Оценить:
 Рейтинг: 3.5

Лучшие уходят первыми

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
6 из 9
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Перегнувшись через перила, она следила за тем, как капитан сбегал по лестнице вниз.

В информации соседки был ряд неточностей. Еще на первом курсе Федор Алексеев пришел к выводу, что практически любое заявление любого человека носит расплывчато-условный характер. И понять его можно далеко не однозначно. В одни и те же слова разными людьми вкладывается разный смысл. Например, непонятно, «с неделю» артисты в Дымарях или всего три дня. Или «малы?е»? Почему «малы?е»? Имеется в виду размер или социальная значимость? Непонятно также про инвентарь. Про яйца, кажется, ясно, – видимо, куры несут яйца в сарае, а артисты их крадут. А огороды?

«Что можно украсть на огороде в июне? – задумался Федор. Своей дачи у него не имелось, а в деревне он бывал всего несколько раз, еще в годы студенчества, всякий раз осенью, на картошке. – Зелень? Укроп? Петрушку? Уха! – вдруг осенило его. – Какая уха без укропа и петрушки!»

Федор даже сглотнул, представив себе тарелку дымящейся наваристой ухи, остро пахнущей укропом и лавровым листом, и краюху черного хлеба. И большое блюдо жареных карасей. И запотевшую кружку пива. В холодильнике у него лежали пельмени, колбаса и кусок вологодского сыра, который давно пора выбросить. Набор холостяка. Он никогда не делал культа из еды, так как был уверен, что не это главное.

«А что главное? – задал он себе вопрос. Мысли его плавно потекли в другом направлении. – Что главное в жизни? Нет, – решил он наконец, – вопрос некорректен. Он должен звучать так: что главное в жизни отдельно взятого индивидуума? С коллективным сознанием в нашей стране покончено раз и навсегда, и мы вступили в эпоху построения крутого индивидуализма. Ergo, что является главным в моей жизни? Деньги? Работа? Творчество? Хобби?»

Федор так увлекся, что не заметил, как добрался до гаража, где держал свой белый «Форд-эскорт». Откуда, спрашивается, деньги на «Форд-эскорт» у мента, который не берет взяток? Очень просто – подержанный «Форд» был куплен на деньги из бабушкиного наследства. Денег хватило также и на однокомнатную квартиру в центре. При этом, нужно заметить, бабушка Федора, вернее, двоюродная бабушка, была жива и здорова. Два года назад она уехала жить к вдовой сестре в провинцию, а дом в пригороде продала и подарила деньги Алексееву, сказав при этом:

– Дом, внучек, завещан тебе, так что бери, не стесняйся, лучше раньше, чем позже. Ты молодой, тебе нужнее. А я еще поживу маленько.

Федор стал было отказываться, чувствуя дискомфорт оттого, что получает наследство при жизни бабки, но та сказала:

– Доживешь до моих лет и поймешь, какая это радость, когда есть что дать и кому дать. А что я жива, так это даже лучше, правда?

Всякий раз, возвращаясь домой в свою отдельную квартиру, Федор вспоминал бабку добрым словом. Не то чтобы ему было так уж плохо с родителями, но взрослые дети должны жить отдельно. Капитан Алексеев знал это как никто, насмотревшись всякого за годы работы.

Тридцать кэмэ до Дымарей «Форд-экскорт» пробежал, радуясь возможности вырваться из надоевшего города. День выдался замечательный. Светило оранжевое закатное солнце, зеленели поля, летали белые и красные бабочки.

В этом довольно большом селе почти не осталось сельских жителей – все дома раскупили горожане под дачи. Места там были красивые – танцующая речка Донка, заречные луга, а за ними бесконечный сосновый бор. Дымари живописно располагались на правом берегу реки. Донка мелкая, с песчаным дном, берега затянуты сочным ивняком и колючими кустами ежевики. Почти на всем протяжении ее можно было перейти вброд. Местные краеведы однажды достали со дна фрагменты греческих амфор, в которых в незапамятные времена хранилось вино или оливковое масло. Находка говорила о том, что Донка когда-то была судоходной и каких-нибудь две-три тысячи лет назад по ней к нам заплывали греческие торговые корабли.

Дом, вернее, избу, где жили актеры из «Трапезной», капитан нашел почти сразу. Женщина с полными пластиковыми торбами, которую он остановил, окинула незнакомого человека любопытным взглядом.

– Вон крыша с березой, – она повела плечом, – там они и живут.

На соломенной полупровалившейся крыше деревянной избы действительно росла карликовая береза.

Ее крошечные жесткие листья звенели под легким ветерком. Двор по самые уши зарос подорожником, веселыми желтыми одуванчиками и крапивой, что придавало ему необитаемый вид. Однако на веревке, натянутой между деревьями, сушились какие-то тряпки.

Дверь в сенцы была открыта настежь. Федор поднялся по скрипучим ступенькам на перекошенное крыльцо и заглянул внутрь.

– Есть кто-нибудь? – позвал он.

Молчание было ему ответом.

– Эй! – позвал он громче.

Тишина в ответ. Потоптавшись у порога, Федор переступил в сенцы, где тут же споткнулся о ведро, которое оглушительно загремело. Постояв с минуту в надежде, что кто-нибудь выглянет из комнаты, он потянул за ручку двери. Дверь открылась, и он вошел. Комната была пуста. На столе стояли немытые тарелки и мутные граненые стаканы, валялись обрывки газеты и огрызки снеди. Пьяные мухи весело кружились в воздухе.

Федор заглянул на кухню, подивившись, зачем людям столько хлама: пустые бутылки, кастрюли, дырявые тазы, канистры, старинный примус, ржавые пудовые гири и старинный чугунный утюг – это только то, что он охватил беглым взглядом.

Федор вернулся в комнату, прикидывая, что делать дальше. Куча тряпья на топчане вдруг зашевелилась, и он вздрогнул. Оторопело он смотрел, как из-под тряпья показались маленькие детские ручки – ребенок потянулся и, отбросив одеяло, сел, свесив ноги. Потер кулачками глаза.

– Блин, – донеслось до капитана неясное бормотание, – голова трещит, зараза… Говорил же, не буду… и сорвался… Нет, завязывать надо, пока не поздно! Уже черти мерещатся по углам… Чур меня!

Федор негромко кашлянул. Ребенок отнял руки от глаз и уставился на капитана. Тут капитан рассмотрел, что это не ребенок вовсе, а взрослый мужчина, лилипут. «Видимо, один из «малы?х», о которых упоминала соседка режиссера», – мелькнула догадка. У лилипута было маленькое сухое личико с жесткими складками в уголках рта, обвисшие щечки и мешки под глазами.

«Пьет», – решил Федор и сказал приветливо:

– Добрый день. Я ищу Виталия Вербицкого. Не подскажете, где он?

Лилипут зевнул, широко раскрыв пасть.

– Вы по поводу машины? – спросил он тонким голосом.

– Ну, – неопределенно ответил капитан.

– Виталя платить не будет, – продолжал лилипут, – мы уже месяц без бабок, а тот фраер сам виноват!

– А где он? – спросил Алексеев.

– На реке, – ответил лилипут, ловко спрыгивая на пол. Он прошлепал мимо капитана на кухню и загремел там посудой.

Федор вышел из дома и отправился на реку.

Глава 6

Уличные знакомства

Прекрасный летний день перевалил за полдень и начал потихоньку угасать. За столиком греческого ресторанчика «Атенас», что в переводе значит «Афины», вынесенного на улицу по причине погожего дня, сидели трое. Знакомый уже читателю банкир Юра Шлычкин с незапоминающейся физиономией и двое его школьных друзей и соклубников: местная культовая фигура, художник Коля Башкирцев и программер Гриша Блументаль, о котором и сказать-то нечего – нормальный человек, обремененный большим семейством. Юра молчал, так как был неразговорчив вообще. Гриша молчал вынужденно, так как рот у Коли не закрывался ни на минуту.

– Я шарманка с душой первой скрипки, – жаловался Коля горько. – Я артист, в смысле – художник. Мне, как воздух, нужно самовыражение. У меня замыслы! Я, например, хочу писать Христа и Магдалину. Умирающий Христос и рыдающая Мария Магдалина у его ног. Христа я буду писать с тебя, Блум, – обратился он к Грише.

Гриша пожал плечами.

– Не понял! – удивился Коля. – Почему?

– Потому. Тебе ж надо позировать, а у меня семья.

– Ну и что? При чем тут семья?

– Семью кормить надо.

– А Коля тебе хорошо заплатит, – подначил Шлычкин. – Он у нас классик, денег немерено.

Блументаль и Шлычкин переглянулись. Все знали, что Коля был скуповат.

– При чем тут деньги? – закричал Коля. – Почему все говорят только о деньгах? Мне нужно твое лицо, Блум, твои семитские глаза с вековой скорбью. Я так и вижу эту сцену. – Коля откинулся на спинку пластмассового стула и уставился в полосатый тент над головой. – Она мне снится по ночам. Она стоит у меня перед глазами. И вместо того, чтобы… Это мучительно! Из меня делают какого-то паяца на потребу денежным мешкам и их половинам. Она дергает за нитку, и я пляшу под ее дудку! Как раб! Я принимаю свое рабство как блаженство. Я знаю, что слаб. Я люблю эту женщину! Я ничего не могу с собой поделать. Кто посмеет бросить в меня камень? – Он перевел взгляд на друзей.

«Она» – так Коля называл свою жену Марину.

– А с чего вдруг Христа? – спросил Шлычкин, не заостряясь на теме душевных страданий.

– Много грязи кругом. Душа жаждет чистоты. Мне тут недавно попалась книжка Густава Даниловского «Мария Магдалина». Библиографическая редкость, между прочим. Двадцать восьмого года издания. Дали на один день. Там такой Христос… И Мария! Я плакал! Знаете, ребята, я только сейчас понял, что художники Возрождения писали Христа в состоянии экстаза. То, что я чувствую, не поддается никакому описанию. Христос и Мария, вытирающая ему ноги своими волосами! Он – созидатель, творец, мученик, она – у его ног. Извечная женская роль быть у ног мужчины… А в Средние века ролевой принцип извратили и поставили мужчину на колени перед прекрасной дамой. Гендерный нонсенс!

– Экстаз? – Шлычкин выхватил из монолога Коли «сильное» слово.

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
6 из 9