Блуждающий костер

– Бл…ь… – глухо выдавила Катя, едва успев отшатнуться.

Дровопад мгновенно завалил вход. Несколько поленьев ударили по печке. Данила молча, не глядя, поднял их и швырнул в сторону, попав в девчонок.

– Катюш, ты чего это? – робко заметила Женя, имея в виду, что дамам не пристало нецензурно выражаться не при каких обстоятельствах; впрочем, в душе она понимала Катю.

– Да заколеба… Ладно, давай раскладывать, – смирилась Катя. Все равно выход на свободу, к желанному костру был перекрыт.

Женя ползком аккуратно обошла печника слева – она очень боялась ненароком задеть его и вызвать гнев – а Катя пристроилась справа, и принялась перекидывать подруге дрова. Женя, как могла быстро, складывала поленницу. Вроде бы ей стало легче, чем полчаса назад – поставленный шатер и почти готовая печка давали ощутимую надежду на счастье – но теперь на нее внезапно навалилась холодовая сонливость. Женя боролась с собой, чтобы не прилечь на коврик «всего только на минуточку». Яна, которая осталась без работы и бесцельно мерзла за спиной у Данилы, рискнула предложить самой развести огонь. Данила, как и следовало ожидать, ответил невозмутимым молчанием – не потому, что хотел оскорбить, а потому что был на сто процентов уверен, что сделает это лучше и быстрее, и не видел смысла в доказывании своих доводов. Но Яна, которая искала даже не занятия, а душевного тепла, конечно же, оскорбилась. Презрительно фыркнув, чтобы услышали подруги, она села в уголок, обняв руками колени. Тем временем в глубине печки забрезжил крошечный оранжевый огонек. Яна невольно уставилась на него. Он расширялся, расползался по кучке из щепок, сложенных умелым истопником. И вот уже огонь зашумел, теснясь в маленькой камере и просясь наружу.

– Слава Богу, – прошептала Женя одними губами, переглянувшись с Катей.

– Вы чё там, спите, что ли? – раздался скрипучий голос Димыча. – Кто дрова разбирать будет?

Никто не успел сообразить, что на это ответить, потому что снова зазвенели-застучали поленья, и в шатер ссыпалась очередная порция дров.

– Осторожно – печка работает, – только и сказал Данила.

– Народ! Через пять минут будут «миски-на-базу», готовьтесь! – послышался володин крик от костра.

Словосочетание «миски-на-базу» означало призыв сдавать посуду для раскладывания ужина. Но сейчас доступ к раздаче был усложнен завалом из дров. Кроме того, неразумно было есть около костра, в то время как в печке впустую переводилось топливо. Только это экономическое соображение руководило Данилой, когда он вступил в переговоры с Володей из своего дровяного плена. Соображения комфорта были ему, понятно, чужды. Однако девушки, затаив дыхание, ждали мудрого решения руководителя. Ужин в теплом (да, уже начинавшем согреваться!) шатре был сейчас вершиной их мечтаний. Напротив, вылезать из шатра на мороз лишь ради того, чтобы поесть, казалось несусветной, жестокой глупостью. И Бог над ними смилостивился.

– А нас тут забаррикадировали! – отозвался Данила. – Девчонки чё-то с поленницей тормозят. Может, чем мы к котлу, так лучше котел к нам? А то печка напрасно работает.

Женя впервые не обиделась и не посоветовала Даниле (про себя, конечно) оторвать свою попу от пенки и помочь им разобрать дрова. Более того, сейчас было исключительно важно, чтобы завал разбирался как можно медленнее, чтобы шатер успел как следует нагреться, а Данила не передумал со своей прекрасной идеей.

– Эх, вот ведь читеры! Тепло им подавай, видите ли, – шутливо ворчал Володя. Ему у костра было тепло, и менять положение, да еще и перетаскивать котлы, не хотелось. – Вот когда я молодой был, так наш руководитель, Иваныч, вообще запрещал в шатре есть. Даже завтракать на улицу выгонял. Мол, в походе мы или где? Должны быть у нас лишения или как? И ничего, никто не помер, хе-хе.

– А на х-хрена было печку раньше времени растапливать? – проскрипел Димыч, который всегда выступал за радикальное спартанство. – Вот б-будем укладываться – тогда и затопим.

– А может, вообще без печки? Зачем лишнюю тяжесть таскать? – шутливо отозвался Генка, но девушки вздрогнули – как бы не захотели «лоси» претворить шутку в жизнь.

– Хорошая ид-дея, – с трудом выдавил Димыч.

На самом деле он так замерз, что еле выговаривал слова. Но демонстративное презрение к уюту было для него делом чести.

– Ладно, мужики, давайте без фанатизма, – поспешно поворотил назад Володя. – Раз таскаем печку – значит, надо использовать. А то неспортивно получится. …Эй, там, в шатре – у вас тепло уже?

– Тепло, тепло! – нестройным умоляющим дуэтом отозвались Катя и Женя.

– Котлы принять готовы?

– Готовы, готовы!!

Руки, перекладывающие поленья, замелькали, как в немом кино. Только бы успеть, и только бы они не передумали!

– Петька, неси котлы по одному. Ох, совратили нас бабы с пути истинного, хе-хе!

Мучения кончались, и наступала пора наслаждений. То, что еще час назад казалось чудом – тепло, еда, мягкий уютный спальник – на глазах становилось реальностью. И за это девушки разом простили своим спутникам все обиды, и настоящие, и мнимые.

Тьма

После ужина Женя с радостью бы немедленно завернулась в спальник и легла (благо, мыть котлы сегодня полагалось не ей), но предстояло преодолеть еще одно маленькое препятствие – впрочем, в сравнении с предыдущими это было ничто. Однако же, не сделай она этого, наслаждение вечера было бы отравлено. А главное, рано или поздно ей все равно предстояло на это решиться,. Короче, надо было встать, накинуть пуховку (шатер уже так нагрелся, что она сидела в одной кофте) и выйти перед сном по нужде. Половина товарищей уже сходили «в открытый космос» за той же надобностью, и теперь заслуженно нежились в теплых покровах. Женя же оттягивала мучительную минуту до конца – отчасти для того, чтобы собрать в мочевом пузыре максимум влаги, и дабы не пришлось к большой досаде вставать после еще раз; а отчасти оттого, что она боялась темноты. После того, как все товарищи перешли в шатер, пространство, защищенное от лесного мрака их храбростью (точнее, их неведением страха) сузилось до его пределов. Если прежде, в виду мелькавших фонариков, Женя спокойно отходила из зоны лагеря метров на десять-пятнадцать (ну, положим, не спокойно, но все же отходила), то теперь она изумлялась и завидовала себе давешней. Уйти во тьму, потерять связь со спасительным шатром теперь казалось немыслимым. Ночь и холод, прежде отогнанные туристами за дальние ели, вернулись и обступили шатер. Лагерь принадлежал им, да еще тому неведомому, что приходило вместе с ними. «Как они все не боятся? Как могут спокойно болтать, смеяться, а главное – безо всякой задней мысли уходить чуть ли не самую чащу? – думала она. – Ну, мужики-то понятно, а ведь и девчонки тоже как будто ничего не замечают». Женя, хотя и понимала, что сама придумывает себе страхи, справиться с собой не могла. Днем от холода тряслось ее тело, а вечером и ночью в обогретом теле содрогалась душа. И ведь она знала, что утром с первыми лучами солнца морок развеется, и страшные, похожие на мертвых великанов ели весело заиграют искорками снега на могучих лапах, сейчас она была не в силах прогнать ужас перед ночным лесом. Потому что утром – да, ничего не будет, но сейчас, когда мир поглотила тьма, она верила и, больше того, знала, что в лесу что-то есть. Это что-то не имело формы и очертаний. У него даже не было каких-то специфических намерений относительно Жени – ну, например, схватить и съесть ее, как в фильмах-хоррорах, которых она до жути боялась. Это нечто просто было, и уже само его существование настолько противоречило человеческой, а в особенности ее, жениной, жизни, что одно соприкосновение с ним могло запросто ее уничтожить. Женя давно смирилась с тем, что она трусиха, и перестала страдать от стыда. Пусть другие ничего не видят и не понимают, но она, которой по несчастью это понимание дано, будет делать все, чтобы защитить себя. Поэтому, презрев всякое стеснение, она не уходила по нужде далеко, а присаживалась метрах в трех от стенки шатра, чтобы, сделав дело, тут же, не успев натянуть штанов, опрометью кинуться назад и вкатиться под его спасительные своды, будто бы кто-то тянул ее наружу, а она сопротивлялась. Только так можно было удержать невидимую нить, что крепила ее к миру живых, и не дать мраку, обступившему хрупкий матерчатый домик со всех сторон, всосать ее в себя. Если бы она осмелилась представить, что именно сделает мрак, если она окажется в его власти (хотя она старалась об этом не думать), то глагол «всасывать» подходил лучше всего. Да, именно так – он всосет ее, всосет без остатка. Она исчезнет и для себя, и для всех остальных, оставив вместо себя один вечный ужас. Женя ежилась при мысли об этом, и радовалась, что соприкосновение с тьмой (когда она все-таки заставит себя отправиться в туалет) будет коротким.

Но хуже всего было то, что толстокожие ее товарищи принялись подливать масла в огонь. Володя, наевшись и побренчав перед сном на гитаре походных песенок, некстати наткнулся на тему лесных страшилок. А заметив благодарную реакцию публики, еще больше воодушевился.

– …Короче, так до сих пор никто и не знает, что они там увидели. Или услышали, или почувствовали, – говорил он загробным шепотом, обводя взглядом свою притихшую паству. – Но факт в том, что все вдруг внезапно встали – неодетые, в чем были – каждый схватил нож, и…

– Зарезали друг друга? – пискнула Яна. Она попыталась усмехнуться, но у нее не вышло.

– Не-ет… – Володя сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. – Они разрезали каждый свою стенку шатра, и выползли в разные стороны. И так ползли, пока не замерзли. Их так и нашли – лежат себе, как лучи у звезды, метрах в пятидесяти от шатра. Синие, окоченевшие. А глаза – открытые, и в глазах – ужас. И у каждого в вытянутой руке – нож!

– Брр… И обязательно такое на ночь рассказывать? – поежилась Катя. Она ни на секунду не поверила в реальность этой истории, но все равно было как-то не по себе.

– Блин, это ж история про перевал Дятлова! Только все перепутано. Они не в разные стороны пошли, а в одну. Вниз, к лесу. И шатер их лавиной завалило. Там все банально было. – Димыч поднял голову, блеснув стеклами очков. Он зашивал рукавицу, и не стал бы отвлекаться на всякие глупости, но Володя уже слишком погрешил против здравого смысла.

– Какой там Дятлова! Про Дятлова я все знаю. И не лавина там была, а зэки беглые их зарезали, – обиделся Володя. – А это – другое. Это ж даже не на Урале, а на Кольском было. И никто особенно не афишировал, потому что… сверхсекретное оружие там испытывали! Психотропное. Может, звук какой-то был, на особой частоте, от которой в мозгу галлюцинации бывают. Короче, у них паника началась. Не соображали, что делают…

Димыч выразительно вздохнул, как вздыхал обыкновенно на непроходимую тупость женской части группы. Руководителя он уважал, и потому был весьма удивлен, услышав от него столь низкопробные рассуждения. «Что делать – Вован практик, а не теоретик», – заключил Димыч и снова склонился над руковицей.

– А вот почему они именно в разные стороны от центра пошли? – спросил Петя. – Получается, что источник страха был в центре шатра!

Все невольно посмотрели в середину шатра, где в этот момент стоял, согнувшись, Данила – он развешивал на сучках фикуса отсыревшие носки. Секунда – и все разразились смехом.

– У нас из центра шатра может быть не психотропная атака, а разве что газовая, – отсмеявшись, сказал Генка.

И правда – увешанный снизу до верху носками, ботинками, шапками и варежками фикус походил на новогоднюю елку. Потные испарения от сырых вещей клубились под потолком вперемешку с чадом от печки, и фонарь светил из-под конька мутным глазом. Правда, почувствовать вонь от носков мог бы разве только очень взыскательный нос: все запахи в шатре перемешались. А Жене они и вовсе казались приятными, потому что символизировали тепло и уют – в противовес морозу и страху улицы. «Это ж надо быть таким нечувствительным к холоду, чтобы обращать внимание на вонь! – с завистью думала она. – Меня вот хоть всю обложите грязными носками – я буду только рада, потому что тепло». Правда, по прошлому походу она помнила, что после попадания в теплое сухое помещение – поезда или вокзала – приоритеты у туристов сразу смещаются. Как только проблема холода и сырости отступает, нос сразу ощущает неприятные запахи, и телу остро хочется помыться и одеться в чистое. Но сейчас эта перспектива казалась такой же туманной, как – иногда ей приходила в голову эта мысль – само существование где-то там, далеко, городов, поездов, дорог и прочего цивилизованного мира. Сейчас она была во власти леса, и было совсем неочевидно, что она сумеет отсюда выбраться. Это было неразумно, но сердце все равно сомневалось. Вот потому-то и нельзя уходить далеко от шатра. Эх, а выйти все-таки придется… Проклятый мочевой пузырь!

… – А может, они там что-то увидели… Например, ведьму! – не унимался Петя.

– Ага… У-у-у! – Данила выпучил глаза и растопырил пальцы.

Артистичность не была ему свойственна, поэтому публика рассмеялась, но не испугалась. Но у Жени, которой было довольно любого повода, чтобы раздуть огонь страха, по спине пробежал холодок.

«А что, если правда… Что, если действительно… Данила, у которого даже воображение-то, наверное, отсутствует, вдруг окажется существом из потустороннего мира? Почему бы и нет?» Она понимала, что невольно реализует самый дешевый сюжетный ход мистической литературы, когда зло отыскивается в наименее подходящих для этого персонажах – детях-ангелочках, старушках-одуванчиках и тому подобных. А главное – она нарочно будоражит свой страх, чтобы испытать мазохистское удовольствие. Да-да, все тут ясно, можно не объяснять. Но… если она все понимает, почему же страх не уходит?

– Ребят, а давайте об этом не будем, а? – жалобно улыбнулась она. – Мне ж еще ночью дежурить. А я впечатлительная…

Но лишенные воображения товарищи, как водится, не увидели за ее улыбкой крика души, и довольно расхохотались. Особенно Володя, который радовался благодарной аудитории. Даже Димыч, погруженный в шитье, поднял стекла очков и отрывисто каркнул – это у него означало усмешку.

– Бедная Женечка! Она теперь, наверное, до утра не уснет.

– Какие мы все-таки сволочи – запугали на ночь глядя юное создание!

– Данил Егорыч, прячься живо в спальник! Женька тебя боится.

Нащупав родник эмоций, которых в походе остро не хватало, товарищи спешили испить из него.

– Ты чё, реально боишься, а-ха-ха? – Катя ради такого случая перелезла на другую сторону баррикад.