Прощённые долги

– Любит тебя племянница… А с мужем у неё так и склеилось. На Элеонору трудно угодить, так что поздравляю. Может быть, вскорости я вас и благословлю. Станем одной семьёй, соединим капиталы. Меня интересует твоя богатая нефтью родина. Тебя, надеюсь, привлекает возможность развернуться в Питере. Между прочим, Нора уже закидывала удочку насчёт свадьбы. Ты с прежней женой развёлся, Алик?

– Ещё в прошлом году, – пожал плечами Мамедов. – Гульнара подала сама, я не настаивал. – Он взял с кресла свой белый пиджак, закинул его за плечо. – Её отец, человек советской формации, терпеть меня не может. С сыном видеться не разрешает. Ренату уже два с половиной года, а я помню его только новорождённым…

– Ничего, Алик, мой внук станет твоим сыном. Даст Бог, и общего родите с Норой, моего и твоего наследника. – Семён Ильич потушил сигару, тоже плеснул в пузатый бокал французский коньяк. – Альберт Келль, её бывший, не к ночи будь помянут, как соплёй был, так и остался. И Оскар, вижу, характером весь в него, хотя лицом похож на Нору. Не удержит дела, уже сейчас понятно. А вот ваш сын достойно заменил бы меня. Слюнтяем ему быть не в кого. Вы оба – железные люди. Не переругайтесь только, умоляю! Ладно, Алик, иди, ублажай Нору. А завтра с утра возьмёшь охрану и съездишь за гонораром. Митя обещал задаток…

– За что? – удивился Мамедов.

– Алик, ну не бесплатно же я стану выявлять человека, который слил автобусы! – Уссер весело развёл руками.

– Простите, шеф, я – осёл, – самокритично сказал Мамедов.

– Вот уж нет! – азартно возразил Уссер. Потом он моментально обмяк и слабо махнул рукой. – Иди спать, сынок. Завтра ты мне нужен свеженьким.

Али застыл у двери, не веря своим ушам. До этого Семён Ильич никогда его так не называл…

* * *

– Останови! – Филипп тронул за плечо Шарифуллина, резервного водителя, которого взял на сегодня вместо Тима.

«БМВ» подкатил к поребрику на чётной стороне проспекта Смирнова и плавно затормозил.

– Свободны. Давайте-ка по домам! – скомандовал Обер, и его телохранители молча выбрались из машины.

Из кинотеатра «Максим» как раз выходила публика – закончился последний сеанс. Водителя Филипп пока не отпускал, несмотря на то, что очень хотел это сделать. Хоть один человек должен был видеть, что с «третьей квартиры» Обер направился именно к себе домой, за город, и никуда больше. Кроме того, Шарифуллин оставил в Песочном свою личную «восьмёрку».

Шофёр снова дал газ и повёл «БМВ» к проспекту Энгельса. Филипп любил именно эти мгновения, когда его сверкающий лимузин быстро и вместе с тем плавно набирал скорость. Широкая трёхрядная магистраль, обсаженная деревьями и кустами шиповника, была застроена «хрущёвками» и кирпичными «точками». В самом её конце, у железной дороги, стояли кооперативные «коробки» в двенадцать этажей.

Проспект слабо освещался редкими фонарями. Из-за пасмурной погоды стемнело очень быстро, и сейчас тучи плотно заволокли небо. В двух шагах на тротуарах ничего не было видно, и лишь белели вдалеке стволы берёзок. Мерцали по обеим сторонам проспекта стёкла магазинных витрин, в которых давно уже не было никакого товара. В стороне Ланской улицы и Удельного парка шумели ещё летней листвой деревья. Проспект Смирнова сейчас не был загазован, как обычно. И Филипп, закуривая при опущенном ветровом стекле, ощутил близость загородной зоны. На Омской улице заливисто лаяли два пса, носившиеся между опорами линии электропередач.

Схема пока ещё держалась в памяти, но Обер боялся, что ему повредит выпитый у Уссера коньяк. Как оказалось, боялся зря – голова давно не была такой ясной. Можно было уже начинать чертить в блокноте, благо водитель вряд ли мог что-то понять в полутьме салона. Но всё-таки Филипп счёл необходимым проявить осторожность и отложить это дело до дома.

Дорога в Песочный выглядела сейчас необыкновенно длинной и однообразной. При свете здесь горбились крутые холмы, зияли распадки – будто не Питер был рядом, а, по крайней мере, Москва. За окружной железной дорогой к шоссе вплотную подобрался Шуваловский парк. По другую сторону магистрали светились окошки деревянных домиков в палисадниках. Филипп любил ездить мимо Суздальских озёр, и даже сейчас почувствовал, что вода рядом. Он сумел заметить блики фонарей на поверхности, а потом берега скрылись за заборами. Было очень тихо, даже на шоссе. И потому ясно слышался перестук колёс поезда, идущего далеко, за озёрами.

Филипп включил подсветку на часах – было ровно одиннадцать. Он посидел немного с закрытыми глазами, стараясь как можно яснее представить себе схему. А когда поднял веки, то увидел, что автомобиль уже в Левашово. Вот этот брошенный, древний «Запорожец», разутый и ржавый, стоит тут уже очень долго. А рядом – дом, тоже хрен какого лохматого года рождения, похожий на сказочный терем. Осталось немного, и вскоре можно будет перенести схему на бумагу.

Тогда возникнет другая проблема – как передать Озирскому последние новости. Самое главное, нужно предупредить его о возможной слежке, вернее, охоте. В любом случае. Андрей должен знать о планах Уссера и прочих. Пусть будет внимательнее, не ведётся ни на какие провокации. Конечно, он выкрутиться сумеет – не в таких заварушках побывал. Но Уссер может сыграть на его азартности, лихачестве, благородстве, а сейчас рисковать нельзя ни в коем случае.

«БМВ» свернул с асфальта на песчаную дорогу и подкатил к воротам усадьбы Готтхильфа, подпрыгивая на корнях растущих здесь сосен. За забором, которым Филипп обнёс свои обширные владения, начинался еловый лес; сейчас здесь сильно пахло хвоей. Этот горьковатый, свежий аромат вместе с дымком далёкого костра, точкой светящегося среди стволов яблонь, теперь был связан в сознании Филиппа со словом «дом». Его первый дом за сорок два года жизни казался самым лучшим из тех, что повидал в разных краях Обер. ЕГО земля, ЕГО постройки, ЕГО куры, кролики, корова, собаки, кошки, огород! Как давно Филипп хотел иметь всё это, и как трудно осуществлялись его такие простые, понятные мечты…

Над высоким крыльцом дома горел фонарь, освещая чистые дощатые ступени. По верху забора была пропущена колючая проволока под током, но Филипп сейчас её не видел. Водитель просигналил, и Магдалина открыла воротца. Девочка была в стареньких джинсах, в ватнике, с распущенными золотыми волосами. Она заметно выросла, окрепла и посвежела за тот год, что прожила здесь, на вольном воздухе. Отец и дочка ударили друг друга по рукам – огни всегда так приветствовали друг друга. Потом Филипп покосился на будку, где обычно в это время дежурил его двоюродный брат.

– Тим не возвращался?

– Нет! – Магда встревоженно смотрела на отца. – Мама звонила в Сестрорецк, в больницу…

– Значит, Татьяна сейчас в больнице? – переспросил Филипп. Потом он заметил переминающегося с ноги на ногу Шарифуллина. Водитель очень испугался, что его заставят ехать туда, да ещё забудут заплатить сверхурочные. – Всё, свободен. Спокойной ночи.

Обрадованный водила уселся в свою красную «восьмёрку», немного повозился внутри при работающем моторе. Потом он включил фары и выехал со двора. Обер молчал, прислушиваясь к стихающему звуку мотора. Магда кусала губы, накручивая на указательный палец прядку тонких душистых волос.

– Да, тётя Таня в больнице – её сразу же увезли в реанимацию. Маме сказали, что она и сейчас в очень плохом состоянии. Они с мужиками на заводе развели какой-то паршивый спирт и выпили. Один из той компании уже умер, а другой ослеп. Тётя Таня тоже ничего не видит. Она только дяде Тиму успела сказать, что сначала перед глазами будто бы мухи залетали, потом снег пошёл. А теперь всё белое, и ничего не различить. Ещё жалуется, что печень очень болит. Мама вся в панике, не знает, что и думать. Это ведь какая-то отрава, да, папка? – Магда смотрела на Филиппа с надеждой, ожидая, что он всё расставит по местам, наведёт порядок.

– Да метанолу они налакались! – сквозь зубы объяснил Филипп. – Это – древесный спирт, страшный яд. Генка там, в Сестрорецке?

– Да, у своей бабушки. Завтра в школу его везти не надо.

Готтхильф сплюнул, затёр это место подошвой и полез за сигаретами. Пальцем выбив одну штучку из пачки «Атлантиса», он щёлкнул зажигалкой и сел на скамейку около крыльца. Двоих детей, что жили в усадьбе, Магдалину и Генриха, кто-нибудь из взрослых каждое утро развозил по школам. Обычно это был Тим, но завтра из-за известных обстоятельств, Филипп должен был его заменить. Одиннадцатилетнего племянника нужно было забросить в Сестрорецк, дочку – на Гражданку, откуда она никак не желала переводиться. Жить у бабушки, Ютты Куртовны, Магда тоже не хотела, потому что влюбилась в эту усадьбу с живностью и огородом. Потому и приходилось ей рано вставать, завтракать в пути, а потом готовить уроки в промежутках между чисткой хлева и заготовкой дров для печек и камина.

– Уже хорошо, – заметил Готтхильф. – Значит, повезу только тебя. Мать спит?

Он хотел как можно скорее скопировать схему, но перед этим нужно было вызвать Андрея. История с перепившейся невесткой, хоть и была трагичной, но оказалась как раз кстати. Филипп особенно не удивился – знал, что Танька Слесарева рано или поздно кончит именно этим. Хуже всего будет, если она выживет, но ослепнет окончательно. Тимке тогда вообще не будет жизни – придётся покинуть брата и переехать в Сестрорецк, потому что больную жену он никогда не бросит. Есть и другой вариант – взять Татьяну сюда, в усадьбу, но о таком страшно и подумать…

– Мама Ночку подоила, молоко процедила. Сказала, что пока отдохнёт. Вдруг потом придётся в больницу ехать? Тёте Тане-то всё хуже и хуже…

Ночкой звали их корову – чёрную, с белой звездой во лбу и в белых же чулках. Филипп купил её в совхозе за бесценок, после того, как её первого телёнка, бычка, отправили на мясокомбинат. Там, в загаженном бетонном стойле, корову вообще никак не называли. Когда же Ночка отъелась и похорошела, выяснилось, что она голландской, молочной породы. Об этом начисто позабыли алкаши-скотники, когда назначали Готтхильфу цену. Ладно, что забить корову не успели – теперь хозяйство Готтхильфов прямо-таки купалось в молоке. Филиппу пришлось купить и доильный аппарат, потому что слабые руки Регины не выдерживали такой нагрузки.

– Всё хуже и хуже… – повторил Филипп, глядя на рубиновый кончик своей сигареты. – Магда, ты не боишься сейчас выйти за ворота?

– Конечно, не боюсь, папка. А что? – Голубые глаза дочки казались прозрачными даже при скудном освещении. Она явно заинтересовалась и уселась рядом с Филиппом.

– Я тебе сейчас скажу номер телефона. Ты запомни его наизусть, нигде не записывай. Поняла?

– Естественно, поняла! И что дальше? Позвонить куда-то надо?

– Да, позвони. Я сам никак не могу.

Филипп ещё с минуту колебался, не зная, можно ли доверять дочери такую важную миссию; но другого выхода не было. На углу их улочки помещалась телефонная будка, и Филипп, во избежание неприятностей, решил отправить туда Магду. С ней же он решил выпустить двух овчарок, Андерру и Родрига, чтобы к девчонке никто не привязался. Собаки, впрочем, и так бегали там каждую ночь – стерегли будку от хулиганов. Принятые меры давали плоды – аппарат пока оставался целым, и местные жители были очень довольны.

С членами различных группировок Филипп связывался по рации или радиотелефону, но у простых смертных такой роскоши не водилось. В посёлке вообще со связью была беда, и потому этот автомат охраняли всем миром. Пользовались им и Регина с Магдой, потому что их друзья и знакомые не принадлежали к числу «хозяев жизни». Появление дочери в будке, особенно в свете последних событий, выглядело вполне естественно. Даже если люди Уссера следят за домом, это их не насторожит.

– Позвонишь по этому номеру и дождёшься ответа. Если к телефону подойдёт мужчина с низким голосом, позови Раису Ивановну. Запомни – только Раису Ивановну!

– А кто это такая? – испугалась Магда и отбросила волосы назад. – Я же не знаю! Что я ей скажу?

– Это не имеет значения. Тот человек должен быть в квартире один. Он ответит тебе, что ты ошиблась номером, и положит трубку. Ни с кем говорить не нужно, не волнуйся. Только не перепутай ничего. После того, как он отключится, можешь ещё кому-нибудь позвонить или просто подержать трубку у уха. Насчёт хулиганов не парься – с тобой будут собаки. Их уже всё равно пора выпускать. Всё запомнила?

– Конечно, всё! – Магда даже поперхнулась. – Как интересно? Это пароль, да?

Они говорили шёпотом, чтобы не было слышно из-за забора. Филипп похлопал дочку по плечу, подмигнул ей.

– Ладно, не задавай лишних вопросов. Эту историю долго рассказывать, да и времени мало. Если хочешь мне помочь, беги, быстро.

Потом Филипп, тоже шёпотом, дважды назвал номер телефона, отворил воротца. Следом за Магдой на тихую улочку бесшумными прыжками бросились две большущие немецкие овчарки. Кобель Родриг, кроме всего прочего, имел в жилах четверть волчьей крови.

Готтхильф взошёл на крыльцо, на ходу расстёгивая куртку, снял её и повесил на вешалку. Бессмысленное на первый взгляд поручение, данное дочери, имело ключевое значение для всей операции. Чтобы не рисковать при телефонных переговорах, они с Андреем разработали целую азбуку. Различные сочетания женских имён, которые следовало называть якобы по ошибке, обозначали ту или иную ситуацию. В зависимости от этого предпринимались и дальнейшие действия.

Филипп знал, что Андрей сейчас должен находиться в квартире на набережной Фонтанки, неподалёку от Невского. Там ещё не закончился ремонт, но телефон был давно установлен – ещё при прежних жильцах. Трёхкомнатную квартиру Озирский смог выменять на площадь, состоящую из жилья в Ульянке и огромной комнаты Марии Георгиевны в коммуналке на Литейном. Разумеется, пришлось дать ещё и доплату, но дело того стоило.

Квартира оказалась отличная, и сейчас Андрей ночевал на раскладушке, в уже отделанной спальне. Мария Георгиевна с внуками жила на чемоданах, но не в Ульянке, где уже хозяйничали другие люди, на улице Типанова, у своей мачехи.