Лесной царь

Не сравню ни с кем на свете».

«Но скажи, писал ты много…»

Зулейка

Но скажи, писал ты много,
И козявок пел, и бога,
Ясен почерк, точен слог,
От строки до переплета
Всё – тончайшая работа,
Чудо каждый твой листок!
Ну и в каждом для кого-то
Был любви твоей залог?

Хатэм

Да, от глаз, к любви манящих,
Алых губ, зубов блестящих,
От улыбки, как весна,
Стрел-ресниц, кудрей, как змеи,
Белой груди, гордой шеи
Сколько раз душа пьяна!
Но и в каждой новой фее
Снилась ты мне, ты одна.

«Любимая! Венчай меня тюрбаном…»

Любимая! Венчай меня тюрбаном!
Пусть будет он твоей рукой мне дан.
И шах Аббас, владеющий Ираном,
Не знал венца прекрасней, чем тюрбан.

Сам Александр, пройдя чужие страны,
Обвил чело цветистой полосой,
И всех, кто принял власть его, тюрбаны
Прельщали царственной красой.

Тюрбан владыки нашего короной
Зовут они. Но меркнет блеск имен.
Алмаз и жемчуг тешат глаз прельщенный,
Но наш муслин – их всех прекрасней он.

Смотри, он чист, с серебряным узором.
Укрась чело мне! О, блаженный миг!
Что вся их мощь? Ты смотришь нежным взором,
И я сильней, я выше всех владык.

«Раб, народ и угнетатель…»

Зулейка

Раб, народ и угнетатель
Вечны в беге наших дней, —
Счастлив мира обитатель
Только личностью своей.
Жизнь расходуй как сумеешь,
Но иди своей тропой,
Всем пожертвуй, что имеешь,
Только будь самим собой.

Хатэм

Да, я слышал это мненье,
Но иначе я скажу:
Счастье, радость, утешенье —
Все в Зулейке нахожу.
Чуть она мне улыбнется,
Мне себя дороже нет,
Чуть, нахмурясь, отвернется —
Потерял себя и след.
Хатэм кончился б на этом.
К счастью, он сообразил:
Надо срочно стать поэтом
Иль другим, кто все ж ей мил.

Не хочу быть только рабби,
В остальном – на твой совет:
Фирдоуси иль Мутанабби,
А царем – и спору нет.

«Как лампадки вкруг лавчонок…»

Хатэм

Как лампадки вкруг лавчонок
Ювелиров на базарах,
Вьется шустрый рой девчонок
Вкруг поэтов, даже старых.

Девушка

Ты опять Зулейку хвалишь!
Кто ж терпеть такую может?
Знай, не ты, твои слова лишь —
Из-за них нас зависть гложет.

Хоть была б она дурнушка,
Ты б хвалил благоговейно.
Мы читали, как Джемилю