Твоё прикосновение

Леви говорил мягко, спокойно, и Микаса научилась понимать, что он совсем не злится, и даже не раздражён. Почувствовав прилив смелости, она продолжила:

– Я имею в виду чтобы помогать. Вы ни с одной сиделкой не можете сладить, а я не совсем чужой человек.

Микаса с надеждой взглянула на капитана, но он всё так же смотрел вперёд, словно сквозь сад, задумавшись о своём. Микаса понимала, что и с ней ему будет сложно. Что она мало чего умела, что не могла назваться его другом, но была готова учиться и даже мириться с его вечным ворчанием.

– Микаса… – тихо произнёс капитан, и она дёрнулась, как от маленького разряда. Её имя вызывало в ней приятную дрожь, резко контрастируя с «отродьями» и привычными «мрачными девчонками». Она вслушивалась в приятный, бархатистый голос капитана, пока он продолжал говорить.

– Сиделка нужна не для того, чтобы составить приятную компанию, – объяснял Леви, словно Микаса ничего не понимала. Будто бы она была глупым ребёнком, которому нужно всё разжёвывать. В глазах Леви она наверняка была именно такой – молодой девчонкой, которая ничего не смыслила в этой жизни. Отчасти это было правдой. Микаса слишком долго не знала ничего, кроме лишений и потерь, и теперь просто не знала, как вести себя. Она невольно насупилась, щёки слегка надулись, и Микаса поникла, пробурчав себе под нос:

– Я прекрасно знаю, для чего нужны сиделки.

– Мне сложно самостоятельно помочиться, ты будешь держать передо мной горшок? – Леви повысил голос. Его явно раздражал этот разговор, напоминал ему о собственной беспомощности, и Микаса вскинула взгляд вверх, упёрлась глазами в его такие же холодные, строгие. Щёки снова вспыхнули, и она опустила голову. Раньше Микаса ни за что не опустила бы перед ним глаза. Держалась бы до последнего, стоя на своём. Но теперь ей было трудно смотреть на него без предательского розоватого румянца на щеках.

Его слова заставили её поморщиться. Леви постоянно вставлял в разговор какую-нибудь мерзость, пытаясь казаться грубее, чем он был на самом деле. Микаса понимала, что только уязвляет его гордость такими предложениями, но ей так хотелось бывать здесь чаще, что даже поддержка горшка не казалась такой мерзкой идеей. Если бы понадобилось, может, и держала бы. Сказать это вслух она, правда, не решилась. В конце концов, Микаса видела столько, сколько не приходилось ни одному человеку её возраста. На её глазах покромсали родителей, людей жрали безобразные титаны, в ушах до сих пор стоял хруст ломающихся костей и треск лопающейся кожи. Смерть шла за ней по пятам, сотни, тысячи раз ей приходилось видеть противную, мерзкую, совсем не красивую смерть. В газетах могли писать о доблести и героизме, о смелости солдат, но Микаса слишком часто видела новобранцев, рыдающих навзрыд от страха, обмочивших штаны, или же испражнявшихся в последние секунды их бессмысленной и пустой жизни. Микаса не знала даже имён многих из них. Уже не пыталась запоминать. Не обращала внимания, ограждая себя от ужасов смерти, но она слишком долго жила рядом со всем этим дерьмом, настолько, что перестала чувствовать отвращение. И неужели капитан правда думал, что сможет отпугнуть её горшком?

Было очевидно, что он сказал это, лишь чтобы она отстала от него со своими глупыми предложениями. Конечно, он не примет её помощи. Капитан не хотел представать перед бывшими подчинёнными в дурном свете, не хотел быть слабым, беспомощным. Она заметила, что задела его за живое, и сидела теперь молча, разглядывая усеянную белыми лепестками молодую зелёную траву.

Микасу злило, что он хотел оттолкнуть её, и не понимала собственной злости. Ей должно было быть всё равно. Ей вообще не должно хотеться приходить сюда. Кроме общих воспоминаний, её и капитана не связывало больше ничего, да и те воспоминания даже с натяжкой нельзя было назвать приятными.

– Я всё равно могла бы быть полезной, – буркнула Микаса, и Леви тихо усмехнулся. Этот лёгкий смешок заставил её снова поднять взгляд, пытаясь уловить эмоцию на его часто пустом, ничего не выражающем лице.

Он смотрел на неё с какой-то неожиданной теплотой, и это тепло передавалось ей, согревая что-то внутри.

– Глупое отродье, – тихо сказал он, прежде чем отвернуться.

Его голос теперь звучал совсем мягко, даже нежно, и Микаса продолжала смотреть на него, ожидая, того, что Леви мог сказать. В груди затрепетала надежда.

– Я же не прогоняю тебя. Приходи, когда захочешь, – почти шёпотом добавил он, словно слова давались ему слишком тяжело.

Он впервые сказал ей, что не против видеть её рядом. Только одна мысль о том, что капитану не противна её компания, вызывала чувство чистой радости. Микаса слегка улыбнулась его словам. Незаметно, боясь, что Леви неправильно истолкует её улыбку. Хотя и понимала, что его вариант будет самым правдивым. От этого приятного чувства внутри становилось лишь больнее. Её наивные мечты больше не имели смысла, после того дня, когда ей пришлось собственными руками убить самого близкого человека. В её жизни больше не было места настоящим чувствам, она давила их в себе, прогоняя таких неуместных теперь бабочек в животе, пытаясь убедить себя в том, что должна поступать по-умному. Хотя бы теперь, хоть раз в жизни поступить так, как нужно, а не как велит глупое сердце.

Она пришла сюда вовсе не за тем, чтобы посидеть под яблоней. Ей нужен был совет, подсказка. Она совершенно потерялась и не знала, что делать. И вместо необходимого, важного, опять говорила о каких-то незначительных вещах.