Дом, где тебя ждут

– О, мадам Горн, рад приветствовать!

Она заметила, что за зиму в Париже в его речи появились чисто французские интонации.

Сухо произнося в ответ дежурную фразу, Таня хотела пройти мимо, но Эккель не спешил уступить дорогу, хотя и сделал небольшой шажок в сторону.

– Теперь мы с вами будем часто видеться, ведь я ваш новый сосед.

Немец стоял перед ней гладковыбритый, лощеный, улыбающийся, а там, наверху, в ее квартире, корчился от горя ребенок с глазами, в которые было невозможно взглянуть. Она с трудом подавила желание с размаху съездить фашисту по физиономии и бить, бить, уничтожать гадину, пока достанет силы.

– Позвольте пройти, герр офицер.

– Курт, – почти нежно напомнил он, – Курт Эккель.

– Я запомню.

Буря, бушевавшая внутри Тани, рвалась наружу. Она чувствовала, как щеки заливает жар, а сердце подкатывает комом к горлу.

В ярости она рванула на себя дверь, услышав за спиной легкий смешок:

– Кстати, мадам Горн, вы носите ожерелье, которое я вам презентовал?

Не ответить на реплику было свыше ее сил. Обернувшись, она испепелила его взглядом:

– Я выбросила ваш подарок!

Он поднял бровь:

– О, прекрасно! Тогда у меня есть повод зайти в ваш очаровательный бутик за новым ожерельем.

«Боже, дай мне сил!» – Таня не вышла, а выбежала на улицу и первую половину пути проделала со скоростью чемпиона по спортивной ходьбе. Мостовая горела под ногами, и она почти физически чувствовала, что ноги ступают по раскаленным камням.

Чтобы успокоиться, она стала придумывать в уме письмо Юре. Не изменяя традиции, она писала ему раз в год на его именины. Десять писем – десять лет жизни, разорванной напополам. Кто-то из эмигрантов, кажется князь Гагарин, говорил, что в Советском Союзе осужденных приговаривают к десяти годам лишения свободы без права переписки. Выдумать такое мог только садист.

Юрочке труднее – он один-одинешенек, а она вместе с Варей и мамой.

Таня поймала себя на мысли, что ей безразлично, есть ли возле Юры другая женщина. Пусть она смотрит в его глаза, гладит его щеки, чувствует его руки – пусть! Только бы он был здоров и счастлив. В какой-то момент она поняла, что была бы даже благодарна той неизвестной женщине, что поддержала Юру в трудную минуту.

Из большого окна на втором этаже на улицу смотрел портрет Гитлера с мерзкой волосатой гусеницей усиков над верхней губой. На флагштоке дома напротив полоскался флаг со свастикой. А тут еще и этот фашистский летчик навязался…

На следующий день майор Эккель снова караулил ее в подъезде. На этот раз Таня не стала здороваться, а просто прошла мимо, подчеркнуто не замечая его ищущего взгляда. Она почему-то была уверена, что он не причинит ей вреда, хотя за себя боялась меньше всего. Мелькнувшая мысль подыскать маме и детям другую квартиру была отброшена как несостоятельная, потому что немцы наладили в Париже скрупулезный учет населения и Эккель мог бы разыскать их семью в пять минут.

Их мимолетные встречи в подъезде продолжались весь апрель и начало мая.

Когда Таня рассказала о фашисте Люде, та звонко прихлопнула ладонью по коленке, затянутой в шелковый чулок:

– И не ликвидируешь ведь заразу – сразу заложников расстреляют.

Весь Париж знал, что людей, задержанных во время комендантского часа, сутки держат как заложников. И если в городе произойдет нападение на немца, то заложников расстреляют.

О смерти Эккеля Таня не задумывалась, и на миг ей стало не по себе, что решение о жизни или смерти человека может приниматься вот так, за дружеской беседой на скамеечке.

По обыкновению, Таня с Людой тогда сидели в сквере Сен-Дени, напротив вечной старушки с вязанием в руках. Время шло к вечеру, и памятник святому Дионисию медленно уходил в сумерки. С тех пор как Таня узнала о гибели отца Игнатия, Сен-Дени стал для нее местом, где мысли шли каким-то особенным кругом, переходящим от земного бытия в небесные сферы.

Приближался комендантский час, поэтому с Людой общались накоротке, только по делу. Обсуждались вопросы доставки в Париж партизанской газеты «Комба» и изготовления фальшивых ярлыков для посылок в лагеря одиноким военнопленным. По правилам, каждый военнопленный имел право на посылку с воли, но для этого он должен был выслать родным ярлык-разрешение. Один ярлык – одна посылка. Семейные могли перебиваться с продуктами, а одиноким было неоткуда ждать помощи, кроме как от волонтеров.

Таня взялась достать краску, и Люда удовлетворенно кивнула:

– Хорошо, что ты купила бутик: пользуясь такой ширмой, легко приобретать всякие мелочи без тени подозрения.

Майор Эккель исчез в середине мая, когда Таня уже потеряла надежду спокойно выйти на улицу. В первый момент, не увидев внизу знакомый до тошноты силуэт человека в черном, она даже растерялась. Но на следующий день его снова не было, и Таня осторожно поинтересовалась у мадам Форнье, не съехал ли герр офицер? Но мадам Форнье не знала, почему в квартире постояльца по вечерам не горит свет.

Немец появился на лестнице двадцать второго июня, когда Таня забежала домой в неурочное время.

* * *

Не церемонясь, Эккель поймал Таню за руку и развернул лицом к себе.

Его лицо с квадратным подбородком горело лихорадочным торжеством пьяницы, предвкушающего обильную выпивку.

– Мадам Горн, Таня…

Прежде он никогда не называл ее по имени, и Таня даже думала, что он его не знает.

Большие руки с перстнем на пальце в виде львиной головы крепко легли на ее плечи, больно упираясь в кожу.

Она попыталась вырваться:

– Что вы себе позволяете, герр офицер?! Немедленно отпустите меня!

Обращаться к нему по имени было противно.

Он крепче сжал пальцы.

– Выслушайте меня, Таня. Вы ведь русская. Я знаю, русская! Вы не похожи на них, – Эккель неопределенно махнул головой в сторону улицы, явно намекая на французских женщин. – Француженки холодные, расчетливые, а у вас внутри горит огонь. Он может согреть или сжечь.

– Вы бредите!

– Нет, Таня, нет! Послушайте! Не пропустите великую новость! Этот день войдет в историю! – внезапно отпустив ее плечи, он резко выпрямился, вскинув руку в нацистском приветствии. – Сегодня армия вермахта перешла советскую границу и атаковала позиции Красной Армии. Скоро Россия будет освобождена от коммунистов и снова станет свободной! Не этого ли вы хотели, когда бежали в чужую страну? Разве не об этом мечтали, оказавшись в изгнании? Таня! Я люблю вас, Таня. Я буду сражаться ради вас.

– Нет! – Таня не сразу поняла, чей пронзительный крик раздается в ушах, отдаваясь от высоких сводов старого дома. – Нет! Неправда! Гитлер не может напасть на СССР, у него договор о ненападении!

Тане показалось, что она попала под бомбежку, а над ее головой раскалывается крыша и с грохотом рушатся вниз балки.

– Да, Таня, да!

С блуждающей улыбкой Эккель шел прямо на нее. Необыкновенно четко она видела, как над правым карманом его мундира шевелятся серебряные крылья эмблемы люфтваффе – орла, несущего в лапах изувеченный крест.

Собрав все силы, Таня хотела двумя руками ударить по орлу, словно намереваясь разбить его вдребезги, и опомнилась только в последнюю секунду, когда уже занесла кулак для удара. На войне побеждает тот, кто сумеет сохранить хладнокровие. От судороги на лице болью свело скулы.