Отличница и плохиш

Противно от этой мысли становится. Я ведь уже знаю, что его папа не был ни в чём виноват, что он, наоборот, душу рвал ради других. И что в итоге пострадал… Не надо даже слышать продолжение, чтобы знать это. Всё понятно и по предыстории и по тому, как Артём рассказывает. Меня буквально накрывает волной сожаления. И я, кажется, начинаю догадываться, с каких именно пор Волков носит с собой нож…

Не по себе от того, что вся эта явно драматичная история открывается именно мне. Откуда-то есть уверенность, что Артём о ней мало кому говорил. Если вообще говорил…

Ему ведь не нравится рассказывать это. Его слова звучат ровно, пусто и отчуждённо – но от этого такое чувство только нарастает.

– Нашей семье досталось больше всего, потому что папа – командир того батальона, – продолжает так и не остановленный мной Волков. – Мать не выдержала давления и ушла. На меня тоже были нападки, но я не сдавался, потому что знал правду. Собрал единомышленников, сначала из представителей других семей, потом и других неравнодушных адекватных. Мы начали копать сами. Отцу я об этом не говорил, не хотел лишний раз задевать эту тему, пока не будет результата. И, видимо, зря, – Артём криво ухмыляется, отчего его шрам, чуть дёрнувшись, становится ещё страшнее.

Облизываю пересохшие губы. Наверное, всё-таки не буду останавливать… Уже не смогу, да и смысла нет. Хотя я совсем не представляю, что тут сказать.

– В общем, однажды настал день, когда папа сдался. Всего один день слабости, но этого хватило. Он напился, а и без того ослабленный ранениями организм не выдержал количества бухла, тем более, что папа редко пил. В общем, умер от алкогольной интоксикации. Блять, герой, который в стольких передрягах был и сотни раз мог умереть в бою, совершая подвиги, позорно спился. Охрененный повод для злорадства уродам.

Кусаю губу – так сильно, что пощипывает. Ну почему я так и не могу подобрать нужные слова? Только и молчу, как дура. Хотя мне тут Волков открывается во всех смыслах.

Я не думала, что он может так искренне переживать о ком-то. Не показывает, кончено, но ведь чувствую. Да и тот факт, что он не сдался, справлялся с травлей и пытался вернуть честное имя папы…

А ещё Артём, возможно, чувствует вину, что не смог достучаться до отца. Иначе зачем упомянул, что зря не задевал тему?

– Я не успел со своей правдой, хотя статью с опровержением и доказательствами мы всё-таки написали. И распространили по всем возможным источникам, реабилитировав военных. Хотя это уже мало кому помогло. Травля и без того начинала угасать. У толпы появились новые жертвы, – в подтверждение моей догадки подытоживает так же безэмоционально. – Поэтому и пошёл в журналисты. Решил в первую очередь военкором быть, а во вторую – уже на профессиональном уровне затыкать рты дилетантам.

Подавляю совершенно неуместный сейчас порыв напомнить, что Артём не очень-то рвётся к диплому, раз в универе почти не появляется. Вместо этого опускаю взгляд и вздыхаю, представив, насколько мерзко для него могло звучать моё предложение выпустить что-то скандальное, не заморачиваясь с доказательной базой.

– Вот теперь мне стыдно, – выдавливаю еле слышно.

Наверное, надо добавить что-то ещё, как-то прокомментировать саму ситуацию, но не могу. И эти слова с трудом говорю. Причём не глядя на Артёма.

Но тем не менее каким-то образом чувствую, что он улыбается. И, кажется, придвигается ближе. А потом вдруг касается моего лица кончиками пальцев. Вздрагиваю от этого лёгкого и почти нежного прикосновения – а Волков уверенно поднимает мне голову так, чтобы смотреть в глаза.

Вспыхиваю и убираю его руку. Откровенности откровенностями, но трогать меня я ему не дам. Артём ухмыляется, но не пытается снова. Вместо этого почти мягко говорит:

– Ты ведь поняла и почувствовала, о чём я. Так что нечего стыдиться.

Отвожу взгляд. Как-то уже затягиваются между нами эти проникновенные моменты, сбивают с толку, смущают. И вообще…

Пора бы в реальность вернуться. Я здесь только ради экзамена.

– Я тут подумала, раз у тебя есть опыт опровержений, то, может, найдём какую-нибудь фейковую нашумевшую новость и разложим её по фактам? – мгновенно приходит мне в голову.

Ну а что, вполне себе вариант. Сомневаюсь, что остальные ребята пойдут по такому пути – это вроде бы не самое популярное направление журналистики. Хотя в последнее время и набирает оборот.

– Почему бы и нет. Только надо умудриться найти такой фейк, который ещё не разбирали. Сейчас этим многие занимаются, хотя и не у всех получается выстрелить так, чтобы затмить саму новость, – задумчиво откликается Артём.

Хорошо, что он сразу включается в предмет обсуждения, а не продолжает меня волновать неожиданными прикосновениями, откровенностью или взглядами…

Хотя насчёт взглядов это я поспешила. Волков всё равно смотрит далеко не как на партнёра по экзамену. Явно заинтересованно, а иногда и дольше, чем нужно.

Хорошо хоть у меня получается со временем не реагировать, а всё больше погружаться в процесс. Увлекает дело – новостей столько, причём на самые разные темы, что глаза разбегаются…

Не сговариваясь, решаем, что сегодняшний час можно полностью посвятить выбору темы – да только его всё равно мало получается. Все самые резонансные уже разобраны, а обычные представлены так, что ещё не факт, что ложные. Копаться над каждой?

– Можно что-то приближенное к универу, – предлагаю, без интереса пролистывая ленту по очередному хэштегу.

К счастью, мы с Артёмом разумно распределились: каждый ищет по своим пришедшим на ум хэштегам на своём гаджете. Так мы, во-первых, не сидим впритирку и не смотрим в один экран, а во-вторых – процесс идёт быстрее. Ну должен, по крайней мере.

Сузить тему – вполне себе вариант. Может помочь. Да и экзамен всё-таки в универе, и на сайте именно универа выкладывать лучшие работы будут.

И Волков кивает, соглашаясь.

– Можно. А можно вообще не опровержение, а что-нибудь, приближенное к тебе, – неожиданно предлагает, в очередной раз задержав на мне взгляд. – Уверен, что тебе тоже есть что сказать, – чуть тише добавляет.

Вздрагиваю. В его словах слышен явный намёк на кольцо, которое мне было дорого настолько; что суетилась там…

И если уж честно, смерть сестры меня вправду никак не отпускает. А что если действительно написать о ней? Журналистская деятельность ведь разная. Можно создать и своеобразный некролог, статью в память о ней, наполненную ею и всем, чем жила Жанна.

Может, хоть так я смогу отпустить эту трагедию… А то такое ощущение, что до сих пор во мне сидит.

Но написать об этом именно сейчас, в рамках экзамена – значит, разделить настолько личное с Артёмом. Ведь он мой напарник…

– Не уверена…

– Подумай, – серьёзно говорит Артём, в отличие от меня уже даже не делая вид, что смотрит что-то в телефоне. Отложил в сторону.

А я утыкаюсь в свой экран, ничего не отвечая. Но всё ещё об этом думая…

А не будет ли это слёзодавилкой? Препод может решить, что специально выбрала личную трагедию, чтобы его разжалобить.

Продолжаю листать ленту с очередным хэштегом, а сама мало что ухватываю. В сознании упорно сидит другое. Начинаю представлять, какой была бы статья о Жанне. И более того, уже предполагаю, что на мой аргумент о слёзодавилке сказал бы Артём. Наверняка он бы возразил, что всё зависит от подачи материала и что дань памяти – не спекуляция, что препод в любом случае будет оценивать хладнокровно и что если уж на то пошло, то очень много всего можно подогнать под игру над эмоциями. Я ведь вообще изначально собиралась взять что-то шокирующее, скандальное. А это самый лёгкий способ вывести на эмоции, причём взбудоражить. Обычно такие материалы получаются самыми популярными и низкопробными в то же время, но это же меня не смущало?

Прикусываю губу. Получается, меня беспокоит только участие Волкова?

Да, он тоже открылся мне, но я его об этом не просила. Хотя Артём, получается, тоже потерял близкого человека… Интересно, а с мамой так и не общался больше? Судя по квартире, после смерти отца она сюда не возвращалась. Получается, Волков с тех пор живёт один?

Так, всё. Не о том я думаю. Какими бы ни были причины, по которым он носит нож с собой, швырять его во флаг не совсем адекватно. А владеть таким оружием в совершенстве – ещё и опасно, по крайней мере, ни о чём безобидном не сигнализирует.

Артём так и не берёт свой телефон, на меня смотрит, а я упорно делаю вид, что занята поисками. Почему-то не решаюсь сказать, что и ему бы надо.

Бросаю взгляд на время – а вообще-то уже немало прошло. Ещё две минуты, и минус час. Поиски заняли много, а по итогам так и не выбрали, что разбирать. Предлагали друг другу какие-то варианты, но быстро их отметали, причём иногда сами же. А уж с момента, как Артём предложил сузить тему до меня, и темы не искались. У меня – плыли перед глазами, а у него… Он, кажется, уже всё для себя решил.

Но я не собираюсь вот так сразу выводы делать. Дома ещё подберу варианты, скину ему. До завтра время есть.

Решив так, выключаю телефон и непроизвольно откидываюсь назад, почти падая и ложась на спину:

– Всё, я устала, – зеваю, прикрыв рот ладонью. – Да и час прошёл.

Не сразу даже понимаю, откуда вдруг накрывает таким смущением. Лишь когда ловлю какой-то особенный блеск в глазах Артёма. И вижу, как он, чуть помедлив, наполовину ложится рядом, боком, облокотившись о правую руку и продолжая на меня смотреть. Причём как будто очарованно.

Сразу не по себе становится. Ещё и вспоминается не к месту, как он возле деканата сзади меня остановился, наклонился к шее и волосам, вдохнул… Щёки начинают пылать, потому что до вчерашнего дня я считала это самым интимным и неловким моментом в моей жизни.

До момента, пока не пришла к Артёму впервые. И об этом лучше даже не вспоминать. Тем более сейчас, когда мы тут лежим на его постели вдвоём…