Книга для матерей. Избранное

Рисование есть искусство представить себе при помощи наблюдения над самим предметом его очертание и внутренние отличительные признаки в линиях и правильно им подражать.

Усвоение этого искусства чрезвычайно облегчается благодаря новому методу, так как теперь оно представляется во всех своих частях одним лишь легким применением форм, которые не только наглядно показаны ребенку, но благодаря упражнению в копировании стали в нем основанием действительного умения измерять.

Это происходит таким образом: как скоро ребенок начинает правильно и умело чертить горизонтальные линии, с которых начинается азбука наблюдений, то из хаоса всех наблюдаемых предметов ему изыскивают фигуры, очертание которых представляет не что иное, как применение хорошо известных ему горизонтальных линий, или требует лишь незаметного отступления от них.

Так переходят к отвесным линиям, затем к прямым углам и т. д. и, по мере того как в ребенке укрепляется умение применять эти формы, делают отступления от них в фигурах, в которых эти формы применяются.

Результаты этих мер, согласных с главнейшими физико-механическими законами, для искусства рисования никак не меньше, чем результаты азбуки наблюдений для способности детей к измерениям. Так как при подобном ведении дела доводятся до совершенства все, даже самые первоначальные рисунки, прежде чем дети перейдут к дальнейшим, то уже при первых шагах на поприще этого искусства у них развивается сознание тех последствий, которые получаются от полного развития их способностей, а вместе с этим сознание и стремление к усовершенствованию и упорное желание довершить дело, чего никогда не добивалась и не могла добиться та смесь глупости и беспорядочности, которая составляет достояние наших незнакомых с психологией людей и непсихологических образовательных средств. Основанием для подобных успехов у детей, лучше руководимых в этом отношении, служит не только их рука, но и сами основные силы человеческой природы; а затем уже книги, служащие для применения геометрических форм, дают им в руки целый ряд средств, при помощи которых это стремление, если им воспользоваться со знанием психологии и в пределах физико-механических законов, постепенно доводит детей до той степени совершенства, которой мы уже коснулись, а именно что дальнейшее наблюдение геометрических линий мало-помалу становится для них излишним, и от вспомогательных средств искусства для них ничего не остается, кроме самого искусства.

Искусство писать

Сама природа подчиняет это искусство рисованию и всем тем вспомогательным средствам, при помощи которых умение чертить развивается в детях и доводится до совершенства, следовательно, прежде всего и в особенности искусству измерения.

Изучение искусства писать, меньше даже чем само рисование, может быть начато и продолжаемо без предварительно развитого навыка в геометрических линиях, и не только потому, что оно есть, собственно, род линейного черчения и не допускает никакого произвольного отступления от определенного направления своих форм, но главным образом потому еще, что, раз оно вполне усвоено ребенком ранее черчения, оно неизбежно должно испортить ему руку для этого последнего, так как приноравливает руку к отдельным формам, прежде чем достаточно и прочно будет развита ее гибкость для всех форм, чего главным образом требует рисование. Рисование должно предшествовать обучению письму еще более потому, что им крайне облегчается для ребенка правильное написание букв и он избавляется от потери времени на отвыкание от кривых и неправильных форм, годами усвоенных; в то же время он получает от этого существенную выгоду для своего развития, так как при первых же шагах в усвоении этого искусства он сознает в себе силу довершать начатое и благодаря этому уже в самом начале обучения письму развивает в себе желание ничего не примешивать неопределенного, неправильного и несовершенного к первым своим шагам на поприще этого искусства, доведенным до известной степени правильности, определенности и совершенства.

Писать и чертить сперва надо попробовать грифелем на аспидной доске, так как ребенок в известном возрасте бывает способен довести буквы посредством грифеля до известной степени правильности, тогда как научить его водить пером в этом возрасте чрезвычайно трудно.

Далее, потому уже следует рекомендовать употребление грифеля раньше пера при письме и черчении, что неправильности на грифельной доске, во всяком случае, можно быстро стереть, тогда как на бумаге обыкновенно при сохранении неправильно написанной буквы присоединяется к первой еще более неправильная черта, и, таким образом, почти всегда с начала строки до конца и с начала листа тоже до конца получается нечто вроде очень заметной прогрессии в уклонении от образца, выставленного в начале строки и листа.

И наконец, я и на следующее смотрю как на очень существенное преимущество этой манеры: на грифельной доске ребенок постоянно стирает и вполне хорошее, и никто не поверит, как важно это, если вообще важно для людей не быть притязательными и не слишком рано придавать тщеславное значение делу своих рук.

Итак, я разделяю обучение письму на два периода:

a. когда ребенок должен хорошо усвоить себе форму букв и их связь, независимо от употребления пера;

b. когда он сам упражняет свою руку в употреблении орудия для письма, т. е. пера.

Уже в первый период я ставлю перед глазами ребенка буквы в точных измерениях; для этого я выгравировал прописи, при помощи которых дети почти сами собой, и без всякой дальнейшей помощи, могут развить в себе умение писать.

Преимущества этих прописей следующие:

a. они долго останавливают внимание ребенка на начальных и основных формах букв;

b. они лишь постепенно присоединяют друг к другу части сложных буквенных форм, так что на усвоение самых трудных букв следует смотреть только как на постепенное прибавление новых частей к усвоенным уже основным частям буквы;

c. с того самого момента, когда дети сумеют правильно написать хоть одну букву, они уже приучают пишущих к совокупности букв и шаг за шагом совершенствуют их в писании слов, состоящих из таких лишь букв, которые ребенок всегда прекрасно напишет;

d. наконец, они имеют то преимущество, что могут быть разрезаны на отдельные строки и предложены ребенку таким образом, что строка, на которой надо писать, для глаза и руки следует непосредственно под буквами прописи.

Во второй период, когда ребенок должен приступить к употреблению собственно орудий письма – перьев, он уже привык очень хорошо различать формы букв и их совокупностей, и учителю ничего больше не остается тогда делать, как обратить при помощи употребления пера умение чертить эти формы в настоящее искусство письма.

Между тем ребенок должен и в этом случае связать этот успех с тем отделом искусства, в котором он уже приобрел навык. Первою его прописью для пера должна быть его пропись для грифеля, и он должен начать употребление пера с писания букв в таком же формате, как и чертил их, и только постепенно привыкать к писанию букв меньшего формата, чем привычный.

Письмо восьмое

Третье элементарное средство для приобретения познаний есть

Число

Между тем как звук и форма приводят нас к ясным понятиям и умственной самостоятельности, но только приводят не прямо, а при помощи многих средств, арифметика есть единственный способ, не заключающий в себе никаких второстепенных средств, а являющийся во всех результатах своего влияния всегда лишь простым следствием основной способности, посредством которой мы в состоянии точно и совершенно наглядно понять отношение «больше» и «меньше», а также ясно и определенно представить себе это отношение увеличения или уменьшения до бесконечности.

Звук и форма очень часто несут в себе различные зародыши заблуждения и обмана. Число – никогда; оно одно приводит к несомненным результатам; и если искусство измерять высказывает такое же притязание, то может оправдать его только при помощи математики и в соединении с нею, т. е. оно потому несомненно, что оно высчитывает.

Так как на тот способ обучения, которым вернее всего достигается цель обучения – ясные понятия, надо смотреть как на важнейший, то ясно, что этот способ следует применять всюду, с особенным тщанием и искусством, и что для достижения главной цели преподавания в высшей степени важно, чтобы и этот способ получил форму, имеющую в себе все те преимущества, которые могут быть даны обучению глубоким знакомством с психологией и обширным знанием непреложных законов физического механизма. Поэтому я особенно старался сделать математику в глазах ребенка самым ясным результатом этих законов и не только ее основы довести в человеческом уме до той простоты, в какой они являются в действительности, в природе, но и дальнейшее их развитие во всех их изменениях привести в непрерывную связь с этой простотой первоначальной основы – в убеждении, что даже крайние пределы этого искусства только в том случае могут быть средствами для истинного просвещения, т. е. средствами для достижения ясных понятий и чистых взглядов, если развиваются в человеческом уме в той же последовательности, в какой они исходят от первых основ в самой природе.

Искусство счисления

Оно происходит из простого сложения и разложения чисел. Его основная форма, как уже сказано, собственно, следующая: один и один равняется двум, и один из двух остается один. И каждое число, как всегда оказывается, есть само по себе не что иное, как средство сокращать эту существенную первоначальную форму всякого счисления. Но важно то, что знание основной формы числовых отношений не ослабляеются в человеческом уме этим средством, сокращающим счисление, а тщательно и глубоко запечатлевается в нем посредством тех форм, в которых это искусство преподается, и всякий прогресс в этом искусстве основывается на достижении одной цели, именно на получении глубоко западающего в человеческий ум знания реальных отношений, составляющих сущность всякого счисления. Если же этого нет, то даже самое главное средство получить ясные понятия унижается до степени игры нашей памяти и воображения и так становится бессильным в достижении своей главной цели.

Иначе и быть не может; если, напимер, мы только наизусть учим: 3+4=7 – и затем на этих 7 будем основываться, как будто на самом деле знаем, что 3+4=7, то мы будем обманывать самих себя, потому что внутренняя правда этих семи не в нас, так как мы не знаем материальной основы, которая одна только может сделать для нас истиной это пустое слово. То же самое бывает во всех отделах человеческого знания. И черчение, вследствие того что не примыкает к измерению, из которого оно возникает, теряет свою главную внутреннюю правду, при помощи которой оно только и может возвысится до степени средства, приводящего нас к ясным понятиям. <…>

Письмо десятое

Друг! Следует отличать наблюдение, рассматриваемое как тот пункт, от которого исходит обучение, от искусства наблюдения, которое есть учение об отношениях всех форм; как общая основа всех трех первоначальных средств обучения оно предшествует искусству наблюдения так же, как искусству счисления и речи. Если рассматривать наблюдение в противоположность искусству наблюдения, отдельно и само по себе, то оно окажется, с одной стороны, простым появлением внешних предметов пред нашими чувствами, а с другой – простым возбуждением сознания тем впечатлением, которое они произвели; этим природа начинает всякое обучение; им пользуется младенец, оно дается матерью; но искусство ничего не сделало, чтобы в этом отношении идти наравне с природой. Напрасно пред его глазами было прекраснейшее зрелище – мать, показывающая мир своему ребенку; оно ничего, ровно ничего не связало с этим зрелищем на пользу народа[11 - Рассуждения Песталоцци об организации впечатлений ребенка перекликаются с одним из самых проблемных вопросов современного воспитания: с какого возраста ребенка можно допускать к компьютеру и сколько времени он может за ним проводить. Некоторые родители считают, что эти занятия развивают наблюдательность. На самом деле из-за ярких, часто неестественных цветов на мониторе, ускоренной подвижности персонажей дети теряют возможность изучать реальный мир, который после знакомства с электронным кажется скучным, неэмоциональным и неинтересным. Такие дети вырастают гиперактивными, им трудно сосредоточиться, контролировать свою деятельность, целенаправленно анализировать события, явления, предметы. Хотя они быстро запоминают сообщаемые им сведения, возникают проблемы с примением своих знаний в практической деятельности. (Прим. сост.)].

Я хочу, любезный Гесснер, выписать тебе относительно этого пункта одно место, которое уже год тому назад было исторгнуто у меня мыслью о нашем вышеупомянутом искусстве: «С того мгновения, когда мать берет ребенка на руки, она учит его, делая доступнее его чувствам все то, что природа предлагает ему без связи, на большом расстоянии, без всякого порядка, и делая для него легким, приятным и привлекательным сам процесс наблюдения и, следовательно, само знание, от него зависящее.

Бессильная, необразованная, следуя за природой без руководства и помощи, мать в своем неведении даже не сознает, что делает; она не хочет учить, она хочет занять его; но, несмотря на это, она следует в своей чистой простоте высокому примеру природы, не зная, что эта последняя делает посредством нее, а природа делает посредством нее очень много; она этим путем открывает мир ребенку; она подготовляет его к пользованию своими чувствами и к раннему развитию его внимательности и его способности наблюдения.

Если бы в настоящее время воспользовались этим великим делом природы, если бы связали с ним то, что можно с ним связать, если бы при помощи искусства сделали возможным для материнского сердца сознательно, по доброй воле делать для взрослого то же самое, что она делает для младенца по слепому природному побуждению, если бы далее воспользовались для этой цели и сердцем и положением отца, и для него с помощью искусства сделав возможным наделение ребенка всеми соответствующими его положению и условиям способностями, необходимыми ему для того, чтобы, посредством хорошего попечения о его главнейших делах, всей своей жизнью достигнуть душевного спокойствия, – как легко было бы помочь человеческому роду и каждому отдельному человеку при всяком положении создавать себе тихую, спокойную и приятную жизнь даже среди затруднений, созданных неблагоприятными условиями, и среди всякого зла, в неблагоприятное время.

Боже! Что бы было сделано для человечества! Но мы даже и в этом отношении не так далеко ушли, как та аппенцеллернская женщина, которая повесила над колыбелью своего ребенка в первую же неделю его жизни большую бумажную птицу, пестро раскрашенную, и таким образом определенно обозначила пункт, с которого искусству следует начинать давать ребенку твердое и ясное понятие о предметах природы».

Дорогой друг! Кто видел, как двух– и трехнедельный ребенок тянется руками и ногами к этой птице, и подумает, как легко было бы искусству посредством ряда таких вещественных образов дать ребенку общую основу для наблюдения над всеми предметами природы и искусства (впоследствии подобное наблюдение постепенно и различными способами могло бы производиться точнее и расширяться); кто подумает обо всем этом и не почувствует, что мы упускаем с нашими не только готически-монашескими, но еще готически-монашески-расслабленными и нам самим опротивевшими старыми педагогическими приемами – право, в том пути не будет.

Для меня аппенцеллернская птица, как святыня, и я приложил все усилия, чтобы начать свое обучение с того пункта, от которого исходит аппенцеллернская женщина. Я иду еще далее: ни в самом начале, ни в последующем ряде способов приобретать познания не предоставляю случаю то, что природа, условия жизни и материнская любовь дают чувствам ребенка с самого первоначального его возраста; я употребил все усилия для того, чтобы дать возможность уже в этом возрасте чувствам ребенка пользоваться, опуская все случайное, самыми существенными из всех познаний, приобретаемых наблюдением, и впечатление, получаемое от них, сделать неизгладимым.

Число само по себе, без наблюдения, является для нашего ума лишь обманчивым видом представления, которое, правда, схватывается нашим воображением, но не может быть усвоено разумом в качестве истины. Ребенок должен правильно познавать настоящую сущность каждой формы, в которой могут проявляться числовые отношения, прежде чем будет в состоянии усвоить себе хоть одну из этих форм, как основание для ясного понимания увеличения этих отношений или уменьшения. Поэтому уже в «Книге матерей» я наглядно представил ребенку, находящемуся в этом возрасте, десять первых чисел в виде пальцев, копыт, листьев, точек, затем и в виде трех—, четырех—, восьмиугольников.

Утвердив в ребенке простое наблюдение как необходимую основу всякого опытного знания, я возвышаю затем наблюдение, опять-таки во всех этих отделах, на степень искусства, т. е. на степень средства представлять себе предметы наблюдения как объекты моей критической способности и моей искусственно выработанной сноровки.

Этим путем я привожу ребенка к «Азбуке искусства наблюдать», после того как познакомил его в «Книге матерей» с разносторонним наблюдением над предметами и с их именами. Эта книга должна дать ребенку возможность выработать себе, по отношению к форме всех вещей, определенные понятия об отношении их формы к равностороннему четырехугольнику и таким образом во всем этом отделе обучения найти целый ряд средств для того, чтобы перейти от неясных наблюдений к определенным понятиям.

И, таким образом, сперва я делаю для детей совершенно ясными и наглядными начала всякого счисления и в то же время заставляю их вполне усваивать себе те выражения, которыми обозначается их форма. Таким образом, я представляю им начала счисления вообще в, исследовательском виде, что с самого начала есть нечто иное, как психологически верный и непрерывный переход от хорошо усвоенных заключений, основанных на наблюдении, к небольшой прибавке нового наблюдения, но переходящего лишь от одного к двум и от двух к трем. Подтвержденный опытом результат этого приема заключается в том, что дети, вполне понявшие начала какого-нибудь способа счисления, с этих пор оказываются в состоянии без дальнейшей помощи таким же образом идти дальше и продолжать до тех пор, пока этого требует самый ряд по своей природе.

Вообще, относительно этого способа обучения следует заметить, что он настолько помогает детям уяснять себе основы каждого отдела, что они на каждой ступени своего учения должны вполне усваивать себе все, что только можно, так что, во всяком случае, на тех, которые сделали более успехов, можно смотреть как на наставников своих младших братьев и пользоваться ими в качестве таковых.

Самое существенное, что сделано мною для упрощения и уяснения обучения арифметике, заключается в следующем: посредством наглядности я не только заставляю ребенка навсегда усвоить истину всех числовых отношений, но и соединяю понимание действительной наглядности с действительным учением о величине и делаю равносторонний четырехугольник общим средством к произведению наблюдения и счисления.

Третье основное средство приобрести знание – язык – очень растяжимо по отношению к применению моих принципов.

Если, с одной стороны, знание формы и числа должно предшествовать знанию языка и это последнее отчасти должно проистекать из двух первых, то с другой – успех в знании языка является быстрее, нежели в наблюдении и в счислении. Собственно впечатление, производимое наглядностью в форме и числе, предшествует способности речи, способность же наблюдения и счисления, напротив, следует за способностью речи[12 - Учение о мышлении и языке, сложившееся в XX веке, доказало взаимосвязь умственного и речевого развития. Ребенок начинает использовать ту или иную языковую форму только после того, как овладевает ее значением. В свою очередь, речь рано включается во все формы познавательной деятельности. Усвоенные ребенком слова существенным образом перестраивают его восприятие мира, придают осмысленный характер познавательной деятельности. (Прим. сост.)]. Великий отличительный признак особенности и высоких качеств нашей природы, язык, начинает развиваться со способности произносить звуки, становится затем через постепенное развитие звуков определенными словами, а из определенных слов – языком. Природе требовались века, чтобы дать людям вполне развитую способность речи, а мы в несколько месяцев выучиваемся тому, для чего природе требовались века; но мы должны (мы не смеем иначе) при изучении языка следовать с нашими детьми тому же пути, который природа проходила с людьми по отношению к этому предмету.

Но теперь спрашивается: как я сохранил этот естественный путь в те три периода, на которые природа и опыт разделили развитие способности речи, т. е. при изучении звуков, слов и речи, и как я согласовал формы своих способов обучения в этих отделах с только что указанными периодами? Учение о звуках я расширил по возможности больше, придавая значение гласным, как настоящей основе всех звуков, и постепенно прибавляя отдельные согласные впереди и позади гласных, и так сделал возможным прочное усвоение этих многочисленных звуков речи и их последовательности даже для грудного ребенка. Я сделал возможным, чтобы при этом обучении внутреннее наблюдение предшествовало у ребенка внешнему, которое указывает ребенку произвольные знаки для обозначения звуков, так как я обеспечил преимущество слуховому впечатлению перед зрительным, что по отношению к изучению звуков совершенно естественно. Кроме того, расположив в этой книге звуки в такой последовательности, я тем еще облегчил изучение этого отдела, что каждый следующий звук близок с предшествующим, благодаря величайшему сходству, и почти всегда отличается от него только прибавкой одной буквы. Таким образом, благодаря полному знанию слогов я перехожу к изучению слова в первой книге для чтения, в словаре, опять-таки в виде рядов, что вследствие очень большого сходства в их формах делает успех в обучении чтению легчайшей игрой, так как я составляю это слово посредством все новой и новой прибавки нескольких незнакомых слогов к прежним хорошо усвоенным и быстро произносимым слогам. При этом «Книга матерей» полагает как основу обучения речи и уяснения слов, которые ребенок должен произносить, самое разностороннее наблюдение.

Громадный круг знаний, почерпаемых из наблюдения, круг, с которым природа знакомит ребенка в самом раннем возрасте, расположен в этой книге и сконцентрирован согласно с требованиями психологии, и великий закон природы, по которому эта последняя всегда сильнее вкореняет в понятие ребенка что-либо близкое, нежели отдаленное, приводится здесь в связь со столь важным для обучения принципом: стремиться к тому, чтобы сущность вещей производила на детей более сильное впечатление, чем их переменчивые свойства. Громадная область языка и познаний, почерпаемых из наблюдений, сделана в этой книге легко обозримой для ребенка благодаря концентрации и психологическому расположению предметов; только отдельные предметы в природе бесчисленны, существенные же различия их невелики, потому и предметы могут быть сделаны легко доступными ребенку для обозрения, если распределены сообразно с этими особенностями.

Этим-то принципам я и подчиняю собственно учение о языке. Моя грамматика есть нечто иное, как ряд способов, долженствующих дать ребенку возможность точно выражать всякие числовые и временные отношения какого-либо предмета, ставшего ему известным из наблюдений, раз он может определенно выразить одно какое-либо числовое или временно?е его отношение. С этой целью я пользовался даже искусством письма, поскольку и на него можно смотреть как на учение о языке, и вообще старался употребить для этой цели все средства, данные мне природой и опытом для уяснения понятий. Эмпирический путь, которого я в этом случае придерживался, преимущественно показывал мне, что наше монашеское обучение, благодаря пренебрежению психологией, не только удаляет нас по всем отделам от этой последней цели обучения, но еще и содействует лишению нас тех средств, которые сама природа без помощи искусства предлагает нам для уяснения наших понятий и, благодаря нашей внутренней порче, делает для нас невозможным пользование этими средствами.