Очень средний кризис. Не очень среднего возраста

***

Вечером на даче так уютно светятся окна дома, если снаружи смотреть. Первый раз такое ощущение – уютные окна, а оказывается – мои.

***

Из всех божественных действий самым непонятным по своей жестокости мне иногда кажется вавилонское смешение языков. Ну, казалось бы, зачем языки-то смешивать? Зачем так много языков на свете? Ведь от этого одни мученья. Ну, был бы на всей Земле один язык, как было бы здорово. Но если подумать, изменение – естественное свойство языка. Все народы, живя достаточно далеко друг от друга и часто изолированные, не могли бы естественным образом сохранить один и тот же язык. А сделать язык неизменяемым теоретически было бы возможно, но это ограничивало бы творческую свободу человека. Все опять упирается в ту же свободу, все зло в мире, похоже, от нее.

Как бы полюбить эту свободу? Ведь свобода всегда чем-то ограничена. Безграничной свободы быть не может. Вот, казалось бы, красивый сад, подобный райскому. И внутри него можно делать все, что угодно. Есть, гулять, петь, плясать, любоваться. Но только в пределах ограды. И золотая решетка вокруг него. И ведь никому не понравится такая свобода. Все будут пытаться через ограду перелезть. Даже если там ничего хорошего нет. Даже если кто-то авторитетный скажет, что там ничего нет. Все равно все будут туда стремиться, и не будет счастья, пока туда не попадут и сами не убедятся, что там ничего хорошего. Таково человеческое свойство, какое-то основополагающее. Как его преодолеть? Непонятно.

***

Коля спрашивает: «Ну почему, почему мы не можем увидеть Бога?». Не сразу придумываю, что ему ответить. Слишком уж велика разница между нами и Богом. Слишком должен он умалиться, чтобы мы смогли его увидеть. Для наглядности – мы ведь не можем увидеть вирус. Он есть, но увидеть мы его не можем. Но и вирус нас тоже «увидеть» не может, настолько он меньше и ничтожнее нас. И поговорить мы с ним не можем, с вирусом. Вернее, мы можем с ним поговорить, но вряд ли он нас поймет.

***

Иногда мучительно осознавать себя каким-то «мыслящим тростником». Все вокруг живут чем-то совершенно другим. Очень часто при общении даже с когда-то близкими людьми вдруг ощущаю такую пропасть, будто мы живем на разных планетах. Мне «жить жизнью скучно», как говорил один глуповатый герой глуповатого фильма, произведшего на всех нас большое впечатление в детстве. Скучно жить той жизнью, которой живут соседи, одноклассники, однокурсники и коллеги. Под жизнью хочется понимать что-то совсем другое, что-то важное и вечное. И получается, что и поговорить-то о жизни не с кем. Отсюда и мука молчания, вынашивание каких-то своих, отдельных слов. «А мы все поем, о себе, о ком же нам петь еще?».

***

Если бы вдруг со мной что-то случилось и стали бы проводить какое-то следствие, наверное, следователи бы пришли в недоумение от содержимого моих карманов и сумок. Сломанная пластмассовая воронка (может пригодиться, чтобы сделать Железного дровосека), обломки метлы (нужно найти на обратном пути палочку и сделать меч), ягоды боярышника (дома сварим компот), бесформенные обрывки бумажек (во время церковной службы ребенок не нашел ничего лучше, как рвать листки из моего блокнота), компактный пиратский кинжал, одинокая целая бахилла (свалилась с ноги в контактном зоопарке), тропари и кондаки мученику Никите (распечатали к прошлому воскресенью, поются раз в год, в следующем году вряд ли нам выпадет петь в этот же день, что с ними делать – непонятно, разве что разрисовать обратную сторону какими-нибудь пиратскими сражениями). В общем, «широко жил партизан Боснюк».

***

У меня, видимо, все-таки произошел презираемый мной (из презрения ко всей психологии) кризис среднего возраста. Все чаще стали случаться какие-то вспышки, во время которых становится понятно, что все не то. Или что-то не то. Или чего-то не хватает. Призвание, судьба, предназначение… Что-то такое витает над моей головой. Вот умру я, например, и что меня там спросят: «А хорошо ли ты редактировала то, что все равно никто не читал и читать не собирался?» Да нет, конечно. Наверное, меня спросят: «А любила ли ты тех, кто был рядом с тобой?» И я честно отвечу, что любила, и даже очень. Но потом меня спросят: «А что же ты делала из любви к ним?» И тут мне будет трудно ответить. Я их терпела. И зашивала носки. И варила суп. И зарабатывала деньги – сидела с бессмысленными бумажками, с ноутбуком, все время что-то редактировала. И все это я делала плохо. С криками, слезами, скрежетом зубовным. Из-под палки. А хотелось мне в это время писать и писать. И чтобы суп варила домработница. А в кружок ребенка водила бы няня. А рваные носки вообще выкидывать. И никуда не ходить. А смотреть в окно и ждать вдохновения. И делать только то, что я умею, а другие не умеют. А что другие лучше умеют, пусть они и делают.

Только вот что толку? Ну, напишу я книгу. Допустим, даже хорошую (оба предположения достаточно фантастичны). И что я с ней сделаю? Да ничего не сделаю. Просто напишу и успокоюсь. Может, даже издам и подарю друзьям и родственникам, и тогда уж окончательно успокоюсь. И пойду заниматься тем, что Бог посылает.

***

Прочитала книжку Франсуазы Малле-Жорис «Бумажный домик». Необычное ощущение. Как будто на свой портрет смотришь. Никогда я не читала книжек, настолько близко отражающих мою жизнь. Не вообще жизнь, общечеловеческую. А именно этот частный случай. Портрет женщины-христианки на фоне враждебного антихристианского мира. Портрет многодетной матери, разрывающейся между заботами о детях и творчеством или работой (что в ее случае почти одно и то же, а в моем нет). Попытки осмыслить это все в комплексе – что я могу дать детям не как наседка, а как личность, чему я могу их научить именно в нынешних условиях. Там, конечно, очень много наивного, сейчас уже не очень актуального. То, что для француженки 70-х годов было открытиями (социальная несправедливость, захватнические войны) сейчас как-то уже не потрясает воображение, как-то к этому все давно привыкли. Частные детали, конечно, тоже сильно отличаются. Скажем, с занавесками и лампочками у нас все более или менее благополучно, а помощниц по хозяйству, слава Богу, пока никаких не было, но общее ощущение полной невозможности победить быт и подчинить его себе там очень точно передано. И решение сдаться и просто жить параллельно этому мне тоже близко. И даже возникло ощущение, что я пишу точно такую же книжку. С той только разницей, что при всем сходстве все люди настолько разные, что и автобиографические книги при всей общности посылок получатся совершенно разные.

***

Из всего, чему меня учили в университете, я лучше всего запомнила фразу, которую любила цитировать Анна Константиновна Поливанова: «Выбор – это всегда отказ». Только не помню, ни к чему она это говорила, ни кого цитировала. И вот наконец-то встретила фразу, по смыслу похожую (надеюсь, это и есть ее первоисточник): «Мы обречены делать выбор, и каждый наш выбор – это необратимая потеря» (Исайя Берлин). Хотя у Поливановой было как-то проще и понятней. Так вот, я представляла себе это как выбор из тысячи прекрасных возможностей и необходимости отказа от 999 из них. А сейчас мне кажется, что каждый выбор – это отказ от мечты в пользу реальности. Мечтаешь об одном, а приходится соглашаться на другое, на синицу в руках.

***

Надеюсь, я встала на верный путь к порядку в доме. Давно я стала задумываться, как бы победить стихию домашнего хозяйства и подчинить ее себе. И читала соответствующую литературу. Наиболее прогрессивным в этой области считается подход под кодовым названием «флай-леди». Долго объяснять, почему он так называется и в чем там точно дело. В общем, все у этих флай-леди выглядело так заманчиво. Главная идея – не запускать хозяйство, рационализировать его, разделить все необходимые повторяющиеся операции на дневные, недельные, месячные порции и делать в каждый день заранее запланированные вещи, и тогда хозяйство будет идти легко и плавно, как бы само собой.

Особенно меня привлекал рациональный подход, потому что это моя слабость. Я очень верю в силу человеческого разума. В то, что с его помощью можно много чего добиться, преодолеть трудности и избежать ошибок.

Вот тут-то и кроется подвох. Потому что приложить разум к домашнему хозяйству нельзя в принципе. Если быть до конца логичным и последовательным, не нужно вообще вести никакого хозяйства. Потому что это заведомо бесцельная и бессмысленная деятельность. У нее нет никакого осязаемого результата. Сколько бы раз беспорядок в нашем доме не сменялся порядком и обратно, в конце концов мы все покинем этот дом, да и этот мир, да и дом наш тоже не вечен.

Поэтому доводить мысли о порядке до их логического конца категорически не следует. А следует довести ровно до того места, где утверждается, что порядок лучше беспорядка. Остановиться на этом, вдохновиться и ринуться в бой.

И вот тут подстерегает вторая опасность. Чтобы порядок было легко поддерживать, он должен быть наведен. А чтобы его навести, нужно ОЧЕНЬ много времени. И пока его не наведешь, нечего поддерживать. К тому же распланировать свою жизнь на недели и месяцы вперед нет никакой объективной возможности. Потому что по не зависящим от меня причинам возникают все новые и новые срочные дела, отодвигая старые на неопределенный срок. Так я опытным путем поняла, что флай-леди из меня не выйдет. Никогда.

И тут пришел на помощь метод тайм-менеджмента под кодовым названием «как съесть слона». Суть его в том, что слишком большую задачу нужно разбить на много мелких. Таким образом, глобальная задача навести порядок в отдельно взятой квартире в каждый конкретный день приобретает примерно такие очертания: разобрать ящичек с носками и бельем. А это уже сущие пустяки. Таким образом мне удалось «съесть» уже несколько «кусочков слона».

Неплохо, очень неплохо. Главное – не думать о зеленой обезьяне. О том, что все равно мы все умрем.

***

Вообще-то в последнее время они слишком расплодились – эти зеленые обезьяны, о которых лучше бы не думать. Целый зеленый зоопарк или даже джунгли. Надо бы уже какой-то отстрел разрешить, что ли.

***

Редактирую статью про писателя Пантелеймона Романова. Любопытный факт из его биографии: «В 1920 году Романов – педагог-воспитатель Детской колонии им. А. А. Луначарской, преподавал литературу и так называемую науку зрения – умение смотреть на окружающие вещи, через внешнее, видимое вникать в их суть, во взаимосвязи между явлениями». Да, наука зрения нам всем явно бы не помешала.

***

Что объединяет меня сейчас со мною же лет 20 или даже 30 назад? Может ли быть что-то общее? Наверное, жажда потрясений, подвигов, стремление к чему-то за пределами обыденности, к жизни насыщенной, к существованию на пределе возможностей и проявлению лучших качеств. Я жалела в детстве, что война уже давно кончилась. По фильмам она представлялась не горем и ужасом, а праздником духа, торжеством высшего над низшим, апофеозом взаимопомощи и всеобщей любви. По сравнению с этим обычная жизнь была бесконечно скучной. Сейчас я больше люблю «обычную» жизнь, но и теперь мне не хватает чего-то более глубокого, что должно освещать ее изнутри, придавать ей радость и смысл. Конечно, христианство, которого я была лишена в детстве, дает ответ на подобный запрос. Но ответ этот слишком общий, хочется каких-то более частных целей, чем спасение души, святость, богопознание. Это все прекрасно, но слишком непонятно. Получается, что всего этого можно достичь, честно выполняя свои повседневные обязанности, живя своей собственной жизнью: растить детей, помогать мужу, работать, молиться, читать Библию, ходить в церковь, всем помогать и никого не обижать. Вроде бы правильно и просто, а всё кажется, что должно быть что-то еще…

***

Хорошие названия водевилей писателя В. Соллогуба: «Букеты, или Петербургское цветобесие» и «Беда от нежного сердца». Особенно слово «цветобесие» прекрасно.

***

К чему стремиться в первую очередь – к тому, чтобы что-то от тебя осталось на Земле, или самому остаться в вечности. Казалось бы, это взаимосвязано – если ты делал добро, приносил пользу людям, то ты полноправный гражданин двух миров – земного и Небесного. Но часто эти вещи вступают в конфликт. Например, вот есть у тебя час времени. Можно сварить суп и пропылесосить квартиру. А можно написать пару заметок, которые ты делаешь для себя, для души. Заметки, возможно, останутся после тебя. А суп и порядок в доме уж точно не доживут даже до послезавтра.

Ты – человек долга, поэтому ты выбираешь суп. Но тебе кажется, что ты губишь свою жизнь. Растрачиваешь драгоценное время на ерунду. На то, что исчезает в тот же день, не оставляя следа. Подвести итог – что ты жила, что не жила, все едино. Ладно бы ты хозяйка была хорошая, так нет же – отвратительная. Дети школьную еду предпочитают домашней!

Но фокус в том, что теряя время ты как раз приобретаешь вечность. Что бы ты там не написала, ты это с собой в вечную жизнь не возьмешь! И в этом смысле твой рассказ нисколько не ценнее супа, и не намного его долговечней. Зато рассказ ты пишешь для себя, чтобы не исчезнуть, не раствориться в потоке жизни, а зафиксировать в ней себя и свои ощущения. А суп ты варишь для других. И рассказом ты свою душу только выражаешь, ничего в ней не меняя. А супом ты ее совершенствуешь.

Это как монашество. Монахи ведь не делают ничего полезного в практическом смысле. Они просто молятся и занимаются нехитрыми хозяйственными делами. Они, конечно, могут еще и проповедовать, издавать книги, устраивать приюты, навещать заключенных, заботиться о бездомных и т. д. То есть они могут еще делать кучу добрых дел, но главное их дело – борьба со страстями. Пока ты не победил себя, ты ничего не сделаешь для других. «Что толку тебе, если весь мир приобретешь, а душе своей повредишь». Тут не о разумном эгоизме речь, а о том, что душа – единственное, что у тебя в этом мире по-настоящему есть. Единственное, что тебе поручено сберечь и преумножить. Все твое богатство. Ты как сторож при душе своей. Не любить себя нужно (за что, в самом деле, меня любить?), не заботиться о себе (пусть другие заботятся, если им так надо), а только охранять. Зная, что и это на самом деле не твое. А придет хозяин и спросит: «Вот, я давал тебе душу чистую и непорочную. Давал оружие, чтобы ее охранять – здоровое тело и здравый смысл. И когда тебе было трудно, ты всегда мог позвать на помощь. Так почему же ты эту душу не уберег? Почему она вся такая грязная и потрепанная? Куда ты ее таскал, что ты с ней делал? Может, кто-то завладел ей и делал с ней, что хотел? Может, она валялась без присмотра, а ты развлекался в это время? Может, ты ее не мыл, не кормил, отдыха ей не давал? А если кормил-поил, так только гадостью всякой?».

А что я отвечу? А я промолчу, как всегда…

***

Приступая в пятый или шестой раз за день к мытью пары чашек-ложек-тарелок, поймала себя на мысли: «Неужели я действительно когда-нибудь научусь делать это автоматически, и у меня на кухне будет вечный порядок?».

***

Жизнь – забег на длинную дистанцию, это всем понятно. Бегать я ненавижу, как и плавать, как и вообще всякие бессмысленные телодвижения, и когда мне кто-то рассказывает, как он любит бегать (плавать и далее по списку), у меня всегда такое ощущение, что этот человек надо мной жестоко издевается или во всяком случае смеется. Но из тяжелого школьного детства я помню это ощущение – бег на 2 километра, например. Причем ты можешь не бежать, можешь идти или хоть ползти, но ясно, что пока ты не преодолеешь каким-нибудь способом это расстояние, от тебя не отстанут. Поэтому ты все-таки как-то бежишь, надеясь, что так эта пытка закончится быстрее. И второе дыхание действительно часто открывалось. Мне до сих пор трудно в этот факт поверить, потому что он противоречит повседневной логике. Дыхание сначала есть, потом его нет, откуда оно может опять взяться? Таких довольно много в жизни вещей, про которые в книжках читаешь и не веришь, думаешь: «точно вранье». Ну, например, что купаться в ледяной воде на Крещение или в каком-нибудь святом источнике на самом деле не так уж холодно и вовсе не противно, а очень даже приятно. Я не купалась, и я до сих пор не верю. Или в то, что бывают кризисы. В развитии человека или в семейной жизни. То есть что было все хорошо или хотя бы нормально, потом вдруг резко и без всякой видимой причины стало все плохо («наступил кризис»), а потом вдруг каким-то чудесным образом все опять стало хорошо. В этом я тоже не купалась, и в это я тоже не верю. А во второе дыхание тоже не очень верю, но точно помню, что оно было. И исходя из этого опыта хочу надеяться, что в марафонском забеге по жизни тоже откроется второе дыхание. Вот-вот уже откроется, я чувствую. Осталось совсем чуть-чуть.

***

Ехала в субботу рано утром петь утреню с литургией и подумала, что, наверное, я сейчас единственный человек во всем этот поезде, на всей этой станции, который проснулся в такую рань добровольно, а не по необходимости. А, может, и не только в метро, а и во всем городе таких немного наберется. Свободных и счастливых людей, делающих то, что они хотят. Дети не в счет, разумеется.

***

«Претерпевший до конца спасется». Проблема в том, что мало только терпеть. Если бы не дети! Эх, если бы не дети! Как бы было легко жить. Терпи себе, и все дела. А тут надо еще чего-то хотеть, к чему-то стремиться, чего-то добиваться, к чему-то вести и призывать. И вдохновлять. И понукать. И помогать. Тут терпением явно не отделаешься. Но и терпеть тоже!

***

Интересно, когда-нибудь я научусь с первого раза правильно печатать слово «соответственно»? Всегда пропускаю вторую «т». Четыре согласных подряд не укладываются в голове.