануэла готовит на спиртовке кофе.

Мануэла. Одно из преимуществ знакомства с влиятельными людьми – то, что на завтрак можно выпить настоящего кофе. Я уже разожгла плиту; она скоро разогреется. Кувшин я поставила на кафель; пока соберешься умыться, вода согреется.

Абель. Дровами тебя тоже снабжают по знакомству? Мануэла. Вообще говоря, я знаю одного поставщика. Но поскольку на маслобойне я ни с кем не знакома, придется тебе обойтись джемом, а уж он-то на девяносто процентов эрзац, в этом можешь не сомневаться.

Абель. Не забыть бы – я должен тебе доллар. Мануэла. Да брось ты.

Абель. Слушай, забери лучше деньги сейчас, пока я все их не пропил.

Мануэла. Ты много пьешь?

Абель. Когда есть на что.

Мануэла (с удивлением). Так. Значит, ты не собираешься возвращаться в цирк?

Абель. Без Макса? Какой смысл?

Мануэла. Нам, разумеется, надо подыскать нового партнера.

Абель. Ты не хуже меня знаешь, что это невозможно.

Мануэла. Совершенно в этом не уверена. (Пауза.) Ну, тогда нам надо придумать новый номер – для нас двоих. Скажем, с собаками. Эксцентрический номер на трапеции; представляешь – четыре дрессированные таксы и мы. Мы раскачиваемся вниз головой, а собаки пролетают между нами, хлопая ушами.

Абель. Очень остроумно.

Мануэла. Можно изобрести тысячу трюков; стоит только захотеть. А почему бы нам всерьез не заняться показом фокусов? Я знакома с прекрасным иллюзионистом, он сейчас отошел от дел – Маркус, ты его знаешь. Он живет в Лихтерфельде. Мы могли бы возобновить его программу.

Абель. Не знаю. Вся эта история с Максом… (Голос его срывается. Он смотрит на свою руку, машинально крошащую хлеб. Снова и снова Абель пытается что-то сказать, но лишь качает головой, судорожно моргая покрасневшими веками.)

Мануэла. С того момента, как я встретила Макса, ты стал мне старшим братом. Нам надо держаться вместе.

Абель (с трудом подбирая слова). Такое ощущение, будто только что очнулся от страшного сна и понял, что действительность еще страшнее, чем сон.

Мануэла (с удивлением). Но, Абель, дорогой, мыто живы! Все наше при нас.

Абель. Не могу понять, что происходит. Вчера вечером я видел, как избивали человека. А полицейские просто повернулись спиной.

Мануэла. Абель, милый, послушай меня, пожалуйста. Ты очень переутомлен, в последнее время слишком много пил. Теперь я возьмусь за тебя, и через несколько дней ты почувствуешь себя лучше, вот увидишь. Мы все обдумаем и обговорим, а сейчас мне надо бежать, не то на работу опоздаю.

Абель (озадачен). На работу?

Мануэла. Я работаю еще в одном месте.

Абель. В такое-то время дня?

Мануэла. Да. Именно в это время. И мне нельзя опаздывать.

Абель. Что же это за место?

Мануэла. Да я толком не знаю. Понимаешь, оно засекречено.

Абель. Засекречено?

Мануэла. Я шучу. Я работаю в одной конторе. Наклеиваю на конверты марки и исполняю обязанности курьера.

Абель. А что за контора?