Мечта длиною в лето

– Знала бы, что с таким чайником еду, – пешком пошла!

– Скатертью дорога.

Мрачное лицо Генки не предвещало ничего хорошего, и девица смягчила тон, видимо, сообразив, что при плохом раскладе ей несколько часов топать до Подболотья.

– Я не умею водить машину.

– Я покажу. Это несложно.

Усадив пассажирку на водительское место, Голубев в нескольких словах объяснил, что делать, с сомнением глядя на высоченную платформу босоножки, водружённую на педаль газа.

Обойдя машину, он привычно налёг плечом на задний борт фургона, напрягая мышцы до хруста в суставах. Не беда, не в первый раз. В весеннюю распутицу он на этом же месте так засел, что плечи были чёрными от синяков и болели руки, когда он раздавал привезённый товар.

– Издержки профессии, – рассматривая Генкины кровоподтёки, сокрушённо подводил итог отец Георгий, с которым он в редкие свободные минутки ходил порыбачить на озёра.

Они понимали друг друга без слов, потому что отец Георгий знал местные дороги как свои пять пальцев и не раз, закатав рясу и стоя по колено в грязи, выталкивал свой жигулёнок из обширных луж и болот.

Раскачиваясь из стороны в сторону, кузов мелко дрожал под руками, которые моментально стали мокрыми.

– Давай!

Машина содрогнулась и, чавкнув колёсами, жуком выползла из низины.

– Молодёжь, говоришь? – утирая пот и переходя на «ты», вспомнил Генка. – Через полчаса приедем, и будет тебе молодёжь.

* * *

В Подболотье ожидать Генку начали ещё с вечера. Автолавка была единственным мостиком, перекинутым между заброшенной деревней и цивилизацией под названием райцентр, поэтому каждый приезд фургона становился маленьким праздником, к которому готовились с волнением.

Старушки Кулик подкрашивали губы, баба Лена на всякий случай варила компот, вдруг Геннадьюшке захочется попить, Галина Романовна с утра пораньше занимала пост на скамейке под кустом, чтобы первой увидеть, как, выруливая из леса, подпрыгивает на грунтовке весёленький жёлтый фургончик. Валентина караулила автолавку у избы, а Катька-почтальонша вешала на костыли авоську для продуктов, чтобы не забыть дома.

Из всех обитателей деревни Подболотье не ждали фургон только за высоким забором с колючей проволокой.

Зимой Генка возил продукты два раза в месяц после разутюживания дороги старым лесхозовским трактором, а летом старался наведываться раз в неделю, по четвергам. С утра пораньше затоваривался у оптовика Семёна Васильевича, потом трясся по зыбкой дороге, расторговывался в Подболотье и держал путь дальше, в следующую деревню, в которой осталось два жилых дома.

Выручка копеечная, мороки много, но Голубев знал, что если он не приедет хоть раз – привычный уклад жизни в деревне рухнет. Однажды по весне он банально проспал и в Подболотье попал уже к вечеру, нащупывая фарами дорогу в лесу. Бабки ждали. Все шесть. Чинно сложа руки на коленях, они сидели на бревне за околицей и не сводили глаз с дороги. Когда Генка был мальчишкой, так настороженно и тоскующее ждала его из школы собака Бойка.

– Ну что ж ты, баба Лена, мне не позвонила? – с ходу попенял он тогда малярше – единственной обладательнице мобильного телефона, который он сам же ей и дал на всякий пожарный случай – «скорую», например, из райцентра вызвать.

Пожевав губами, шустрая баба Лена жалко скукожилась и что-то пробормотала про то, что негоже зазря людей беспокоить, у них есть свои дела, а глядя в заплаканные глаза бабы Вали, моргающие от света фар, Геннадий понял, что больше он задерживаться не будет.

– Приехали в Подболотье, – возвестил Голубев городской фифе и добавил: – А вот и молодёжь подошла.

В окне мелькнули несколько старушек и дед с Федькой. Юлька лихорадочно полезла в карман за расчёской, приготовившись так грациозно выпрыгнуть из машины, чтобы все ахнули от восхищения. В поисках сверстников она обвела глазами убогую улицу с покосившимися домами и поняла, что кроме бабок и брата с дедом рядом нет ни одной живой души.

Ехидная ухмылка шофёра усилила неприятное предчувствие, стёршее с Юлькиного лица надменное выражение.

«Неужели я влипла?»

Навстречу ей плыли старушечьи лица. Морщинистые, тёмные, беззубые, раскрасневшиеся от жары, они казались враждебной силой, ненавидящей всё молодое и крепкое. Их голоса были похожи на скрип несмазанной двери, а морщинистые руки, тянущиеся к машине, вызывали в Юлькиной душе чувство протеста перед природой. Нет! Она такой не будет никогда!

Самым противным было то, что бабки беззастенчиво осматривали её с ног до головы, словно куклу в витрине магазина, да мало того что глазели, ещё и позволяли себе подтрунивать:

– Генушка, сынок, скажи, кого это ты к нам привёз? Никак невесту?

Предположение старух, что она может оказаться невестой неопрятного деревенского парня с торчащими ушами, казалось возмутительным, и внутри Юльки всё кипело.

– Хороша, ничего не скажешь! Ишь, глазами так и зыркает!

Если бы не мысль, что обратно топать по грязной дороге десять километров, Юлька без звука рванула бы обратно, и пусть Лизка Вахрушева задавится своими комментариями.

Но шум старушечьего щебета перекрыл голос деда:

– Это моя внучка Юлечка! Очень хорошая и добрая девушка.

Было заметно, что за короткое время дед сумел завоевать себе авторитет среди местных жителей, потому что бабки разом замолчали и стали смотреть приветливее, а сухая старушонка в розовом халате с зайцами сунула ей худую ладошку:

– Баба Лена.

– Юлия, – автоматически пожала руку девушка. Она неестественно выпрямила спину, ловя на себе осуждающие взгляды.

– Ишь вырядилась, – громким шёпотом сказала длиннолицая старуха, которую баба Лена называла Валькой, – постыдилась бы в приличном обществе голыми лытками сверкать. – И, переменив тон, выкрикнула: – Геннадьюшка, соколик, ты не забыл мне лекарства привезти?

– Не забыл, баба Валя.

Из кузова автолавки в руки старухи перешла картонная коробка, и Юлька отпрянула в сторону, кинувшись к деду с братом, словно утопающий к спасательному кругу.

Угрюмый в городе, дед в деревне выглядел цветущим здоровяком с румянцем во всю щёку. Старые синие шорты и дырявая майка, перепачканная на животе землёй, шли ему гораздо больше шерстяных брюк и жилетки со множеством карманов.

Дед любовно поцеловал её в щёку:

– Умница, умница, что приехала!

А Федька, улыбаясь во весь рот, выхватил из рук чемодан на колёсиках, и Юлька в первый раз за всю жизнь вдруг заметила, какие славные у её брата глаза: мягкие и глубокие, как дымчатое стекло.

– Юлька, здесь так здорово! Ты не представляешь!

Глаза брата горели восторгом, он взахлёб принялся пересказывать, как они с дедом чинят бабе Лене забор, а потом планируют подлатать заборы и остальным старушкам, как он научился работать топором и как в омуте тонул лось.

Рассказ про лося требовал подробностей, в которые Юльке не хотелось вдаваться. Федька трещал без умолку, уверенно катя чемодан по тропке, а она смотрела в спину брату и с тоской думала, что он несёт сущий вздор. Ничего хорошего в деревне быть не может. Деревня и есть деревня.

Новые босоножки, на которые деньги копились полгода, на глазах покрывались пылью, а расшитая пайетками майка выглядела смешно и нелепо, словно ёлочная игрушка на майской берёзе. А она, дура, натолкала в чемодан свои лучшие наряды! А тут небось даже Интернета нет. Жуткая мысль заставила её закусить губу и срывающимся голосом выкрикнуть Федьке вопрос:

– Федь, а интернет-клуб тут где-нибудь есть?

Брат обернулся:

– Да ты что? Тут и телевизора-то нет! Вернее, есть у сестёр Кулик, но там только три программы.