Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон

Элейн не готова была признать правоту госпожи Торэм, поэтому с вызовом взглянула на Оддина. Страдальческая гримаса на его лице не вызвала сочувствия.

– Элейн, он мой брат. Если бы я считал, что его следует убить, сделал бы это сам.

– Я не хочу убивать, – дернула она плечом. – Я просто хочу лишить его того, что для него важнее всего в жизни.

Оддин чуть приблизился к ней: настолько близко, чтобы его слова казались чем-то личным, но не настолько, чтобы другие гости сочли это неприличным.

– Я видел много раз, как люди причиняли друг другу вред, считая это справедливым возмездием. Границы добра и зла размыты, понятие справедливости условно. Мы сами наделяем его каким-то смыслом и удивляемся, если кто-то другой имеет иное мнение.

Элейн недовольно поджала губы, не желая прислушиваться.

– Знала бы ты, сколько раз в моих руках оказывалась жизнь какого-нибудь отъявленного мерзавца. Я точно знал, чья кровь на его руках. Видел безжизненные лица его жертв. Это бывали дети. Когда-то дружная семья. Молодые красивые девушки. Можешь вообразить, как часто я боролся с соблазном причинить ублюдку хотя бы толику боли, что он принес?

Элейн было тяжело слышать это, сердце рвалось на части от того, как несправедливо был устроен мир.

– Я вижу твой взгляд, Элейн, – продолжил он. – Неодобрительный. Полный вызова. Ты думаешь, что я слаб, что прячусь от суровой реальности, пока ты занята возмездием?

Как точно он описал ее чувства! Не желая отвечать, она посмотрела в сторону.

– Поверь, не убить порой может быть куда сложнее. Сдержать гнев, усмирить ярость, поступить по совести. Отдать преступника в руки правосудия вместо того, чтобы заниматься им самостоятельно.

– Я поняла, – пробормотала Элейн.

Между ними повисла долгая, вязкая тишина.

– Мы готовы помогать тебе, – сказала наконец госпожа Торэм. – Но не требуй от нас больше, чем мы готовы дать. Ох, Янина! – Она помахала веером, привлекая внимание какой-то знакомой, и поспешила к той навстречу.

Элейн и Оддин остались одни. Он спросил, что она намеревалась делать теперь, когда все внимание было приковано к Магистру Света. Элейн считала, что это должно стать его защитой. Будет крайне подозрительно, если Магистр умрет теперь, когда от него зависит судьба мормэра. Но по взгляду Оддина поняла: он не разделял ее уверенности.

Вскоре всех гостей пригласили в большой зал, где находилась королевская семья. Под торжественную мелодию слуги распахнули бархатный занавес в дальней части помещения, и за ним обнаружилась оранжерея со множеством диковинных растений. За элегантной кушеткой журчал небольшой фонтан. Через большие окна с частым переплетом гости смогли наблюдать за пиротехническим представлением.

Потом все разбрелись по разным комнатам, Болтайн вернулся к трону. Танцующие заняли паркет. Объявили кадриль, и Элейн увидела, что племянница короля вышла в центр в сопровождении Ковина. Кадриль – подвижный танец со сменой партнеров, отличный выбор, чтобы продемонстрировать интерес, но не делать романтические намерения слишком явными.

– Пойдем, – она схватила Оддина за руку и вывела к танцующим.

– Наоборот, – попытался он возразить, – мы неправильно встали. Ты должна быть с этой, женской, стороны…

Но музыка заиграла, все начали двигаться, и было поздно что-либо предпринимать. Первые движения: Элейн внимательно следила за другими, чтобы повторять. Когда-то мама учила ее танцевать кадриль, но это было давно.

Произошла смена партнеров. Дама, с которой Элейн оказалась в паре, смотрела на нее со смесью изумления и растерянности. Оддин и доставшийся ему молодой человек довольно комично танцевали вполсилы, будто бы кто-то держал их за невидимые ниточки, вынуждая двигаться против воли.

– Элейн, мы должны поменяться. – Оддин попытался перетащить ее на другую сторону, но она отпихнула его руки.

Новая смена партнеров смутила следующую пару.

– Элейн! – прорычал Оддин, когда они вновь очутились рядом.

Но цель была близка. Следующая смена партнеров – и она наконец оказалась в паре с принцессой.

– Ковин убил свою первую жену, – выпалила Элейн, едва они чуть сблизились с племянницей короля.

Глаза той расширились, губы испуганно распахнулись. Назад, вперед, они снова оказались рядом, и Элейн добавила:

– Он жестокий тиран, я должна была предупредить.

Это все, на что хватило времени. Элейн не видела, что делали в это время братья Торэмы, возможно, стояли на месте, прожигая друг друга взглядом, но вот следующим движением она шагнула по диагонали, навстречу Ковину. Он протянул руку и с силой сжал ее ладонь. Она вцепилась ногтями в подушечки его указательного и среднего пальцев, вложив в это движение все, что накопилось в душе. Он скривился, глаза недобро сверкнули.

Танец продолжался, Элейн наконец поменялась с Оддином местами, и они завершили кадриль как положено. Возможно, она немного путалась в движениях и была не так изящна, как другие дамы, но это мало волновало ее.

Уходя с паркета, она внимательно посмотрела на принцессу. Та провожала Элейн испуганным взглядом.

– Теперь я готова ехать домой, – выдохнула Элейн, подходя к потягивающей пунш госпоже Торэм.

Та хмыкнула.

– Мы должны оставаться здесь по меньшей мере час, чтобы не прослыть грубиянами и не вызвать лишних сплетен, – сообщила она.

Элейн тихонько застонала.

А затем ее взгляд упал на Донуна. Присутствие на балу вновь обретало смысл.

Они постоянно оказывались в чьей-то компании: к ним подходили, они подходили. Госпожа Торэм была знакома едва ли не со всеми гостями, и с каждым ей было что обсудить. Оддин время от времени оставлял их, чтобы потанцевать с очередной девицей, а затем возвращался и молча стоял за спиной Элейн, будто опасался, что кто-то планирует напасть на нее сзади.

Ковин к ним не подходил и даже не смотрел в их сторону, но Элейн была уверена: он планировал убить их всех, когда праздник будет позади.

Наконец они вновь оказались лишь втроем, и Элейн торопливо спросила у госпожи Торэм:

– Что вы можете рассказать про Донуна?

Та распрямила плечи, бросив взгляд на компанию у камина, – там наместник Мидленда что-то громко обсуждал с другими гостями.

– Что про него говорить, дорогая? Если мужчина сумел построить себе такую карьеру в политике, хорошего о нем можно сказать мало. А плохого никто никогда не узнает, уж он об этом позаботится.

– Но вызнаете, – возразила Элейн настойчиво.

Госпожа Торэм утомленно вздохнула:

– Я знаю. Но толку тебе с того никакого. Если только не хочется прилюдно поворошить чужое грязное белье, чтобы на неделю-другую стать объектом сплетен.

С этими словами она оставила сына и Элейн.

– А с Донуном я тебе помогу, – сообщил вдруг Оддин хмуро.

На ее удивленный взгляд дернул плечом и пояснил:

– Он мать обидел.

Элейн решила, что Оддин ничего не понял, а он просто не подал вида. Зло сжав кулак, он продолжил:

– Помню, как он часто приходил к нам в дом после смерти отца. Я думал, он помогал.

– А как же «иногда сложнее не убить» и та речь про самосуд? – уточнила Элейн с легкой насмешкой.

– Я не собираюсь никого убивать, – покачал он головой. – Но на житейскую месть имею право: он причинил зло моей матери и ответит за это. Донун мне не родня, и я ему ничем не обязан.

– Значит, все-таки ты не такой праведник, как я думала.

– Я никогда не говорил, что безгрешен. Не нужно приписывать мне слова, которых я не произносил, а затем попрекать ими.

Элейн замолчала. Спорить с этим чрезмерно правильным человеком было невыносимо. Он побеждал одним только нравоучительным, добродетельным тоном.

Вместо того чтобы и дальше рассуждать о том, кто из них имел право на месть, она предложила составить план. Обсуждение судьбы Донуна увлекло Элейн. Она не была уверена, что сможет воплотить все из задуманного, однако даже просто представлять, как наместник сходит с ума от страха, было приятно.

Действовать им следовало решительно, пока Донун не уехал из города. Они присоединились к беседе, что велась у камина. Следуя правилам этикета, наместник обратил внимание на Элейн, сказав ей какую-то пустую вежливую фразу.

– Мой господин. – Она изобразила книксен, а затем открыто посмотрела в его глаза. – Я родом из Думны.

Лицо Донуна переменилось, многочисленные шрамы будто бы ожили, чуть переместившись.

– П-прошу прощения?

Элейн удивленно подняла брови:

– Я сказала, что вся в раздумьях.

Мужчина пару раз моргнул, затем уточнил, в связи с чем. Она наплела что-то про праздник, намерения семьи уходить и сомнения, не стоило ли остаться еще на час-другой.

Донун ответил растерянным кивком. Огляделся, будто искал кого-то, кто подтвердит: «Думна» ему послышалась. Но не нашел и поэтому просто криво улыбнулся.

Первый ход был сделан.

После бала Элейн отправилась с Торэмами к ним домой. Ей не нравилась идея вновь останавливаться в этом месте, но на дворе была глубокая ночь, и пекарню уже закрыли. Спать на улице она бы не решилась.

Уставшие после такого бурного праздника, все трое ехали в карете молча, а едва перешагнули порог дома – разошлись по комнатам. Госпожа Торэм отправила к Элейн служанку. Развязывать корсаж платья самостоятельно было сложно, поэтому помощь пришлась кстати.

– Волос у вас рыжеет опять, – заметила девушка, расплетая прическу Элейн.

Тем лучше. Ей нужно было вернуть свой цвет для предстоящей авантюры.

А наутро пришли тревожные вести.

Когда Элейн спустилась к завтраку, Оддин торопливо поглощал еду стоя, а не сидя за столом. Запихнув напоследок в рот кусок пирога, он запил его медовухой прямо из кувшина, не утруждая себя налить в кружку. Скривившись, Элейн заметила осуждающий взгляд госпожи Торэм. Они понимающе переглянулись и хмыкнули.

– Меня ждет местный шериф, – сообщил Оддин, мимоходом дружелюбно улыбнувшись Элейн. – Художник снова совершил убийство.

От этих слов она почувствовала холодок на коже. Уже собиравшийся покинуть комнату, Оддин вернулся к Элейн, сжал ее плечи и серьезно сказал:

– Не возвращайся сегодня в пекарню. Останься здесь хотя бы на несколько дней.

Элейн попыталась отказаться: ей претила мысль быть на попечении чужой семьи, да еще и оставаться в доме Ковина, куда он мог нагрянуть в любой момент. Однако Оддин заверил, что здесь она в безопасности, а у мормэра Нортастера теперь имелись дела поважнее, но Элейн все еще считала это плохой идеей. Госпожа Торэм сидела за столом, поджав губы, что заставляло чувствовать себя незваной гостьей. Но наконец, хмуря брови, хозяйка дома спросила:

– В чем дело, Оддин? Ты чего-то недоговариваешь.

И Элейн поняла, что госпожа Торэм тревожилась из-за поведения сына, и не зря.

– Художник убил… другую женщину. Не такую, как обычно. Меня это беспокоит.

Неприятное ощущение, тревожное, гнетущее, осталось после этих слов на душе Элейн. Она планировала месть обидчикам, но жизнь в это время двигалась дальше, и другое зло совершалось в мире, несмотря ни на что. Оддин сказал, что справедливости нет.

Это так.

Элейн печально гоняла бобы по тарелке, размышляя. Даже когда она накажет Ковина и Донуна за их преступления, разве это хоть в какой-то мере заглушит боль потери? Разве вернет ей семью? Вчера эти двое веселились на балу, в то время как Донни никогда не станцует свой первый танец.

Разве восторжествует справедливость там, где убийца не падает замертво сразу, совершив преступление? Как пчела, которая, ужалив, погибает сама.

– У тебя должны быть другие родственники, – прервала вдруг ее внутренний монолог госпожа Торэм, а на вопросительный взгляд Элейн продолжила: – Не верю, что вся твоя родня жила в Думне. Какие-нибудь тетки и дядья наверняка уезжали в другие деревни и города. Выходили замуж, искали работу.

Элейн никогда не думала об этом, но теперь действительно вспомнила о сестре матери, вышедшей замуж за северянина, и двоюродном то ли брате, то ли дяде по отцу, который служил на границе в Хапо-Ое.

Госпожа Торэм удовлетворенно кивнула.

– Напишу пару писем, – сообщила она, завершив завтрак.

Тут Элейн растерялась. А что ей полагалось делать? Она уже готова была предложить помощь девушкам на кухне, как госпожа Торэм предусмотрительно спросила:

– А читать ты умеешь? – Получив кивок в ответ, она продолжила: – У нас есть библиотека. Скромная, по некоторым меркам, но, уверена, на сегодня тебе хватит.

Читала Элейн медленно. Мама учила ее, но все забылось. Прачке читать некогда, да и где взять силы после тяжелого рабочего дня? Да и книги стоили дорого. Хотя в Думне у семьи Мунов их было не меньше десятка! Но все изменилось, и навык забылся. Одно дело – прочитать пару строк в записке, объявлении или понять, что написано на вывеске. Другое – осилить страницу в книге.

Но Элейн с тоской по минувшим временам и в то же время с отчаянным желанием вновь ощутить книгу в руках стала изучать библиотеку Торэмов.

Помещение оказалось просторным и светлым, несмотря на серые каменные стены. Окна с диагональными решетками с двух сторон охранялись двумя массивными стеллажами из темного дерева. Посередине гордо расположилось резное кресло с синей обивкой. В одном углу комнаты стоял письменный стол, в другом – решетчатый сундук, в котором хранились свитки. Элейн раскрыла один из них и обнаружила карту всех земель, от моря до моря. Карта была старой, здесь Кападония и Мидленд значились отдельными владениями, а столиц было две – Роксетер и Колдуэн. Это и сейчас были два самых крупных города Англорума, но главным считался Колдуэн. И даже Нортастер, крошечный по сравнению с Роксетером, имел более высокий статус, так как находился на территории Мидленда.

Элейн тяжело вздохнула. Все, чего она хотела, – мирной жизни, но отчего же тогда так злило положение Кападонии во всех этих политических играх? Казалось бы, есть ли ей дело, какой город важнее? Десять лет она прожила в деревне, а еще десять – в самом обычном городке, каких сотни.

Она отложила тут же свернувшуюся в тугой рулон карту, провела кончиками пальцев по длинному свитку. Человечеству требовалось чудо, чтобы борьба за власть и территории прекратилась, и Элейн не надеялась дожить до этих времен. Поэтому, решительно оставив сундук с картами, она прошла к стеллажам. Здесь за кожаными корешками были спрятаны волшебные, волнующие миры, полные приключений, переживаний и невероятных событий. Любовь в книгах заставляла сердце петь. А зло и горе… были ненастоящими.

Элейн полистала несколько книг, прежде чем выбрала наиболее интересную: «Легенды, сказания и верные приметы, известные с давних пор».

Среди них была история о трех артефактах, которые окрашивали все, чего касались, в яркие цвета. Один дарил голубой оттенок: такой, что ни небо, ни море не могли сравниться в яркости. Другой превращал все в пурпур, и даже самые прекрасные цветы меркли по сравнению с ним. Третий делал все желтым, почти слепящим, как солнце. И не было в тех землях ничего ценнее, чем краски, получаемые из этих трех артефактов.

Три земли владели волшебными предметами, и долгое время они жили в мире. Обменивались волшебными порошками, смешивая их и получая новые цвета. Торговые связи были в тех землях крепки, ведь зеленый или красный можно было получить, лишь объединив усилия.

Но однажды произошел раскол. Жадность одних, безразличие других, непомерная гордость третьих привели к войне между тремя землями. И каждая теперь желала заполучить все три артефакта в свои владения.

Противостояние достигло апогея, но никто не желал уступать. Трое правителей собрались в одном месте, чтобы решить, кто из них станет владыкой волшебной силы, в то время как весь мир, не веря в счастливый исход переговоров, ожидал конца света.

– Добрый вечер. – Приветствие, произнесенное вкрадчиво, мягко, точно кошка ступила на траву, заставило Элейн вздрогнуть.

Она едва не выронила книгу из рук. Потонув в истории, не сразу сумела вернуться в действительность. Возможно, поэтому вовремя не отреагировала на появление в библиотеке хозяина дома.

Элейн даже не сразу догадалась встать, несколько секунд ее сознание еще оставалось в мире трех артефактов цвета, а Ковин казался лишь досадной помехой.

– Какая идиллическая картина: дикарка и книга, – пропел он. – Не знал, что вас в Кападонии обучают грамоте.

Слова отрезвили Элейн. Она закрыла том и поднялась. Пока их с Ковином разделяла целая комната, но этого все равно было недостаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности.

– Это даже как-то разочаровывает. – Он сделал пару шагов в ее сторону, вынуждая Элейн отступить к окну. – Когда имеешь дело с бестолковым животным, не так совестно. А когда убиваешь разумное существо, это будто бынехорошо.

– Совестно? – с сомнением уточнила Элейн, стараясь тянуть время, чтобы найти путь к спасению. – Откуда вам только известно такое слово?

Ковин шагнул навстречу, чуть разводя руки с загнутыми безымянными и мизинцами, будто был Слугой Света и собирался прочитать проповедь. Его пальцы вызывали у Элейн какое-то особое отвращение. Она даже не могла толком объяснить, почему ее так раздражала эта особенность.

– Вот ты дерзишь, – пожурил он, – а я ведь и так намереваюсь тебя придушить.

Можно было подумать, он отчитывал ее за какую-то незначительную провинность, но Элейн не обманывал этот ласковый тон. Смысл слов прекрасно доходил до сознания, и она не сомневалась, что Ковин говорил серьезно.

– Зачем усугублять положение и заставлять меня быть особенно жестоким?

Он был уже пугающе близко, и Элейн даже подумывала о том, чтобы выпрыгнуть в окно. Но библиотека находилась на втором этаже: прыгнешь – и костей не соберешь.

– Вы что, собираетесь убить меня прямо в собственном доме? А как все объясните, когда обнаружится мое тело? Да еще и всего пару недель спустя после смерти вашей прачки.

Ковин усмехнулся. Оддин оказался не прав: они с братом хоть и были похожи внешне, старший все же не был красив или даже «хорош собой». Его лицо, в общем-то, могло бы казаться привлекательным, но было искажено злобой. Не мимолетной эмоцией, а постоянным, уже непроходящим неприязненным отношением к миру.

– И кто же меня сдаст? Родная мать?

Он неотвратимо приближался, и Элейн начала оглядывать комнату, ища, чем защитить себя.

– Слуги, – предположила она.

Теперь Ковин рассмеялся:

– Думаешь, твоя жизнь им дороже своей? Да и кому им жаловаться, глупая прачка? Шерифу? Он как раз задолжал мне кругленькую сумму. Судье? Он мой давний приятель. Или мормэру? Так это я – мормэр.

С этими словами они оба, будто по команде, начали действовать. Элейн схватила с кресла увесистую книгу и кинула ее в Ковина. Он же в ту же самую секунду подался вперед, чтобы обогнуть преграду и схватить девушку.

«Легенды, сказания и верные приметы…» попали в цель, но остановили Ковина ненадолго. Он поймал книгу и отшвырнул ее в сторону. Та упала, раскрывшись на главе о приметах, связанных с убийствами. Элейн успела заметить гравюру покойника, которую долго рассматривала несколько часов назад.

Элейн казалось глупым, даже жалким, что она не могла сбежать от Ковина, хотя комната была просторной, а кресло мешало схватить ее. Ей бы стоило быть ловчее, быстрее. Она могла толкнуть кресло, ударить нападавшего локтем в лицо, бросить еще чем-то тяжелым. Но в те мгновения любое движение казалось опасным, неправильным, ведшим прямо в руки убийцы. Элейн бестолково стояла у окна, вцепившись в подоконник за спиной, и наблюдала, как он надвигается на нее. Резкое движение вперед в попытке проскочить мимо действительно не помогло – он предвидел его и воспользовался, чтобы наконец поймать жертву. Со всей животной силой, сидевшей в нем, он впечатал Элейн в стеллаж с книгами.

В глазах запрыгали звездочки. По спине прошла волна боли, затылок заломило. Элейн чувствовала, что не может сопротивляться держащей ее руке, хотя и пыталась пинаться.

Ковин почти ласково перекинул ее косу вперед, на плечо и начал расплетать ленту.

– Ты не подумай, ничего такого. Я не собираюсь за тобой ухаживать, – пробормотал он.

О таком она, разумеется, и не думала. Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, Элейн предприняла последнюю попытку спастись, закричав:

– Помогите!

Прозвучало жалко, нелепо. Ковин опять рассмеялся.

– Ну да, ну да, так они и прибежали. – Он выдернул ленту и встряхнул, чтобы распрямить.

А потом резким движением, которого Элейн никак не ожидала, накинул ей на шею. Теперь крикнуть она не могла, даже если бы захотела. Судорожно вцепившись в его пальцы, она пыталась освободиться.

Дверь распахнулась, женский вскрик заставил Ковина отвлечься от Элейн. Госпожа Торэм подбежала к ним и схватила его за предплечье, требуя, чтобы он отпустил девушку. Раздраженные попытки избавиться от матери оказались безуспешны, поэтому Ковин с размаху ударил ту по лицу, заставив отшатнуться назад. Госпожа Торэм едва не упала, но все же удержалась на ногах, прижав руку к щеке, другой опираясь о спинку кресла.

Элейн попыталась воспользоваться тем, что Ковин теперь держал ее не так крепко, но успела лишь скользнуть вдоль стены к окну – он дернул ее за шнуровку на платье и припечатал обратно к стеллажу, вжимая всем телом, пытаясь в то же время расправить ленту.

Госпожа Торэм слабо проговорила: «Ковин…» – но это, разумеется, не помогло.

Дверь снова распахнулась с глухим ударом. Элейн не успела разглядеть, кто появился в комнате на этот раз, как почувствовала, что свободна. Ковина оттащило назад, и вот он уже оказался на полу. Оддин налетел на него сверху, схватил за грудки, поднял на ноги и нанес мощный удар в челюсть. Ковин почти не сопротивлялся – то ли не мог, то ли понимал тщетность попыток: как он был много сильнее Элейн, не давая ей и шанса защититься, так и младший брат был много сильнее его. Если Ковин что-то и уважал, так это силу.

Продолжая держать его за грудки, Оддин оглядел комнату. Элейн, напуганная, стояла у стены, хватаясь за шею. Госпожа Торэм присела на ручку кресла, прижимая ладонь к щеке. Та уже налилась красным. Заметив это, Оддин медленно повернулся к брату. Элейн видела, как изменилось обычно приветливое лицо, став маской чистой ярости.

Он ударил совершенно не сопротивляющегося Ковина по лицу, в живот, приложил локтем куда-то в область шеи. Тот сложился пополам, как кукла, потерявшая кукловода, упал, прижав лоб к полу. А затем засмеялся. Это вызвало новый приступ гнева, и удары посыпались на него один за другим.

Почувствовав, что Оддин почти не контролирует себя, госпожа Торэм подскочила к сыну, пытаясь успокоить.

– Ты убьешь его! – восклицала она сквозь слезы. – Ты же убьешь его!

Оддин не отвечал, перевернув брата на спину и превращая его лицо в кровавое месиво. Смеяться тот перестал, вяло пытаясь закрыть лицо руками.

Элейн наблюдала будто издалека. Она не чувствовала ни злости, ни удовлетворения от того, что ее враг был наконец наказан. Все, чего ей хотелось, – чтобы это поскорее закончилось. То, что происходило, было неправильно, некрасиво, отталкивающе.

Слыша себя точно со стороны, она сказала:

– Остановись.

Странно, но Оддин услышал и замер. Оставив Ковина на полу и хмуро глядя на Элейн, произнес:

– Пойдем.

В дверях он оглянулся на мать:

– Пойдем, пускай придет в себя, а потом убирается.

Она виновато поджала губы.

– Ему нужна помощь, – прошептала она. – Я останусь.

Оддин стиснул зубы.

– Он уже ничего мне не сделает, не переживай, – сказала госпожа Торэм, хотя Элейн была уверена: в тот момент его беспокоило не это.

И все же он кивнул. В коридоре собралась испуганная прислуга.

– Помогите матери, нужно позаботиться о Ковине, – мрачно бросил Оддин, а затем совсем иначе – искренне, с теплотой – обратился к Полин, той самой девушке, что уже помогала Элейн: – Спасибо. Я этого не забуду.

Когда они спустились в столовую, кто-то из слуг спросил, желают ли господа отужинать.

– Неси, – вздохнул Оддин, сев за стол и угрюмо уставившись на льняную вышитую скатерть.

Он долго потирал разбитые в кровь кулаки.

Затем посмотрел на Элейн:

– Как ты? – Его взгляд прошелся по ее шее, где остались следы недавней борьбы.

– Лучше, чем Ковин, уж наверняка, – отозвалась она.

Элейн рассказала, что произошло. Оддин же поведал, что Полин поймала его на улице – он как раз шел домой. Криком, что Ковин в библиотеке убивает «кападонскую девушку», она перепугала половину улицы и заставила Оддина стрелой взлететь по лестнице.

– Прости, – произнес он после долгой паузы. – Это моя вина. Я должен был понимать, что он не оставит тебя в покое. Было безрассудно бросать тебя здесь без защиты. Но я считал, что Ковин под контролем, мы весь день занимались делом Художника, постоянно были друг у друга на виду. Как только закончили, я сразу пошел сюда. Решил оставить лошадь в управлении, там хороший конюх…