Античная трагедия

Люди, вчерашние троглодиты, копошатся где-то там, внизу, и им нет места на сцене, трагедия творится ради них, а не ими; и французские поэты безмерно принизили своего героя, сделав титана каким-то эмиссаром человечества. У Эсхила даже связывает Прометея с эфемерами[6 - Буквально живущими один день. Здесь: род людской.] не эрос – любовь, а евноя – благосклонность, т. е. чувство, которое может быть не чуждо и доброму рабовладельцу. Самые благодеяния титана людям, в ущерб новой расе, которую замышлял Кронид, не были лишены некоторого полемического жара.

Во всяком случае в мире античной трагедии Прометей Эсхила были одиночным явлением. Никто не решался касаться этой таинственной концепции, полной загадок и противоречий, и гениальной в своей парадоксальности. В новом мире Прометей, наоборот, именно благодаря высоте и общности символа, стал любимой темой для творческих умов: Кальдерон, Мильтон, Гете, Байрон, Шелли создали каждый своего Прометея. Было бы неправильно, однако, исчерпывать значение эсхиловского Прометея его общечеловеческими элементами и забывать о том, чем трагедия была для первых зрителей. Нет сомнения, что для амфитеатра «Прометей» был, прежде всего, drama teratwdez, драмой чудес, и актер, игравший Ио, своей маской, вероятно, напоминал зрителям, что безумная дочь Инаха была обращена ревнивою Герой в телку, которую неотвязная оса наполняла бредом, отчаянием и вечным желанием двигаться.

Прометей молчал в сцене с палачами. Он говорил океанидам о своей славе и страдании, т. е. о людях; он рисовал перед трусливым Океаном титанов, которые грозят Зевсову миру даже в своем унижении и своих муках. Теперь перед Ио он станет пророком; тронутый состраданием к этому символу человеческих мук, он обнаружит сущность своей исключительной божественной природы, чтобы потом холодной и острой, как медь, дерзостью в последней сцене с Гермесом безмерно усилить собственные муки и тем еще ярче показать миру всю бесполезность Зевсова гнева. Так постепенно развертывал Эсхил характер своего трагического героя. Сцена титана с Ио полна драматического значения, мы узнаем из этой сцены, что от Ио через двенадцать поколений родится спаситель Прометея, и титан не без вызова невидимо присутствующему Зевсу предрекает это несчастной жертве его любви. Но сцена с Ио несколько длинна, и в ней есть подробности, хотя и очаровательные, но слишком древне-эллинские. Так, титан в два приема передает в блестящем мифологическом рассказе, где была Ио и где еще ей придется скитаться. Но не надо забывать, что половина V века была как раз эпохой самого оживленного интереса к географическим описаниям, этой причудливой смеси легенд с заметками путешественников. За пытливыми расспросами океанид вы будто еще чувствуете напряженное любопытство амфитеатра. Не следует упускать из вида и того обстоятельства, что древние греки более чем мы ценили детали своих пьес, так как им не надо было следить за их содержанием: миф был известен заранее, а при Эсхиле он к тому же был еще почти каноничен.

К художественным контрастам пьесы прибавляется в сцене Ио еще одни, и едва ли притом не самый полный и не самый патетический. Это контраст между Прометеем и Ио, и он обрисовывается на почве близкой судьбы и общего страдания. Нежная дочь Инаха, которая ничего не делала в своем тереме, чтобы понравиться Зевсу, и дерзкий титан, который сделал все, чтобы его ужаснуть – оба являются жертвами олимпийца на длинный ряд лет. А на сцене перед нами с одной стороны бог, прикованный молотом Гефеста, с другой – чудовище – телка, гоняемая по всему миру осой, С одной стороны трезвый и ясный ум мужа и дар провидения бога, с другой безумие и бред женщины.

Конец сцены Ио полон глубокого пафоса. Вот что говорит она, покидая сцену:

«Увы! Увы! Судорога снова пронизала меня. Безумие стало опять мучить мою душу, жало колет и жжет меня… а сердце от ужаса колотится о стены груди. Мои глаза раскатываются, блуждая, тяжкое дыхание Лиссы срывает меня с места, и мои смятенные крики бьются о волны ненавистного греха».

Под влиянием пророческого жара, который вызван в Прометее зрелищем несправедливых и родственных ему мук человека, злоба его против Зевса вырывается в страстном монологе. Титан пророчит новому царю смирение и падение и предрекает ему торжествующего врага. Прометей ищет борьбы: так реагирует мужественное сердце на впечатление от новой неправды, которая ему больнее собственной обиды. Но вместо Зевса является его посол. В Гермесе перед нами новый тип друга власти. Это уже не тяжеловесно-покорный, пассивно-добрый Гефест, не тупо-жестокий Кратос, не сладкоречивый и мудрый Океан. Это тонкий союзник, les grands moyens тирании. Чтобы дать вам возможность судить, хотя бы по бледной копии, о заключительной сцене скованного Прометея, я приведу вам ее в дословном переводе:

Гермес

Я говорю с тобой, софист, предерзностный, с тобой, который, погрешив перед богами, почтил людей, с тобой, похититель огня.

Отец приказывает тебе объяснить, о каком это браке ты хвастливо вещаешь, будто из-за него Зевс лишится власти? Выскажись ясней и не заставляй меня приходить вторично. Ты, кажется, видишь, что подобные речи не из тех, которые смягчают Зевса.

Прометей

Эта пышноустая и кичливая речь как нельзя лучше подобает слуге богов. Новые цари нового царства, вы думаете, что беда не посмеет вас тронуть за вашей твердыней. Но разве я не видал, как оттуда уже пало два властелина? Третий сидит там сегодня, и я надеюсь увидеть его очень быстрое и очень позорное крушение. Ты думал, может быть, что я буду остерегаться, что я боюсь новых богов. Нет, я решительно ничего не боюсь. А ты ступай той же дорогой, по которой пришел: на вопросы свои никакого ответа не получишь.

Гермес

А между тем, благодаря именно такому же упорству, ты очутился в этой бездне мук.

Прометей

Знай, что я не сменил бы своего злополучия на твое рабство. Да, лучше, пожалуй, быть рабом этой скалы, чем верным послом Зевсу.

Гермес

А тебя, кажется, тешит это? (Указывает на цепи и скалу).

Прометей

Пусть бы это тешило также моих врагов и тебя первого.

Гермес

Разве я сколько-нибудь виноват?

Прометей

Я ненавижу всех вас, богов, вообще, потому что, в отплату за мои благодеяния, вы несправедливо меня мучите.

Гермес

Однако, ты серьезно болен… умом…

Прометей

Болен умом, да… если это значит ненавидеть врагов.

Гермес

Знаешь, что ты был невыносим, будь на твоей стороне сила?

Прометей

Увы!

Гермес

Вот слово, которому не обучен Кронид.

Прометей

Всему научит стареющее время.

Гермес

Только не тебя… покуда… скромности.

Прометей

Я бы не отвечал тебе тогда, холоп.

Гермес

Итак, ты не дашь отцу никакого ответа?

Прометей

Послать ему благодарность?..

Гермес

Ты, кажется, забавляешься мною, как ребенком.

Прометей

Да ты и есть ребенок, даже глупый ребенок, если ты думаешь что-нибудь у меня выпытать. Нет той пытки и нет той хитрости, которою Зевс мог бы выжать из меня хоть слово, прежде чем не будут разбиты бременящие меня оковы. Пусть разит меня ярое пламя, пусть Зевс перевернет эту землю в белом вихре снега силою своих подземных громов. Нет, я не скажу ему, кто лишит его престола.

Гермес

Подумай лучше, к чему тебе это послужит?