Отторжение

– Подполковник. Раньше Прохор выполнял правительственные задания за границей. Ещё при КГБ и Советской власти.

– Так веди меня к нему. Что мы шепчется за дверью?

Мне очень хотелось посмотреть на эту загадочную личность.

– Снимай обувь, – велел Грачёв. – У Прохора всё по-японски. Особенно не удивляйся, если увидишь всякие странные вещи. Как у тебя в фирме, порядок? – неожиданно спросил Севыч.

– Да, не сглазить бы! – Я постучал по вешалке. – А ты как? Вижу – посвежел, загорел…

– Да никак. – Севыч явно не хотел вдаваться в подробности. Но потом добавил: – Детей тёща к себе, на Комендантский, забрала. Живу один на проспекте Славы.

– Но всё-таки видишься с пацанами?

– Чёрта с два! Галина Яковлевна пугает мальчишек всякими карами, если они будут, хоть по телефону, со мной разговаривать.

– Они же все – твои сыновья по закону! Не только Мишка, но и старшие. И бабка никакого права не имеет…

– Да, понимаешь, сидеть у меня с ними некому. Я бы давно тёще рога обломал. А куда хлопцев дену? Ну, допустим, старшие привыкли одни дома куковать. А Мишке ведь седьмой месяц. Ему особый уход нужен. Дарья работает, мачеха – тоже. Она, конечно, ради Мишки бросила бы свою киностудию. Там всё равно ни черта не платят. Так я боюсь, что тёща какую-нибудь гадость ей запуляет. Мама Лара – тонкий, деликатный человек. Она не может выносить такие истерики. Один раз тёща уже спрятала Мишку на даче своей подруги, в Невской Дубровке. Конечно, мне всё это размотать – пара пустяков. Но времени пока нет. Да и за сына боюсь – как бы бабка чего с ним не сделала. Я должен подготовиться, как следует, чтобы всё без пыли провернуть. Так что я хочу свести вас с Прохором, вернуться, и уже взяться за тёщу всерьёз.

– Понятно, почему ты лошадей гонишь, – заметил я. – Ну, ладно, давай, знакомь.

– Я очень рад, что Прохор снова в строю, – улыбнулся Севыч. – Такое тяжёлое ранение было! Надежд на реабилитацию – никаких. Ему ведь выстрелили в основание черепа. И пуля каким-то чудом, обогнув жизненно важные центры мозга, застряла около виска…

Мне, конечно, стало обидно за друга. Он ведь Лильку с панели подобрал, усыновил её старших детей. Они Севыча просто обожают. Бабка же с тёткой прямо так и говорят: «Этот изверг убил вашу мать!» А кто там свечку держал? Вскрытие ничего криминального не показало. Остановка сердца – и всё. Разругались? Да, возможно. Они в последнее время вообще плохо жили. Но это, пардон, не убийство. Да ещё Лилькиного отца, Николая Наумовича, после всего паралич разбил. Теперь он не директор молокозавода, а просто лежачий инвалид. Где бы мужу себя посвятить, Севкина тёща внукам своим жизнь калечит.

И ладно бы только Лилькина родня наезжала! А то ведь и Сашок Николаев – туда же. Из-за него весь сыр-бор разгорелся. Где бы тихо сидеть, он прёт, как танк. Хочет довести дело до суда и сурового приговора. Я, конечно, всё сделаю, чтобы Грачёва вывести из-под удара. Ни у Лилькиных родных, ни у Сашка нет никаких доказательств. И без постоянных «пятиминуток ненависти» проблема сошла бы на нет.

Но сейчас пока не время об этом думать. Надо скорее идти к Гаю в комнату, а то уже совсем неприлично.

– У Прошки бывают такие дни, когда он чувствует себя нормально только в полной темноте. В этот раз Гай уже неделю как из дома не выходит. Своей группой руководит отсюда. Жену с детьми на сегодня отослал к родственникам, чтобы не мелькали рядом. Он очень просил привести тебя. Прости, но я много рассказывал…

– Прощаю! Значит, такие серьёзные последствия ранения? Светлые промежутки чередуются с приступами? Развивается светобоязнь? Как это по-научному? Менингеальный синдром, кажется.

– Да, так и есть. Гая не хотели к работе допускать, но он же упрямый невероятно. Отрицает сам факт своей несостоятельности. А приступ случился из-за Нонки, младшей дочки. Она забралась в пустой холодильник, закрылась там и едва не задохнулась. Год и три месяца ребёнку – что с него возьмёшь? Ладно, разревелась со страху, и Вира услыхала…

– Не заболела после холодильника-то?

– Да нет, отпоили липовым цветом. Сейчас скачет, как кузнечик. А Прохор никак в себя прийти не может. Он ведь с ребёнком сидел и не уследил. Его срочно вызвали тогда к телефону. Как раз по поводу дела, которое и тебя касается. Пошли!

Вслед за Всеволодом я вошёл в комнату, которая напоминала багровеющую пещерку.

– Можно к вам? Извините, давно с другом не виделись, заговорились.

– Проходите! – послышался из пещерки низкий, поставленный голос.

Да, правильно, ведь Прохор Гай пел в университетской самодеятельности.

– Прибавить света? Как бы вы с непривычки мимо кресла не сели…

– Вот сюда пожалуйте! – Севыч, взяв меня за локти, усадил на что-то низкое и жёсткое. – Прохор, дай света побольше. Для знакомства хотя бы.

– Минуту. – В пещерке кто-то зашевелился.

Судя по всему, Прохор Гай сидел на чём-то низком или прямо на полу. Красный стал ярче, и я оценил размеры комнаты. Здесь было от силы четырнадцать квадратов. Ночник на тумбочке рдел, как раскалённый уголь. Покрывало на низкой тахте тоже было чёрно-красным, в диковинных цветах.

Хозяин оказался невысоким раскосым брюнетом с холёными усами. Их концы печально опускались почти до подбородка. Выглядел Гай лет на десять моложе своего истинного возраста. В волосах и усах ни единой сединки, кожа гладкая, руки маленькие, почти женские. Прохор – наполовину японец, а они выглядят очень молодо. Кроме того, темнота и красная подсветка скрывают дефекты – если они есть.

Прохор Прохорович являл собой смесь вопиющих противоречий. Миниатюрная фигурка – и рокочущий бас. Подполковничьи погоны, славное боевое прошлое – и циновки на полу, гитара на стене. Дорогой, престижный телевизор «Мицубиси» с автоповоротом – и жалкий, сплетённый из тряпок коврик под ним. Особенно заинтересовал меня самурайский меч на стене, под которым стоял радиотелефон «Нокиа». В квартире Гая разные эпохи и стили свободно соседствовали друг с другом. И, конечно, везде расставлены сухие икебаны.

– Скажите, Прохор, этот меч из «новых»?

Я сам держал коллекцию холодного оружия, и потому в нём посильно разбираюсь.

– Да, он сделан при военных правителях из дома Токугава. Один из самых последних экземпляров – 1868 года. Видите, ручка по длине почти не уступает лезвию? А оно, в свою очередь, как бы запелёнато в несколько более мягких слоёв металла. Заточен на специальных точильных камнях. Отшлифован по трёхсантиметровым квадратикам…

Гай говорил вдохновенно, с жаром. Было видно, что страшно гордится этим мечом. Разумеется, не без оснований. Такое сокровище ещё нужно раздобыть.

– Давайте, знакомьтесь. И сразу пейте на брудершафт. Как говорится, без японских церемоний, – начал распоряжаться Грачёв.

Он представил нас друг другу, заставил хлебнуть и чашечек настоящего сакэ. Совсем немного – за знакомство.

– Всё, теперь к делу, – решил хозяин. – Всеволод, никуда не уходи. Ты тоже должен быть в курсе.

Мы с Севычем вытянули ноги на середину комнаты. В этих креслах могли свободно сидеть только японцы. Трудно было представить, что рядом, на Комсомольском проспекте, шумит яркий сентябрьский день. Наверное, инфракрасный свет являлся частью имиджа Прохора Гая. И спортивный его костюм тоже был выдержан в этих цветах. На чёрной футболке краснел дорожный знак – «кирпич». Гай сидел, поджав под себя маленькие ноги в пёстрых носках.

– Проблема у меня возникла, ребята. Не то чтобы неразрешимая, но весьма серьёзная. Всего сказать вам не могу – гостайна. – Гай говорил полушутя, но я чувствовал в его голосе тревогу. – Мне нужен человек. Девушка лет двадцати, причём определённой внешности. Лично у меня на примете пока никого нет. Андрей, может, у тебя найдётся?

Прохор неожиданно улыбнулся – крепкими, чуть выступающими вперёд зубами.

Я в это время разглядывал ещё один раритет – семиступенчатую подставку. На ней, в безукоризненном порядке, располагались статуэтки – императора, императрицы, придворных дам, музыкантов и слуг. Там были расписные куколки с круглыми лицами, золочёные самурайчики и прочая восхитительная мелочь.

Под каждым изображением было написано имя, переведённое на русский – «Весенний дождь», «Сад цветов», «Мгновение».

– Может, и есть, – лениво ответил я. – А ты созерцанием занимаешься? Никогда такого не видел. Даже сам размяк. – Я указал Гаю на подставку.

– Балуюсь, когда время есть. Эти куклы – копии музейных. Многие я сам сделал – по памяти. Так вот, – продолжал Гай, – весь мой план горит из-за этой девочки. Своими силами нам кандидатуру не подобрать. Я, пока болел, медитировал. Любовался луной, снегом, цветами, достигая наивысшей гармонии. Теперь вот попробовал составить столь же идеальный план работы. Наметил варианты, а главную деталь никак не могу отыскать. А она, деталь, держит все звенья цепочки. Не понял? Сейчас поймёшь…

Прохор погладил пальцами свои холёные усы. Его глаза, похожие на ягоды чёрной рябины, очень шли к смуглой коже.

– Сразу предупреждаю – можешь отказаться. Уговаривать и давить на тебя я не вправе. Просто прошу о любезности. Всеволод сказал, что ты помогаешь друзьям…

– И друзьям своих друзей, – добавил Грачёв. – В пределах возможного, конечно.

– Кофе хотите? – предложил хозяин.

– Нет потом. Давай сначала поговорим о деле. – Я, не привычный к созерцанию, не мыслящий тысячелетиями, уже начал нервничать. – Дел у меня, понимаешь, вагон. И к тёте надо съездить, и ещё много куда…

– Тем лучше. – Гай внимательно посмотрел на меня. – Если беспокоишься насчёт оплаты, то здесь всё улажено. Я имею нескольких спонсоров. Курить хочешь?