Библиотечный детектив

– А вот, смотри, – он взял лист цветной бумаги, сильно прижал к нему металлическую линейку, как-то по-особенному обхватил нож, уперев прямой указательный палец в торец, сделал легкое неуловимое движение и поднял отрезанный листик, демонстрируя абсолютно гладкий разрез.

– Обалдеть можно. Только я все равно не поняла.

– Как не поняла? – скорее с подозрением, чем с удивлением спросил Константин Константинович. – Тупым ножом разве так отрежешь?

Да, это был перебор, Анна Эразмовна явно перегнула палку. «Тоже мне, Сара Бернар», – с досадой подумала она, а вслух произнесла:

– Не обижайтесь, Тин Тиныч, это я с перепою.

– Пить меньше надо, – назидательно произнес переплетчик, и они дружно расхохотались. Мир был восстановлен, и Анна Эразмовна с легким сердцем, но на тяжелых ногах вышла из мастерской.

Голова кружилась, мир вокруг был каким-то нечетким. Она огляделась, во дворе никого не было, сняла очки и, нагнув голову, стала протирать их подолом юбки. Вдруг что-то просвистело мимо лица, больно ударило по руке, очки выпали и разбились вдребезги. У ее ног лежал здоровенный обломок карниза, каким-то чудом не попавший ей в голову.

– Убило бы точно, – убежденно сказала она, все еще не двигаясь с места.

– Что случилось, Аня? – из окна выглядывал Константин Константинович. Лицо его было испуганным и жалким.

– Вот, – сказала она, показывая на обломок, – упало.

Глава двенадцатая, в которой Анне Эразмовне становится понятна причина убийства

В библиотеке только и было разговоров, что о смертельной опасности, угрожавшей Amie Эразмовне и о ее невероятном везении. Всего несколько лет назад была закончена реставрация, на которую ухлопали кучу денег. Внутри все сделали красиво, а вот почему не отремонтировали крышу и фасад, с которых, наверное, и следовало начинать, было неведомо. Впрочем, для советских и постсоветских людей такие вопросы относятся к разряду мистических и в ответах не нуждаются. При более или менее приличном дожде крыша протекала, по углам расставлялись алюминиевые ведра, под мерное падение капель в головах читателей всплывало слово «клепсидра» и рождались мысли о вечности.

Во время новогоднего утренника, сценарий которого базировался на «Иронии судьбы», один из немногих библиотечных мужчин, очень удачно изображавший Ипполита, взглянув на потолок, задумчиво произнес: «Какая прелесть, эта ваша заливная… библиотека». Шутка имела бешеный успех.

Падение карниза не вызвало ни у кого ни малейшего удивления. Такое происходило регулярно. На улице часть тротуара была огорожена, и висело предупреждение «\ Опасно \ «. Душка Захаровна вспомнила совершенно жуткую историю о том, как в 60-е годы во время грозы под карнизом спрятались две женщины – мать и дочь, кусок над ними рухнул и убил их на месте. „Большой грех, очень большой грех лежит на нашей библиотеке“, – качала головой Захаровна.

Дома Анна Эразмовна и словом не обмолвилась об упавшем карнизе. Разбитые очки и обдертую руку она объяснила падением на улице. «Под ноги смотреть надо», -посочувствовал муж, мама охала и ахала (что было бы, если бы она узнала правду?). Стекла были вставлены на следующий же день в детской оптике на Комсомольском бульваре (сменных очков у нее почему-то никогда не было), рука, намазанная зеленкой, потихоньку болела, и только в голове, счастливо избежавшей удара, творилось что-то непонятное. Она постоянно вспоминала последний разговор с Константином Константиновичем, прокручивала его, как магнитофонную запись, и с каждым разом все отчетливее и отчетливее слышала какие-то посторонние звуки.

Тут следует объяснить, что вход в переплетную был не сразу со двора, сначала надо было войти в небольшие сени (в Одессе так не говорят, говорят почему-то «предбанник»). Сразу направо была дверь в мастерскую, а налево – железная лестница, которая вела на чердак. Со второго этажа можно было попасть в ротонду Большого читального зала. На ее памяти вечно закрытую дверь отпирали всего один раз, во время торжественного открытия библиотеки после реставрации, когда они подготовили капустник по «Просто Марии». Перед ротондой был сооружен помост, и «артисты» поднимались на сцену по этой железной лестнице.

Так вот, теперь она готова была поклясться («положа два пальца на три тома Фихтенгольца и три пальца на два тома Бухгольца», – вспомнила она слова первоапрельской мехматскои клятвы), что слышала на лестнице чьи-то тихие торопливые шаги.

Через несколько дней после происшествия, когда все эти мысли достали ее окончательно, она минут за пять до обеденного перерыва вышла на балкон. Ровно в час окна мастерской закрылись, и Константин Константинович с кошелкой в руках отправился по тому же маршруту, что и все, – на базар.

С деловым видом Анна Эразмовна прошла по двору и, воровато оглянувшись, заскочила в предбанник. Дверь в мастерскую была закрыта, но она туда и не собиралась, а стала подниматься по железной лестнице. Не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы увидеть, что лестница, которую сроду-веку не убирали, была совсем недавно помыта, только очень небрежно, пыль по краям ступеней осталась не тронутой. У двери в ротонду ее ждал неприятный сюрприз: лестница, до второго этажа вполне обыкновенная, теперь ввинчивалась во тьму, и конца ей не было видно.

«И оно тебе надо?» – подумала Анна Эразмовна и, не дождавшись ответа, по очень узким ступеням стала карабкаться наверх. Голова кружилась, ей казалось, что прошла целая вечность, и минуты через две-три она уперлась в обитую жестью дверь. «Ну, и что дальше?» – уже вслух спросила она, ответа опять не было. Поражаясь самой себе, она нащупала огромный амбарный замок и стала бессмысленно дергать его здоровой левой рукой. Вдруг он вырвался, ударил по пальцам и повис на одном колечке, вделанном в жесть. «Ай, ай, больно», – пожаловалась она в темноту и потянула на себя тяжелую дверь. Впереди, в открытое чердачное окно лился солнечный свет. Идти дальше не было никакого смысла. Но она пошла. Чердак был завален заляпанными известкой остатками лесов, которые валялись здесь, возможно, еще с дореволюционных времен, и вполне советскими поломанными стульями. К окну вела узкая расчищенная дорожка, сюда время от времени поднимались взглянуть на текущую крышу. Последний дождь был больше месяца назад, в мае, тем не менее, на пыльном полу виднелись свежие отпечатки. «Следы мужского размера», – подумала Анна Эразмовна и коротенечко заржала. И Эркюлем Пуаро не надо было быть, чтобы прийти к такому глубокому умозаключению. Впрочем, Эркюль Пуаро по чердакам не лазил, предпочитая напрягать серое вещество, шевелить извилинами. На крышу она, слава Богу, не полезла.

«Итак, что мы имеем с гусь?» – сидя в отделе, рассуждала Анна Эразмовна. Кто-то пытался ее прикончить. И этот кто-то – скорее всего Георгий. Возможно, ее бурная деятельность и раньше привлекла его внимание, а подслушав разговор, он окончательно убедился, что она что-то подозревает. Недаром милый дедушка Константин Константинович настойчиво пытался выпереть ее из мастерской.

И все же ей было сложно поверить, что нормальный человек вот так, налево и направо, готов убивать всех подряд. В детективах она читала, что страх разоблачения может толкнуть убийцу на еще одно (или не одно) убийство. Только жизнь – это не детектив, убив из ревности, в порыве страсти, в состоянии аффекта, несчастный либо сам приходит в милицию, либо кончает жизнь самоубийством. Ничего подобного до сих пор не случилось, видимо, человек был ненормальный, в смысле, плохой. Зато милиция, милиция хороша! Думают, что он в Москве, а он тут, в Одессе, по крышам лазит, людям каменюки на голову бросает. Не такой уж умный Вася-Василек, как ей показалось, раз Жорка (она теперь категорически отказывалась называть его Георгием, Жоркой обойдется!) запросто обвел его вокруг пальца.

Оставался открытым главный вопрос: почему этот нехороший человек убил Любу? Ответ пришел совершенно случайно и очень скоро.

Подкрепив тающие силы чаем и булочкой с повидлом (пришлось в очередной раз плюнуть на фигуру), Анна Эразмовна отправилась в отдел редких изданий и рукописей, называемый в библиотеке просто Музеем.

Огромный зал, второй по величине после Большого читального, встретил ее удивительной, умиротворенной тишиной. Свет в Музей проникал через стеклянный фонарь, в полумраке на полках старинных резных шкафов приглушенно сияли золотые корешки бесценных книг. Она улыбнулась им, как старым, верным друзьям. С портрета строго, но одобрительно смотрел на нее последний попечитель библиотеки, после долгих лет забвения вернувшийся в зал, когда-то носивший его имя. Справа от входа стоял рояль, раз в год оживавший под тонкими Юлиными пальчиками, слева – компьютер, за которым сидела заведующая отделом, с которой Анна Эразмовна была в приятельских отношениях. Шесть лет подряд они были членами библиотечной команды «Эрудит», которая дошла однажды до финала городского розыгрыша и проиграла команде проектного института, в составе которой были Эдик Злотников, Толик Вассерман, Витюша Мороховский и другие, не менее сильные игроки, ныне играющие в других странах и в другие игры. Она даже входила в сборную города, а ее ближайшая подруга дошла аж до Центрального телевидения. Те шесть незабываемых лет были самыми веселыми в жизни Анны Эразмовны.

– Аля, привет, помоги мне, пожалуйста.

– Привет, – Алина Александровна оторвала сомнамбулический взор от светящегося экрана и обратила его, уже осмысленный, на малютку Анютку, которая была ниже ее на целую голову (хорошо, что на целую, а не на поломанную).

– Ну, ты знаешь, что я указатель о времени делаю, второй уже, так хотела посмотреть старые книги но философии: Платона, Аристотеля, Спинозу, Канта, можно, конечно, и Синелона.

Они дружно заржали. Как-то в начале перестройки обкомовское начальство, услышав о существовании и других классиков, кроме классиков марксизма-ленинизма, позвонило библиотечному начальству и огласило список философов, гуманистов и просветителей, с чьими произведениями оно желало бы ознакомиться. Сотрудница, которой было поручено это архиважное задание, чуть ли не в слезах обратилась за помощью к эрудитам. То ли так продиктовали, то ли так услышали, только большинства авторов в истории мировой науки и культуры не существовало. Расшифровка, сопровождавшаяся истерическим хохотом и антисоветскими замечаниями, заняла не слишком много времени, и только таинственный Синелон вызвал бурный спор членов команды. Выдвигалась даже совершенно нелепая версия, что это Сименон, пока, наконец, в результате мозговой атаки не родился единственно возможный ответ: конечно же, это был Сен-Симон!

Отсмеявшись, Алина Александровна, уже направляясь к шкафам, спросила:

– А разве ты сможешь включить эти книги в указатель? Он ведь у тебя рекомендательный.

– Алечка, конечно же, нет, просто мне для себя интересно.

Старые книги рекомендовать читателям категорически запрещалось, это было одно из идиотских правил, установленных еще Главлитом. Большинство из них Анна Эразмовна уже давно имела в виду крупным планом, с некоторыми еще предстояло бороться.

Она села на место Алины и вдруг увидела слева от компьютера очень старую, изданную ин-фолио книгу в роскошном, тисненном золотом, кожаном переплете.

Чтобы скоротать время ожидания, она открыла фолиант и стала разбирать латынь титульного листа, но, увы, гимназиев она не кончала и смогла понять только имя автора: ERAZMI ROTERODAMI. «Вот это да!» – восхитилась Анна Эразмовна и спросила Алину, которая волокла уже ей огромную стопку книг: «Это ведь не „Похвала глупости“, правда?, та не такая толстая».

– Что, родственника встретила? Это пословицы Эразма Роттердамского, одна из наших альдин.

– Чаво-чаво? Это по-научному, нам не понять.

– Некоторые старые книги называются по именам их издателей: альдины, этьенны, плантены…

– Эльзевиры, – радостно подхватила Анна Эразмовна. – Что-то я еще знаю. Так издателя звали Альдин?

– Не Альдин, а Альд, полностью Альд Пий Мануций, знаменитый издатель эпохи Возрождения. Он и древнегреческих философов печатал, только я тебе на русском принесла.

– Да уж, по-древнегречески я не особо. А чего это мой родственник у компьютера лежит, неужто каталог готовите?

– К сожалению, нет. Просто мы отдаем ее в переплет.

– Как в переплет? Такую старую? И переплет у нее, как новенький.

– В переплет, в смысле, на реставрацию. Да и не саму книгу надо восстанавливать, а вот эту страничку, гораздо более позднюю, с биографическими и библиографическими заметками про автора. Видишь, уголок вот-вот оторвется, его надо укрепить. Эта страница и делает книгу маргинальной, а значит, особенно ценной.

– Интересно, сколько она может стоить? Скажите, пожалуйста, приблизительно, конечно, сколько стоит этот пароход?

– Понятия не имею. Продавать мы ее не собираемся, несомненно, очень дорого.

– И давно вы ее на реставрацию отдать собирались?

– Еще в начале мая, только Константин Константинович болел, не мог этим^ заниматься. Вот сегодня отнесем.

– И вы не боитесь такую дорогую книгу в переплетной оставлять? Там ведь сигнализации нет, не то, что у вас.

– Мы так всегда делаем, чужие ведь про это не знают, все всегда было в порядке.