Азбука спасения. Том 47

О бесстрастии и о дарованиях, каких мало-помалу сподобляются преуспевающие в нем

Как тому, кто хочет чисто видеть свет солнца, надо иметь чистыми очи тела своего, так и тому, кто берется беседовать о бесстрастии, надо иметь очи души своей, освобожденными от всякой злой похоти и всякого помысла страстного, чтоб, не будучи тревожим и возмущаем в уме никакою страстью, мог он чисто взирать на высоту и на глубину его, или понять, как следует многие и великие его дарования и действия, и ясно изложить их в слове. Ибо, если станет он говорить о его проявлениях и свойствах с умом возмущенным и сердцем нечистым, то, не смогши словом свободным раскрыть его действия, лишен будет и тех немногих благ его, какие, может быть, получил от него, за то, что действуя так, он некоторым образом презирает и бесчестит его и затмевает светлость его.

Ибо написано: имущему дано будет, и преизбудет; от неимущаго же, и еже мнится имея, взято будет от него (Мф.25:29). Которые имеют бесстрастие, те очевидно любят его и любимы суть от него преизбыточно, и, когда ненасытно говорят о нем, делаются еще более бесстрастными, воспламеняясь любовью, какую имеют к нему. Но которые привязаны и, некоторым образом, связаны еще, хотя малейшею какою похотью мира и вещей мирских, или какою-либо душевною или телесною страстью, эти далеки от него и много отдалены от пристани его. Почему, когда начнут говорить о бесстрастии и покусятся возвести ум свой на высоту его, теряют и тот мир, который, как им думалось, имели они прежде, по той причине, что емлются, как рыбы, и бывают влачимы туда и сюда похотью той страсти, к какой они прилепились. И это страждут они праведно, ибо, как говорит Апостол, имже кто побеждается, сему и работен есть (2Пет.2:19).

Они, однако ж, будучи омрачаемы в уме своем тою страстью, коей порабощены, вину омрачения не на себя самих возлагают, но дерзают слагать ее на бессилие всесильного бесстрастия, и это бывает с ними потому, что они совсем не познали опытно, каково умное чувство, созерцание и вседейственное действо сего бесстрастия, но, обдумывая относящееся к нему по своим мыслям и соображениям, при высоком мнении о своей внешней учености философствуют о нем иногда так, иногда иначе, и истощаются в усилиях над тем, чего не знают. При всем том, они никогда не согласятся исповедать или восчувствовать свою немощность, причиненную им неверием, нерадением и долговременною привычкою к страстной жизни, но утверждают, что и другие люди все подобны им и обладают теми же страстями. Ибо тщеславие и зависть не позволяют им признать, что кто-либо другой выше их по добродетели и здравоумию.

Но богомудрые и духовные отцы не поступают таким образом и не идут против истины, – не буди тебе сказать такую хулу на святых, а чем просветились в уме своем от блаженного бесстрастия и что познали прежде из опыта, то говорят и утверждают. Я же говорю дерзновенно то, чему сподобился научиться у сих отцов, чтоб не быть осуждену, подобно рабу, скрывшему талант. И так, как дают разуметь сказанные Христом Господом слова: много званных, мало же избранных, – и: в дому Отца моего обители многи суть, – так и знайте, все вы, что святых много, а бесстрастных немного, и что в среде тех и других имеет место великое различие. Но внимайте добре в точный смысл того, что я буду говорить.

Иное есть бесстрастие души, иное – бесстрастие тела. Бесстрастие души освящает и тело, но бесстрастие тела, одно, само по себе, не может полную доставить пользу тому, кто стяжал его.

Иное есть недвижение (на худое) телесных (яже на земли) удов и самых страстей душевных, и иное есть стяжание добродетелей. Недвижение телесных (яже на земли) удов бывает от естества, а стяжание добродетелей от произволения (при помощи благодати), и оно обыкновенно совсем пресекает все естественные движения. Иное есть непохотение ничего из того, что есть приятного и радостотворного в мире, и иное – возжелание небесных и вечных благ, ибо мирское приятное и радостное презирали и другие люди (не ревнующие о спасении), и большая из них часть по другим причинам (не в видах спасения), а о благах вечных весьма немногие воспринимали попечение.

Иное есть не искание славы от людей, и иное есть возлюбление славы от Бога и всегдашнее ее искание, ибо человеческую славу очень многие ненавидели, потому что были обладаемы другими страстями, а славу, яже от Бога, очень немногие сподобились получить со многим трудом и потом. Иное есть довольствоваться бедною одеждою и не желать богатой, и иное – искать того, чтоб быть одеяну светом Божиим, ибо богатое одеяние презирали многие, потому что были влачимы многим множеством других пожеланий, а божественным светом одеялись только те, кои сподобились соделаться сынами света и дня.

Иное есть говорить смиренные слова, и иное – иметь смиренное мудрование. Иное, опять, есть смирение, а иное – цвет смирения, и иное – плод его.

Иное есть красота плода его, а иное – сладость его, и иное – действия, бывающие от плода сего. Из этого, сказанного мною о смирении, иное есть в нашей, а иное – не в нашей власти. В нашей власти – помышлять о том, что располагает нас к смирению, мудрствовать о том, рассуждать, говорить и то делать, но само святое смирение, с его существенными свойствами, дарами и действами, не в нашей власти, но есть дар Божий, чтоб не вздумал кто хвалиться даже и этим.

Иное есть не печалиться и не гневаться при бесчестиях, поношениях, искушениях и встречающихся прискорбностях, и иное – желать этого с благодарением, когда случится что такое.

Иное, опять, есть – молить Бога о тех, кои причиняют это, иное – прощать им, иное любить их от всей души, как благодетелей, и иное – напечатлевать в уме лица каждого из них и целовать их бесстрастно, как искренних друзей своих, со слезами чистой любви, – так, чтобы на душе не было совершенно никакого знака оскорбления, или страсти.

Большее из всего сказанного есть, когда кто в самое время искушения таковое же имеет расположение и к тем, которые поносят его в лицо или клевещут на него, и ко всем другим, кои или осуждают его, или презирают и ставят ни во что, или плюют в лицо, еще и к тем, кои по видимости притворяются друзьями, а тайно так же действуют против него, как и сказанные пред сим, – и это не утаивается от него, но он, то знает. И из этого опять высшее и совершеннейшее без сравнения есть, мне кажется, то, если кто совсем забывает претерпенные искушения и ни когда не вспоминает тех, кои его опечалили или как-нибудь обесчестили, ни когда они бывают налицо, ни когда отсутствуют, но имеет и их наравне с друзьями своими без всякого различения, сколько, когда беседует с ними, столько же и тогда, когда вкушает вместе с ними пищу. Все это суть дела и совершенства мужей, ходящих во свете. Которые же чувствуют, что они далеки от таких порядков и правил жизни, те пусть не обольщаются и не обманывают себя, но да ведают наивернейше, что они ходят во тьме.

Иное, опять, есть бояться Бога, и иное – и исполнять заповеди Его, как написано: бойтеся Господа, вси святии Его (Пс.33:10), – и еще: уклонися от зла и сотвори благо (15). Иное есть бездействие (упразднение от дел), а иное – безмолвие, и иное, опять, – молчание. Иное есть удаление и преселение с одного места на другое, и иное – странничество. Иное есть негрешение, и иное – делание заповедей. Иное есть противиться врагам и бороться с ними, и иное – победить их окончательно, покорить и умертвить: первое есть дело подвизающихся и святых, ревностно идущих к совершенству, а второе есть дело бесстрастных и совершенных, которые многими трудами и потами победили врагов своих вконец и украсились, как какою блестящею одеждою, живоносною мертвостию Христовою.

К достижению показанных совершенств многие устремлялись, одни для одной, другие для другой цели. Но весьма немногие приступали к сему с истинным страхом Божиим, с любовью искреннею и верою несомненною, – которые одни, спомоществуемы будучи благодатью Божьею, скоро навыкают деланию заповедей и преуспевают во всех сказанных выше отличиях, каждочасно возрастая в добродетелях. Другие же оставляются блуждать, как в непроходной (бездорожной, судя по слову (Пс.106:40): по непроходней, (а не по пути) пустыне, о каковых написано: отпустих я по начинаниям сердец их, пойдут в начинаниях своих (Пс.80:13).И якоже не искусиша имети Бога в разуме, (сего ради) предаде их Бог в неискусен ум, творити неподобная (Рим.1:28). Итак, те, которые на камне послушания святым отцам положили доброе основание веры и надежды, со страхом и трепетом, и на сем основании устрояют верность заповедям, какие дают им духовные отцы, соблюдая их, как бы их налагал на них Сам Бог, – такие тотчас преуспевают в отвержении себя.

Творить не собственную свою волю, но волю духовного отца своего, по заповеди Божией, и таким образом упражняться в добродетели, – сие порождает не только отвержение себя самого, но и умертвие всему миру. Потом, когда выйдет таковый всем чувством души из мира и станет быть вне его, как в пустыне, тогда овладевается страхом и трепетом неизъяснимым и начинает вопиять к Богу из сердца, как вопиял Иона из утробы кита морского, Даниил – из рва львиного, три отрока – из пещи пламенной, Манассия – из среды медного быка. Сии болезненные и скорбные стенания его и глас молитвы его тотчас услышав, Господь Всеблагий, живот Свой давший на смерть за нас, грешных, извлекает его, как извнутрь кита, из бездны неведения и омрачения, наводимого миролюбие, чтоб он не возвращался более туда, ни даже помыслом, – освобождает его, как из рва львиного, от злых похотей, кои похищают и снедают души человеческие, и как из пещи огненной, от страстных влечений, кои господствуют во всех людях, жгут нас, как огонь, растлевают нас, с насилием тянут к неуместным деяниям и возжигают пламень страстей внутрь нас.

От всего этого, говорю, Господь освобождает его, орошая его благодатью Святого Духа и делая его чрез то неопалимым, – освобождает, как извнутрь медного вола, от этой плоти, земляной, тяжелой и страстной, в которой живущая душа наша бывает совсем неподвижна и неохоча ни на какую добродетель и делание заповедей Божиих, будучи крепко держима, туго вяжема и тяготима сею плотью, как естественно соединенная с нею.

Когда, таким образом, душа освободится от тиранства плоти (не говорю – отделится от тела чрез смерть его), тогда и она начинает взывать с Пророком, говоря: растерзал еси вретище мое, и препоясал мя еси веселием, яко да воспоет Тебе слава моя (Пс.29:12,13), – а также и благодарит вместе с Павлом, говоря: благодарю Бога Иисус Христом, Господом нашим, что закон духа жизни о Христе Иисусе свободил мя есть от закона греховнаго и смерти (Рим.7:25; 8:2).

Когда благодатию Христовою совершится все сие в нем, как я сказал, и когда освободится он от неведения и омрачения, наводимого миролюбием, когда избавится от лукавых и скверных пожеланий и от похотей смертной плоти сей, порабощающей нас закону греховному, тогда что станет он делать с сего момента и далее? Употребит ли он эту свободу на покоение себя и беззаботность? – Перестань ты говорить такие речи и держать такие предположения. Такие предположения могут идти только к людям, кои поистине суть рабы, а не свободные. Тот же, кто сподобился получить сказанную свободу, знает, что освобожден от закона греховного с тем, чтоб не работать более греху, а работать правде, которая есть Христос Господь – Солнце правды, как Он именуется и есть. Чтобы показать вам, какую любовь к Богу являет такой с того момента и далее, представлю вам это примерами из человеческих дел, которые бывают у нас каждодневно.

Представьте себе, что какой-либо царь, сострадательный и человеколюбивый, увидев раба, поработившегося самоохотно тирану, обольстившему его, безжалостно обременяемого работами в делании кирпичей, обделывании камней и рытии канав и служащего нечистым похотям того злого тирана, – идет сам своим лицом и исхищает его и освобождает от такого срамного и тяжелого служения, и опять берет его в царские палаты на услужение без всякого укора за прежнее его падение. Раб этот, освобожденный от таких и толиких прискорбностей, естественно, потом всячески усиливается явить себя более ревностным и скорым исполнителем велений царя, нежели другие его сослужители, не испытавшие плена, чтоб засвидетельствовать величайшую и теплейшую свою к нему любовь, всегда нося в памяти, от каких зол он освободил его.

То же самое помышляй бывающим и в том, кто получил помощь от Бога, как я сказал. И как царь оный, видя, что раб тот исполняет всякое его хотение с великою готовностью и со всяким смирением, хотя совсем не нуждается в услужении его, имея множество других слуг, однако ж, за добрые чувства раба того являет к нему особенную любовь, так то же самое бывает и с тем, о ком мы сказали. Ибо, как тот, и получивший от Бога свободу духа, никогда не утомится и не перестанет от того, чтобы паки и паки, и всегда исполнять волю Божию, с наиболее теплейшею готовностью, так и вечный Царь и Бог никогда не лишит его благ вечной жизни, но будет снабжать его ими пребогато, – и сколько увидит, что тот каждодневно умножает свою к Нему любовь и услужение, столько будет умножать и Свои ему дары.

Благодеяния и дары, какие Бог дает рабам Своим, бесчисленны, и никто не может вполне постигнуть их. Одни дает Он им в настоящей жизни, а другие дает в жизни будущей. Об этих дарах, какие благоутробный Бог подает любящим Его в сей жизни, скажу и я любви вашей немногое нечто, иное от Божественного Писания, а иное из того, что я и сам познал опытно.

Поскольку люди к трем вещам показывают особое усердие и заботу: или к богатству, или к славе, или к свободе и радости, и наслаждению, доставляемому сими двумя, то и Владыка наш и Бог тем, кои, оставя все, взяли крест свой и последовали за Ним, не возвращаясь вспять, перво-наперво богато дарует эти же три. Вместо тленного богатства Он дает им всего Себя Самого. Понял ты мысль слова сего? Слышал страшное чудо? Как богатые мира сего иждивают свое богатство на свои нужды, привычки и желаемые наслаждения, так и благий Владыка наш дарует Себя Самого истинным и верным рабам Своим, исполняет всякое их желание и потребу, как они того желают, и даже больше того, чем желают, снабжает их богатно всяким благом и подает им всегда нетленное и вечное услаждение.

Во-первых, они полны бывают неизреченной радости, что стяжали и имеют в себе не мир и не блага мира сего, но Самого Творца и Господа и Владыку всех. После сего, они одеваются светом, Самим, говорю, Христом и Богом, всем всецело во всех себе, видят самих себя украшенными неизреченною славою, как светлым каким и божественным убранством, и закрывают лицо свое, не снося смотреть на непостижимое и чрезмерное сияние сего убранства своего, так что ищут какого-нибудь сокровенного места, чтоб, укрывшись в нем, как бы сложить с себя великую тяготу славы сей и сего сияния.

Потом Сам Владыка Христос бывает для них и пищею, и питием всегдашним и бессмертным: для тех, которые суть еще младенцы о Христе, несовершенны и не могут вкушать твердой пищи, Господь является как бы некиим световым и блестящим соском, который влагается в уста их и дает им сосать из себя, для каковых Христос бывает вместе и ястием, и питием, и доставляет им столь великую сладость и удовольствие, что они не хотят или, лучше сказать, не могут оторваться от него; для тех, опять, которые уже отдоены (вскормлены молоком), Христос является чадолюбивым отцом, детоводит их, учит и исправляет, ибо, как любящий отец посаждает детей своих за трапезу свою и вкушает вместе с ними, а когда увидит, что они нерадят о своих уроках и занимаются другими бесполезными вещами, тогда лишает их своей трапезы и слугам приказывает не давать им пищи, научая их сим способом не нерадеть об уроках своих, так и благий Владыка наш и Бог действует в отношении к рабам Своим – чадам Его по человеколюбию и благодати, ибо им дает себя Христос, – хлеб, сходящий с неба и дающий живот мiру, и они питаются Им и вместе с Ним всегда вдоволь, и чрез причащение сего хлеба шествуют к вечному животу, освящаясь душою и телом.

А когда вознерадят они о заповедях Его и, самовольно предавшись лености, презрят их и вдадутся в дела мира сего, бесполезные и не согласующиеся с благочестием, тогда Он, Питатель всего, лишает их Себя Самого, а чрез то и всего того, о чем мы говорили, и еще большего того. Таковые, когда, пришедши в чувство и помыслив, какого блага лишились, обратятся опять к Нему и взыщут Его, как обычно бывало, но не обрящут, тогда начинают проливать слезы и плакать неутешно, подвергать себя всяким чувственным лишениям, желая и изъявляя готовность на всякую скорбь, искушение и бесчестие, чтоб только человеколюбивый Отец, увидев скорбь их и произвольные злострадания, сжалился над ними и, возвратившись к ним, опять дал им Себя. Что и бывает: стяжавают они паки Христа, восстановляются в прежнюю близость и славу еще с большим дерзновением, вводятся опять во вкушение благ оных, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, и паче прежнего начинают благоговеинствовать пред Отцом своим и трепетать, как пред грозным Владыкою, боясь, как бы не впасть опять в те же грехи по невниманию и не быть отогнанными от благ Отца своего.

Так поступают те, которые, искренно с болезнию сердца каются, и за это улучают опять блага, о коих мы говорим. Но которые боятся трудов покаяния, малодушествуют в скорбях и стеснениях по требованию его, предаются лености и беспечному покою, – такие, как недостойные и не настоящие сыны или, лучше сказать, как презрители, предпочитающие удовольствия телесные вечным благам и даже Самому Богу, не сподобляются более вкушения оной духовной сладости, ни облечения одеждою божественной славы, но праведно лишенными остаются богатства благости Божией, и походят на псов, у которых нет хозяина.

Ибо, как эти псы блуждают по улицам и стогнам града, чтоб найти где-либо кость какую-нибудь, или клок старой кожи и погрызть их, или чтоб напасть на место, где заклано животное, и полизать крови, а если встретят падалище, то бросаются на него и едят ненасытно, и отойти от него не хотят, но грызутся с другими псами и отгоняют их, пока не съедят и самых внутренностей и не оставят одни голые кости, так и эти обходят врата богатых и бедных, чтоб набрать в лоно свое, если случится кому дать им что, золото, серебро или другое что. Так как они потеряли истинное и нетленное оное богатство, то, когда случится им понабрать кое-чего, им кажется на короткое время, что они сыты, удовлетворены и не требуется для них ничего более. Впрочем, когда овладевает ими, как голод, неверие с безнадежием, тогда они опять обращаются к прежнему попрошайству, полны, будучи попечения об одном настоящем, несчастные и достойные слез, потому особенно, что ради временного и ничтожного небрегут о вечной всеблаженной жизни.

Не сделавшийся бесстрастным не знает даже, что есть бесстрастие, и не верит, чтоб был кто-либо такой на земле. Ибо тому, кто сам не отвергся прежде себя и крови своей усердно не истощил за эту воистину блаженную жизнь, – как подумать, что другой кто сделал это, чтоб стяжать бесстрастие? Таким же образом и тот, кто мнится иметь Духа Святого, ничего не имея, когда слышит, что действия Духа Святого явно познаваемы бывают в тех, кои имеют Его, никак тому не верит, равно как и тому, что есть кто-либо и в настоящем роде равный Апостолам Христовым и всем от века святым, подобно им движимый и воздействуемый Божественным Духом, или в видении Его бывающий, с сознанием того и чувством. Ибо всякий по собственному своему состоянию судит и о том, что касается ближних, – потому то, есть каков сам, по добродетели ли сказать, или по грехам.

Бесстрастием почитаю я то, когда кто не только удаляется от действования по влечению страстей, но чужд бывает и самой похоти их, и не это только, но когда ум его обнажен от самого помышления о них и свободно возносится превыше небес, как низахочет, заходя за пределы всего видимого и чувственного, как бы чувства его были совсем закрыты, и ум превитал в области выше-чувственной, имея, однако ж, с собою и чувства, как орел имеет свои перья (в выси при себе).

И они безответны. Бог явил им богатство благости Своей, сподобил их вкусить небесной благодати и соделал их причастниками Духа Святого, как говорит божественный Павел. Но они не прославили Его, как Бога, не возлюбили, не возблагоговели пред беспредельною Его благостынею и не возблагодарили Его, но осуетились в помышлениях своих и омрачилось неразумное их сердце, и они, глаголющеся быти мудри, объюродеша. Но те, которые боятся Бога, не поступают так, но с радостию терпят обучительные наказания Отца, своего Владыки, как рабы благодарные и как сыны истинные, говоря: гнев Господень стерплю, яко согрешил Ему (Мих.7:9). И еще: недостойны страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас (Рим.8:18).

Говорят так и смиренно постоянствуют в терпении обучительного наказания Господня и во всегдашнем покаянии, не малодушествуют и не тяготятся им, но пользуются им как руководством, по сказанному нами способу, и находятся всегда в отеческом своем доме, украшенные светлым убором, вкушают пищу вместе с Отцом своим, видят славу Его и богатство, кои имеют наследовать.

Когда, таким образом, воспитаются они и обучатся, и достигнут в меру возраста мужа совершенного, тогда и Всеблагий Отец отдает в руки их все блага Свои.

К свету бесстрастия не приближается страсть, как к солнцу – тень или тьма к свету

Поистине, мы бедны и несчастны, потому что остаемся далекими от Жизни Вечной и Царствия Небесного и не стяжали еще в самих себе Христа, но мир живет в нас, и мы живем в нем и мудрствуем о земном. А кто таков, тот явно враг Богу, потому что пристрастие к миру есть вражда к Богу.

Вне мира и этих тел нет желания плотской страсти, но некое бесстрастие, которое кто возлюбил, тот чрез эту любовь приобрел жизнь.

Святитель Василий Великий

Бесстрастие – образ Божий

Кто в подражании, насколько это возможно, достиг бесстрастия Божия, тот в душе своей восстановил образ Божий. Кто уподобился Богу таким образом, тот, без сомнения, приобрел и подобие Божией жизни, постоянно пребывая в вечном блаженстве.

Возвратимся к первоначальной благодати, которой отчуждились мы чрез грех, и снова украсим себя по образу Божию, бесстрастием уподобившись Творцу.

Поэтому, если бесстрастием снова восстанавливаем в себе образ Божий, а уподобление Богу дарует нам непрекращающуюся жизнь, забыв обо всем прочем, употребим попечение на то, чтобы душой нашей никогда не обладала никакая страсть, а мысль осталась бы непреклонной к приражениям искушений, чтобы так мы сделались причастниками Божия блаженства.

Святитель Григорий Нисский

О том, что бесстрастие души должно предшествовать чистоте телесной

Вся забота настоящей жизни состоит в том, чтобы высота души не снизилась от напора удовольствий, и чтобы разум наш, вместо того чтобы воспарять к небу и созерцать горняя, не пал, низвергшись к страстям плоти и крови. Ибо, как может свободным оком взирать на сродный себе и умный свет душа, пригвожденная к дольним плотским удовольствиям и устремившая все желание к человеческим страстям, когда по какой-то дурной и невежественной предрасположенности склоняется к предметам вещественным?

Как глаза свиней, по природе обращенные вниз, не могут видеть чудных красот небесных, так душа, привязавшись к телу, не может созерцать горних красот, потому что преклонилась к тому, что грубо и скотоподобно по природе. Итак, чтобы душа наша могла свободно и беспрепятственно стремиться к божественному и блаженному наслаждению, она не должна обращаться ни к чему земному и принимать участия в тех мнимых удовольствиях, которые дозволяются брачной жизнью, но всю силу любви от плотских предметов должна обратить к созерцанию умственной и невещественной красоты.

Для достижения такого расположения души и было изобретено телесное девство: оно достигает того, что душа совершенно забывает о естественных страстных движениях и не помнит их, не имея никакой необходимости заниматься удовлетворением низких потребностей плоти. Ибо, освободившись однажды от этих обязанностей, она уже не подвергается опасности, что по привычке, мало-помалу снисходя к удовольствиям, кажущимся дозволенными законом природы, она отвратится (от цели) и останется в неведении того божественного и нетленного наслаждения, которого по природе свойственно достигнуть лишь чистому сердцу при содействии господственного начала в нас ума.

О том, что Илия и Иоанн в точности соблюдали (правила) такой жизни

Поэтому, мне кажется, и великий между пророками Илия, и тот, кто духом и силою Илииною (Лк.1:17) после него явился и жил на земле, которого болий никтоже в рожденных женами (Лк.7:28) (хотя история иносказательно повествует о них и нечто другое), жизнью своей учат, прежде всего, тому, чтобы тот, кто упражняется в созерцании невидимого, удалялся мира, не следуя ему, дабы, увлекшись обольщениями, происходящими от чувств, не допустить какого-нибудь смешения и заблуждения в суждении об истинном благе. Ибо оба они с ранней юности стали чужды человеческой жизни и поставили себя, как бы выше природы, презрев обычную и дозволенную заботливость о пище и питии и проводя жизнь в пустыне, так что и слух их был удален от шума, и зрение от всего отвлекающего, и вкус остался простым и неприхотливым, потому что потребность в пище и питье оба удовлетворяли, чем случится. Оттого вдали от мирского шума они и достигли великой тишины и спокойствия и вознеслись на ту высоту божественных дарований, о какой относительно их обоих упоминает Писание.

Ибо Илия, будучи поставлен, как бы хранителем даров Божиих, имел во власти управление небом и мог затворять (1Цар.17:1; 18:41—45) его для согрешающих и отверзать для кающихся. Об Иоанне же история не говорит, чтобы он сотворил какое-нибудь подобное чудо, но Видящий сокровенное засвидетельствовал, что дарований у него было лишше, чем у любого другого пророка (Мф.11:9; Лк.7:26). Может быть, потому оба они и достигли такой высоты, что любовь свою, чистую и отрешенную от всякого пристрастия к вещам, от начала и до конца жизни посвятили Господу, не отвлекаясь ни привязанностью к детям, ни заботой о жене, ни какими-то другими человеческими делами.

Даже «попечение» о ежедневном необходимом пропитании (Мф.6:31) считали они для себя неподобающим и, отвергнув всякую роскошь в одежде, пользовались, чем придется, одеваясь один в козьи кожи (Евр.11:37), а другой во власы верблюжьи (Мф.3:4; Мк.1:6). Думаю, они не достигли бы своего величия, если бы позволили себе расслабляться в страстных плотских удовольствиях брака. И написано это было не просто так, но, как говорит апостол, в научение наше (1Кор.10:11), дабы мы по их образу жизни направляли и свою жизнь. Итак, чему же учимся от них? Тому, чтобы желающий единения с Богом, по подобию святых этих мужей, ни к каким житейским предметам не привязывался мыслью, ибо тому, чей разум развлекается многим, невозможно преуспеть в познании Бога и в любви к Нему.