Родить Легко. Как рождаются счастливые люди

А то, что после родов она никому не позвонила и не написала, поневоле наводит на мысль, что все столь впечатлившие меня духовно и эротически окрашенные рассказы, выражаясь деликатно, не вполне соответствовали действительности. Но звучали, надо признать, чертовски убедительно.

Так что всё равно можно позавидовать – если не количеству и качеству мужчин, то хотя бы силе воображения и искренней вере в придуманный мир.

Вернее, миры.

Глава 13. ПОТЕРИ И ЕДИНСТВЕННАЯ ХОРОШАЯ РОЛЬ

Естественно, ни о каких детях мы со Звягинцевым не думали, жили исключительно творчеством. Да и лет мне тогда было всего семнадцать… Какие дети? Я сама оставалась ещё ребёнком. И к Андрею относилась как к отцу-матери, взрослому человеку, взрослому мужчине – вверив ему свою одинокую жизнь.

Однажды моя двоюродная сестра попросила нас посидеть с совсем маленькой дочкой. Ей очень хотелось пойти на свидание (муж там отсутствовал), а ребёнка пристроить некуда. И мы с Андреем остались с годовалой девочкой на вечер.

Но сестра исчезла на три дня. И всё это время нам пришлось возиться с грудным младенцем – ничего более безумного в нашей жизни до того не случалось. Мы, разумеется, категорически не понимали, что делать с ребёнком (стоит также учесть принципиальное отсутствие в те времена вещей, без которых уход за детьми нынче немыслим и которые здорово облегчают многие моменты, – всяких памперсов, влажных салфеток, нормальных сосок, сменных бутылочек, готовых смесей для кормления и тому подобного).

Те три дня обернулись для нас сущим кошмаром. И по итогам неожиданно навязанного испытания я ещё больше укрепилась во мнении, что при наличии детей ты себе не принадлежишь. Когда мы наконец сдали ребёнка на руки изрядно загулявшей сестре, то ещё долго в полном ужасе смотрели друг на друга, не понимая, как это вынесли.

А потом наша с Андреем жизнь дала трещину: он стал уставать. Молодой двадцатичетырёхлетний мужчина начал утомляться от того великовозрастного ребёнка, каким была я. Думаю, что я слишком много требовала от него в эмоциональном плане. Из-за отчётливого охлаждения с его стороны мы стали всё чаще ссориться. Я хотела от Андрея того, что он, наверное, просто не мог мне дать. И наш молодой брак (а мы официально расписались и сыграли свадьбу, всё как положено) затрещал по швам.

К слову, студенческая свадьба получилась довольно смешной. На мне – чёрное платье, доставшееся от мамы, на Звягинцеве – светлый, почти белый костюм (он тогда всячески старался походить на своего кумира Андрея Миронова и сшил себе тройку цвета сгущённого молока). Происходящее казалось нам очень забавным: он в белом, я в чёрном – всё наоборот!

Андрей работал дворником, я уборщицей, и по ночам мы вместе кололи лёд, очищая тротуары. В частые и обильные тогда снегопады мы не спали совсем: снег приходилось чистить практически без остановки, иначе завалит так, что бульдозером не справишься.

Запомнился один эпизод. На нашем участке, состоявшем из двух длиннющих, дореволюционной ещё постройки домов по Никитскому бульвару, аккурат напротив дома-музея Гоголя, прямо возле дороги стоял железный мусорный бак. Непростые местные обитатели – в том числе, что забавно, и знаменитый режиссёр «Белорусского вокзала» Смирнов, двадцать лет спустя сыгравший одну из главных ролей в «Елене» Звягинцева, – стаскивали туда бытовые отходы.

Каждый день в семь утра приезжал мусоровоз и стальным манипулятором опрокидывал неаппетитное содержимое огромного бака в свою зловонную утробу. А дворнику полагалось обязательно при этом присутствовать, дабы незамедлительно устранить неизбежные следы погрузки: самый центр города, средоточие туристических маршрутов.

Как-то тёплой весенней ночью бак подожгли – то ли непотушенный окурок бросили, то ли специально: полыхало внушительно, да и благоухало на всю округу. Примчались пожарные и оперативно ликвидировали возгорание. А утром, когда приехал мусоровоз, оказалось, что бак доверху наполнен перемешанной с разбухшим мусором водой.

Водитель-оператор в энергично-непечатных выражениях объяснил, что поднимать бак не станет – манипулятор не потянет, и вообще, это не его проблемы, мол, отходы положено принимать в чистом (sic!) виде, а не водно-мусорный коктейль. И укатил, обдав нас удушающим облаком дизельного выхлопа. Пришлось какими-то невероятными, запредельными усилиями опрокидывать тянувший по ощущениям не менее чем на тонну бак на бок, а потом полдня соскребать с асфальта раскисший мусор…

В учреждении, где я подрабатывала уборщицей, раз в несколько недель выдавали характерный для скудной советской эпохи набор продуктов с гордо-нелепым названием «заказ» (банка скверного растворимого кофе, палка копчёной колбасы, ещё какой-то дефицит – впрочем, дефицитным тогда стало уже всё, кроме хлеба, серых макарон и кускового сахара). Ради этого я ежедневно драила гнилые, со времён царского режима явно не перестилавшиеся полы.

Так что жили мы голодно, но весело. И без каких-либо мыслей о детях.

Вскоре после трёхдневной эпопеи с ребёнком моей сестры у меня случилась беременность. То есть про ГИТИС можно забыть: потеря минимум года, если не нескольких, а то и расставание с учёбой вообще.

От этой новости я внутренне замерла, застыла, как будто в моей жизни стряслась беда. Я понимала – Андрею это совершенно не нужно. И тем более – это не предотвратит наше расставание. А ребёнок будет для него дополнительной обузой – плюсом к той, какой медленно, но верно для него становилась я. Так что вопроса, сохранять беременность или нет, не возникло.

Нашли знакомого доктора, которому я заплатила за возможность ничего не чувствовать при процедуре – тогда за это приходилось выкладывать большие деньги. Женщин сплошь и рядом «чистили» без наркоза, никто их не жалел, и абортарии изрядно смахивали на тюрьмы с камерами пыток. И, отдав триста рублей, я просто уснула, проснулась, оделась и поехала домой. Тряслась в промёрзшей электричке, подтекая кровью, и думала: надо же, как легко отделалась… Никаких ощущений!

Выдохнули и стали жить дальше. На фоне пропитывавших нас идей гуманизма и традиций классической русской литературы, не готовой к счастью всего мира в обмен на слезинку ребёнка, случившееся виделось не имеющим ко всему этому ни малейшего отношения. Высокие идеи – там, в книгах и фильмах, а здесь реальная жизнь: ГИТИС, учёба.

Очень переживала, когда наши отношения начали портиться и стало очевидно, что Андрею всё это больше не нужно. Я снова теряла единственную опору. Человек, который, как мне казалось, пришёл в мою жизнь вместо мамы, пробыл в ней совсем недолго. Однажды я собрала свои скудные пожитки и уехала – снимала какие-то жуткие комнаты, скиталась по углам, продолжала учиться.

Постепенно выяснилось: то, что мои преподаватели приняли за актёрский талант, оказалось не искусством лицедейства, а иным (надеюсь) талантом – способностью убеждать, высказываться, транслировать другим вдохновляющие меня идеи. Это не актёрское, а скорее преподавательское качество, оно необходимо учителям, пропагандистам, спикерам, тренерам. Все хорошие педагоги, встречавшиеся на моём пути, им обладали. Вот только глаза, как говорится, горели не у всех преподавателей.

Например, Марк Захаров, явно скучая и тяготясь, порой цедил: «Ну давайте, поразите меня…» – и ты сразу чувствовал себя полным ничтожеством: да чем ты можешь поразить самого Марка Захарова? Впрочем, на моей памяти одной студентке всё-таки удалось вызвать неподдельный интерес Марка Анатольевича (правда, не совсем уверена, что профессионального толка) – в ответ на требуемое она быстренько оголилась до пояса: «Хм… Смело, смело!»

А некоторые вели себя со студентами так, что сразу хотелось что-то делать, пробовать, творить, удивлять. Это наблюдение открыло мне качество, которое я всегда хотела применить в обучении родам. Чувствовала – у многих, кто этим занимается, не получается успокоить женщину, ей всё равно неуютно и страшно. На примере талантливых гитисовских преподавателей я поняла: хорошо учить – делать это так, чтобы человек вдохновлялся, стремился пробовать. И очень рада, что именно такие отзывы получаю после своих курсов Родить Легко – хочется рожать, становится не страшно.

А вот находиться в образе оказалось совсем не моим. Показательный момент: мне всё время давали роли героинь и красавиц. Я себя такой, разумеется, никогда не ощущала, особенно после «комплиментов» мамы на тему моей блеклости и невзрачности. И понятно, что по поводу своих внешних данных оставалась более чем скромного мнения. Когда меня ставили на роль очередной роковой красотки, не знала, куда деваться. Чувствовала себя неуютно, не понимала, как говорят, как двигаются уверенные в себе красавицы – а это должно идти изнутри.

Но однажды, когда требовалось представить какую-то самостоятельную работу, мы с напарником выбрали рассказ Андрея Битова, героиня которого, девочка-люмпен, почти бомж, пытается познакомиться с привлекательным юношей. И тот, поначалу толком не разглядев, так как дело происходит поздним вечером в какой-то тёмной арке, проявляет к ней интерес. А потом, когда светлеет и становится понятно, что девочка замызганная и неопрятная, хочет от неё избавиться, но та уже прилипла к нему.

Вот эта роль села на меня как влитая, в ней я выглядела полностью органично. Педагоги восторгались: «Инна наконец раскрылась, как здорово!» Никто из них так и не понял: это отнюдь не означало, что я раскрылась как актриса – нет, просто случилось точное попадание в самоощущение, совпадение образа с реальностью.

Наверное, это стало моей единственной по-настоящему хорошей ролью.

Глава 14. ПРО ПЕНУ

После одних красивых, сильных родов девочка на прощание неожиданно выдала:

– А отдельное спасибо – за то, что ты за всё время ни разу не сказала «маточка», «схваточка» и «малышик»…

Вот, оказывается, чем ещё можно испортить впечатление от родов! Поди догадайся, что именно нужно каждой конкретной женщине. Для кого-то приходится выступать в роли нежной мамы, другой – опорой для давшей слабину силы воли, а кому-то нужно иметь рядом сурового друга, который строго велит утереть сопли и не сметь раскисать.

Сначала меня это просто позабавило, но благодарность запомнилась. Задумалась: а случайно ли я так не говорю? Какие смыслы и подтексты заложены в подобных уменьшительно-ласкательных формах?

В рассказах многих специалистов, помогающих в родах, часто встречаются умилительные определеньица: маточка сделала схваточку, помассировали спиночку, понюхали аромамаслице, шеечка раскрылась, долгожданный малышик выплыл в наши нежные рученьки – вот какие мягенькие родики!

Очевидно, что женщину хотят утешить: мол, всё будет не так страшно. Пугает же слово «схватка»! Представляется какой-то бой, рычание и кровавое мясо… Кто нападает? Конечно же, роды – кусают бедную женщину, хотят сожрать её.

Рожаю с молоденькой девочкой, самое начало, раскрытие небольшое. Слышу: на каждую схватку она громко и даже немного воинственно звучит (так говорят акушерки о звуках, которые издаёт женщина в родах). Звук при этом какой-то нарочитый, а не органичный и утробный, как бывает, когда роды уже в разгаре.

Послушала её «пение» и вот прямо чую – что-то она не то делает:

– Давай-ка попробуй всю ту энергию, которую ты со звуком выбрасываешь в потолок, направить вниз, внутрь и тссс… Тихо…

Послушалась, попробовала. И пошло раскрытие.

Роды прошли прекрасно. Через пару часов обсуждаем процесс и её странные звуки. И тут муж насмешил:

– Инна, я её сдам! Она тебе изменяла!

– ???

– С другими курсами!

И там её, оказывается, научили: «Представляй схватку драконом и не робей! Вот он набрасывается, а ты выставляй кулаки и звуком транслируй – у-у-у-у-у, не боюсь тебя!!!»

Суть та же: схватка – это боль и страх, спасайся кто как может, а производит её злая матка, которая гонит плод, не жалея бедную девочку… И помогающие в родах хотят сгладить эти суровые понятия, свести их в восприятии женщины до миленьких таких штучек, безобидных пустячков.

Или совсем убрать из лексикона: слово «боль» мы не произносим, «матка» – по возможности избегаем, а схватку именуем исключительно «волной» (впрочем, тут я соглашусь, так как схватка действительно имеет структуру волны, и это гораздо лучше «схваточки»).

Получается, что и здесь, за всеми этими смягчениями, скрывается глубоко укоренившееся мнение, что роды – это мучение и страдание. И все хотят женщину как-то спасти: система – с помощью анестезии, естественное акушерство – травами, ароматами и прочим арсеналом в том же духе.

Лично мне путь к тому, чтобы роды не стали «адом», видится через уважение к серьёзности момента.

Вспомните, с каким почтением мы относимся к уходу человека в мир иной. Об этом говорят все религии и философии, в этом мы видим бесконечный поиск смыслов и себя в подлунном мире – эсхатологическое таинство, метафизическая глубина которого не вмещается в наши умы.