Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон

– Кто она – кто? – уточнил Болтайн.

Донун стушевался, но продолжил:

– Девушка, которая сказала «сознайся».

Брови правителя удивленно поползли вверх.

– Сознайся в чем?

Донун поправил ставший тесным ворот сюртука.

– Я не знаю, она… просто сказала это.

Король пристально посмотрел на него.

– Если вы хотите что-то мне рассказать, Донун, я готов слушать.

Тот закачал головой. Возможно, он сошел с ума, но не настолько, чтобы ни с того ни с сего раскаиваться в грехах.

Совещание завершилось через два часа. Король распустил всех, но Донуна попросил задержаться. Они прошли в другую комнату, где их ждали два мягких кресла, а Его Величество – чашка чего-то горячего и ароматного.

– Годвин, объясни, что происходит, – произнес Болтайн, помахав небольшим свитком.

Когда они оставались наедине, их общение становилось менее формальным, хотя Донун всегда помнил свое место. Правитель Англорума мог позволить себе фамильярность, но наместник Мидленда – нет.

– Ваше Величество?

– Мне пришло какое-то, вероятно, шуточное письмо.

Король передал послание Донуну, тот с любопытством развернул его, но едва не выронил, увидев подпись. Прочитав, он обомлел.

«Ваше Величество, достопочтенный король Англорума, Болтайн Непобедимый, меня убили десять лет назад во дворе собственного дома. Один виновный наказан. ДОНУН, ТЫ СЛЕДУЮЩИЙ.

Драммонд Мун, глава клана Мун.

Думна, Кападония»

Послание выпало из его рук. Король поднял сверток, повертел.

– Что ты знаешь об этом? Десять лет назад ты сидел в Роксетере и принимал присягу от кападонских кланов.

– Да, но… – прохрипел Донун. – Почему это письмо прислали вам, а не мне?

– Тебе? – удивился король. – С какой стати его прислали бы тебе?

– Там мое имя, – тщательно подбирая слова, ответил Донун.

Болтайн чуть склонился вперед.

– Ты, кажется, нездоров, Годвин? Вероятно, смерть близкого друга так на тебя повлияла. Здесь нет ни слова о тебе.

– Что?

Донун несколько мгновений глядел на короля, затем протянул руку.

– Могу я?..

Развернув письмо, он не поверил своим глазам. Там было написано следующее:

«Ваше Величество, достопочтенный король Англорума, Болтайн Непобедимый, хочу сообщить вам, что при принятии присяги от кападонского клана Мун было совершено преступление. Прошу найти виновных и наказать. Таинственный благожелатель».

У Донуна задрожали руки. Вдруг откуда-то раздался потусторонний женский голос:

– Сознайся.

Наместник подпрыгнул в кресле.

– Я бы не придал письму значения, – как ни в чем не бывало заговорил король, – но… как будто какая-то сила заставляет меня вновь и вновь возвращаться к нему.

– Созна-а-айся.

– Замолчи! – выкрикнул Донун.

Король медленно перевел на него суровый взгляд:

– Ты, верно, забыл, с кем разговариваешь, Годвин?

– О, прошу прощения, Ваше Величество, я…

– Сознайся, или заберем тебя сюда, к Ковину…

– Замолчи! Не вы, мой господин, прошу…

Донун упал на пол, кланяясь королю в ноги.

– Ты устал с дороги… – предположил Болтайн, однако лицо его было сердитым. – Ступай к себе.

– Да, мой господин, благодарю за вашу снисходительность.

Опираясь о трость, Донун поднялся с пола и поспешил к выходу. Однако, открыв дверь, замер, ощутив, как сердце пропустило пару ударов. Там, за дверью, стоял Ковин Торэм, которого он самолично засыпал землей всего пару дней назад. На его белой рубахе проступали кровавые пятна. Лицо было изувечено.

– Сознайся, – прошептал Ковин.

Донун издал протяжный вопль и захлопнул дверь. Он доковылял до короля, совершенно невозмутимо восседавшего в кресле, вновь упал в ноги и, захлебываясь то ли рыданиями, то ли истерикой, во всем покаялся.

Он рассказал о том, как ненавидел Драммонда Муна, как получил подписанную присягу, но сжег ее, а затем отправил карательный отряд в деревню, где проживал клан. Он намеренно поручил дело Ковину Торэму, так как знал: тот будет безжалостен. Донун признался, что велел убить всех и каждого: мужчин, стариков, женщин, детей. Донун говорил, плакал, затем продолжал свой рассказ и снова плакал.

Король слушал не перебивая. Когда же мужчина у его ног начал всхлипывать, он позвал стражу и велел отвести того в темницу замка. Донун не сопротивлялся. Потом он попытается защитить себя, но не сейчас. Оказавшись в каменном мешке без окон, с одной лишь узкой дверью, запертой на замок, он сжался в комок в самом углу камеры и уснул.

Элейн закрыла каминную трубу на втором этаже и поспешила вниз. Из-за угла она увидела, как увели Донуна. Постучавшись и получив от короля дозволение войти, она влетела в комнату.

– Я правильно расслышала? Он сознался?

– Именно так, – кивнул Болтайн, глубоко задумавшись о чем-то.

Элейн облегченно выдохнула и упала в кресло. Затем, охнув от осознания, насколько грубым нарушением этикета это было, собралась было вскочить, но король махнул рукой, позволяя ей сидеть.

Лакей объявил визитера, в зал вошел Оддин. Он еще не снял свой «окровавленный» костюм, но уже убрал с лица куски сырого мяса и стер кровь.

– Что ж… Тяжело признавать, что вы говорили правду, – подвел итог король.

Оддин подошел ближе и почтительно поклонился.

– Главное, что злодей будет наказан и больше никому не навредит, – произнес он. – Можно ли описать нашу благодарность вам, мой господин, за то, что согласились на такую авантюру и велели всему Совету подыграть нам.

Элейн кивнула, и вправду не в силах выразить свои чувства. Наверное, следовало сказать что-то, но ее не покидала мысль, что ничего этого не случилось бы, если бы Болтайн Зарати не затеял войну против кападонцев, не вынудил принять их присягу и не допустил действий Донуна и Ковина.

Она ничего не знала о том, каким королем он был: ее жизнь с момента появления Англорума была жизнью обычной прачки. Такое существование лишено многих радостей, как, впрочем, и горестей: когда совершенно нечего терять, ты в какой-то степени защищен от самодурства правителя.

Но Элейн не могла не отметить, что король согласился на ее театральное представление, а ведь мог просто выставить за дверь, когда она только рассказала свою историю.

Пока она размышляла об этом, Болтайн тоже будто бы мысленно был где-то далеко.

– Вы как будто огорчены, Ваше Величество? – спросил Оддин.

Тот перевел взгляд на пару перед ним.

– Печалит история, которую я узнал. Еще больше огорчает, что я держал подле себя человека подобного сорта.

Элейн понимающе кивнула: если король был искренен, то чувствовал себя преданным и одураченным. Впрочем, она слишком мало знала о нем, чтобы делать такие предположения. Не исключено, что он сам искал повода сместить Донуна, а тут подвернулись Элейн с Оддином.

Чуть нахмурившись, Болтайн добавил:

– Донун будет наказан по всей строгости закона. А теперь ступайте и живите с миром.

Оставляя позади Его Величество, Донуна и всю эту историю предательства и мести, Элейн чувствовала себя растерянной. Еще несколько дней назад она думала, удастся ли доказать вину Ковина, – и вот он был мертв. Еще утром она тряслась из-за предстоящего разоблачения Донуна: столько всего могло пойти не так. И этот попал в темницу. Еще несколько часов назад она беспокоилась, что ее сценарий был недостаточно пугающим: наместник Мидленда повидал и не такое: одним призраком и письмом его будет не запугать. А затем явился Оддин, заявивший, что «почувствовал необходимость своего присутствия», и финальный штрих с его появлением в образе Ковина заставил Элейн поверить в успех.

Все закончилось так же внезапно, как началось тогда, в Лимесе, когда Оддин решил умыться в реке, и Элейн заметила и «узнала» его.

Сейчас она снова смотрела на то же самое лицо, но с совсем другими чувствами.

Оказавшись на площади возле королевского замка, Элейн остановилась, подняла глаза к небу и, не веря, что это правда, прошептала:

– Теперь всё.

И почувствовала, как крепкие, теплые руки коснулись ее, нежно обнимая. Оддин уткнулся подбородком в ее макушку и так же тихо произнес:

– Теперь все только начинается.

Элейн приняла его объятия, впервые не пытаясь высвободиться, и почувствовала: это именно то, что нужно. Оддин дарил ощущение, что она твердо стоит на земле, а не падает в бездонную яму. Было страшно думать о возвращении к прежней жизни. Элейн прежней уже не была.

– Ты помнишь, что обещала заехать к матери? – произнес Оддин, отстраняясь.

Эти слова отозвались радостным трепетом в душе. Элейн кивнула и улыбнулась.

Они отправились в путь на следующее утро. Оддин, приехавший в Колдуэн на Ветре, и обратно ехал верхом, сопровождая повозку, в которой путешествовала Элейн. Днем они почти не говорили, зато вечерами делили ужин. Это время запомнилось Элейн особой атмосферой доверия и уюта. Сидя в очередной таверне, они неторопливо трапезничали, подшучивая друг над другом, будто были знакомы много лет, рассказывая истории из своего детства и юности.

– Феолор сказал мне, что мы должны стремиться к смирению, – поделилась как-то Элейн мыслями, которые никак не выходили из головы. – Но ведь тогда Ковин по-прежнему угнетал бы весь Нортастер, а Донун безнаказанно развлекался на балах и охоте. Феолор говорил так уверенно, что с ним было трудно поспорить. И все-таки…

Оддин на это добродушно рассмеялся:

– Знаю, о чем ты. Он повторял про это свое смирение с тех пор, как мне исполнилось лет пять. Думаю, я все еще не осознал полностью, что к чему…

Он сделал глоток эля и с легкой грустью взглянул на горящие свечи: те стояли на каждом столике, торча из горлышек старых бутылок с залитыми воском боками. Элейн отметила, что, возможно, впервые за последние десять лет не чувствовала раздражения или страха, глядя на пламя. Теплый трепещущий свет дарил только умиротворение.

– Я свою службу выбрал именно из-за Магистра. Когда мне было лет четырнадцать, я стал силен и искусен в боевом мастерстве и начал рассказывать об этом всем, у кого были уши. Понимаешь, на балу обычно нет повода продемонстрировать подобные таланты, поэтому приходилось доносить словами. И тогда Магистр спросил меня, какую же пользу человек, столь одаренный физически, мог принести миру. Как будто я тренировался для чьей-то пользы! Все, что мне нужно было, – чтобы отец и брат больше не могли надо мной издеваться. И еще хотел доказать им, что не слаб. Магистр же сумел укрепить во мне мысль: не нужно никому ничего доказывать. Это есть первый шаг на пути к смирению: прими, что другие могут считать иначе, оставайся верен себе и не будь засранцем.

Оддин произнес последние слова назидательным тоном, каким, наверное, их когда-то говорил Феолор.

– Он постоянно повторял, что так же, как я тренирую физическую силу, должен тренировать силу духа. И в этих наших беседах я пришел к мысли о служении другим. – Он печально вздохнул: – Сейчас я понимаю, что разговоры с Магистром значительно повлияли на меня и мой выбор. Сделали сильным, добродетельным, справедливым, замечательным во всех отношениях…

Элейн рассмеялась:

– Но смирения ты так и не достиг? Самолюбование, кажется, никак не может уживаться в человеке со смирением.

Оддин усмехнулся и будто бы по секрету добавил:

– Просто не хочу, чтобы кто-то знал, какого духовного просветления я добился, поэтому изображаю спесь и напыщенность.

От этих слов Элейн закатила глаза. Она точно знала, что он не говорил серьезно. Как, впрочем, и всегда, когда расхваливал себя. И сейчас, возможно, она действительно начала понимать, о чем говорил Феолор: Оддин служил другим без остатка, без стремления получить похвалу. Не потому, что не имел выбора, а потому что мог. И в его общении с любым человеком, будь то король или слуга, никогда не было ни угодливости, ни надменности. Он говорил и держал себя с искренним уважением, отчего и сам вызывал симпатию почти у любого… Если только не разгуливал в форме карнаби по кападонской глубинке…

– А вообще, – серьезнее продолжил он, – воспитание силы духа – это путь. И сам путь – уже достойная цель для человека. За целую жизнь мы можем не стать мудрецами, которым подвластны все людские страсти. Но я стремлюсь к тому, чтобы быть верным себе и другим, жить в гармонии с миром, каким бы он ни был, и любить.

Последнее слово он произнес особенно проникновенно, и Элейн бросило в жар. Благодаря приглушенный свет таверны, скрывающий румянец, она прочистила горло и ответила:

– Это, кхм… звучит хорошо…

Оддин так долго и многозначительно смотрел на нее, что Элейн решила поскорее закончить трапезу и отправиться к себе. Интимность вечеров, пускай они и проходили в людных местах, с каждым разом становилась все более осязаемой. Элейн в равной степени ждала и страшилась дня, когда они с Оддином приедут в Нортастер, ведь за этим последует неминуемое расставание. И тогда ничто не будет бередить душу, но… возможно, у нее вообще ничего не будет. Жизнь Элейн была пуста.

Госпожа Торэм ждала их. Это было ясно по тому, что она оказалась в холле раньше, чем служанка успела оповестить о возвращении хозяина.

– Новости добрались быстрее вас, – улыбнулась она. – Донун в заключении, решается его судьба. Но поговаривают, что ему грозит каторга. Меньшего он не заслуживает!

Элейн с облегчением выдохнула. Ее все еще беспокоила мысль о том, что король мог передумать, поддаться увещевающим речам Донуна и смилостивиться.

– Но есть еще кое-что, – госпожа Торэм взяла Элейн за руку и повела за собой в гостиную. – Некоторое время назад я отправила пару писем, и… Элейн, я нашла твою родню.

Десять лет назад Элейн была лишь ребенком: потеряв семью, покинув деревню, она решила, что осталась одна на всем белом свете. Ее не посещали мысли о других Мунах, живших в Кападонии, а то и Мидленде. Однако госпожа Торэм, услышав историю, произошедшую в Думне, в первую очередь подумала именно об этом: не могло быть, чтобы все члены клана проживали в одной деревне. Элейн была дочерью главы, девушкой благородного происхождения даже по меркам карнаби. Без подтверждения статуса от других родственников она оставалась простой прачкой, однако могла рассчитывать на другую жизнь.

Госпожа Торэм принялась перечислять, кого и в каких городах отыскала, а Элейн только глупо кивала, не смея верить. Неужели у нее все еще была семья?

– Они хотят тебя видеть. Вот письма, можешь ответить каждому и договориться о визите. Кроме того, вот здесь, кхм, – она заглянула в одно из посланий, – «Хранитель имени клана» пишет кое-что любопытное. Посмотри, ты – единственная наследница главы клана Мун.

Задумчиво закусив губу, Элейн уточнила:

– Стало быть, я теперь – завидная невеста?

– Ну, предположим, «завидная» – это слишком громкое слово. Уж точно не здесь, не в Мидленде. – Госпожа Торэм, как всегда, сообщала подобные новости без тени снобизма, в своей неподражаемой манере, будто речь шла о чем-то обыденном. – Но сочетаться с тобой браком может любой благородный мужчина.

Элейн сглотнула. Она остро ощущала присутствие Оддина в комнате, знала, что тот слышал каждое слово, но не решалась поднять на него взгляд. Повисла долгая пауза, во время которой щеки Элейн начали гореть от смущения. Она отшучивалась от предложений Оддина, понимая, что положение их было неравным. Но теперь, когда оказалось, что они достойны друг друга, позволила себе признать, что испытывала чувства к этому человеку. Элейн готова была и впрямь ответить «да», вот только не могла набраться духу даже посмотреть на него.

Наконец, он сам шагнул ближе, и Элейн, уверенная, что была краснее кападонского знамени, встретилась с ним взглядом. Он вопросительно поднял брови, а затем, вероятно поняв природу ее смущения, неуверенно уточнил:

– Может быть, теперь ты готова дать мне ответ?

Она едва заметно улыбнулась, в то же время потянувшись к мешочку с картами. Но Оддин перехватил ее руку, взяв в свою. Он заглянул ей в глаза со спокойной надеждой.

– Думаю, ты и сама знаешь, хочешь этого или нет.

Элейн прикрыла глаза и кивнула.

Тогда оба несмело повернулись к госпоже Торэм. Та одновременно и рассмеялась, и расплакалась. Выдавив «благословляю», она вышла из комнаты.

Оддин поцеловал кончики пальцев Элейн.

– Жду не дождусь, когда смогу рассказать детям историю нашего знакомства. «Все началось с того, что ваша мама решила меня убить…»

Но все могло сложиться совсем иначе…

Неистовый гон

Глава первая,

в которой одна встреча меняет жизнь Элейн

Яркий огонь вызывал у Элейн дурные воспоминания. Она внутренне сжималась всякий раз, когда Войт зажигал печь, чтобы кипятить щелочную воду. Тогда приходилось приоткрывать небольшое окно прачечной – будто бы из-за запаха, но на самом деле из-за душащего беспокойства.

От пара девичий лоб становился влажным, рыжие волосы вились еще мельче, вылезая из-под чепца. После кипячения Элейн ждало еще много работы. Когда девушка заканчивала варить хозяйскую одежду в тазу, ей нужно было погрузить четыре корзины мокрого белья на телегу и отвезти к реке. Там тщательно прополоскать в холодной воде, вновь погрузить на телегу и отвезти на задний двор, чтобы развесить для сушки.

В тот день Элейн, как обычно, полоскала, заткнув юбку и передник за пояс. Другие прачки переговаривались, она же не любила болтать во время работы. Взяв покрасневшими от холода руками очередную рубаху и наклонившись к реке, она вздрогнула. Там на утихающей ряби воды стало отчетливо видно отражение мужчины в синей форме карнаби.

Испуг вызвало вовсе не то, что человек был из некогда враждебного племени, нет. Ее собственный народ, кападонцы, уже десять лет жил с карнаби в мире и согласии в объединенном королевстве Англорум.

Но вот лицо мужчины… Это лицо Элейн не забудет никогда. Десять лет оно снилось ей в кошмарах, которые, впрочем, так ни разу и не оказались страшнее реальных воспоминаний.

Вся ярость и боль, что жила в сердце последние годы, подступила к горлу.

Рубинового цвета рубашка выскользнула из девичьих рук, чуть взволновав поверхность реки, а затем начала плавно опускаться на дно.

Казалось, кровь наполняла воды, как это случилось тогда, в Думне, когда Элейн в последний раз праздновала свой день рождения.

Медленно распрямившись, она обернулась. Сомнений быть не могло: светлые волосы, на лбу росшие клином, правильные черты лица с пронзительными светлыми глазами, родинки на щеке. Это был он.

– О, прошу прощения, не хотел помешать вам, милая девушка, – улыбнулся карнаби.

Она же не могла пошевелиться, не веря, что человек, которого она ненавидела полжизни, вновь оказался рядом.

– Мне просто нужно помыть руки и… – Мужчина взглянул на свои ладони. – Раз уж вы остановились, позвольте, я сделаю это.

Он подошел к деревянному настилу и опустился на колени рядом с Элейн.

Она продолжала смотреть на него остекленевшим взглядом, не веря, что герой ее кошмаров находился на расстоянии вытянутой руки. Покончив со своим делом, он криво усмехнулся и поспешил уйти.

Лишь когда карнаби скрылся из виду, Элейн вновь ощутила собственное тело. Ее била крупная дрожь. Она сделала несколько шагов от реки, и ее вырвало.

Не помня, как собрала мокрое белье в корзины, Элейн добралась до дома хозяина и спряталась в своей крохотной комнатке на чердаке.

Из-за того, что сотворил этот карнаби и его подручные, Элейн была вынуждена навсегда покинуть родную деревню, забыть все, что любила, и начать новую жизнь. Она пришла в Лимес десятилетней девчонкой с мешком того, что показалось ценным, за спиной. Элейн мало что знала и умела, никто не хотел брать ее на работу. Какое-то время она жила тем, что распродавала свои вещи, и сейчас была уверена, что большинство предметов отдала за бесценок, – скупщики были рады обмануть неразумное дитя. Затем средства кончились, и ей пришлось устроиться разносчицей. Поутру ей на шею вешали тяжелый поднос с широкой кожаной лентой, на нем – снедь и напитки, которые она должна была продавать с утра до вечера на главной площади.

Жилье ей предоставил хозяин, но место было маленьким, душным и запущенным. В Думне, деревне Элейн, собачья конура – и та была обустроена лучше, чем комнатка в подвале старого дома, которую ей выделили.

Поэтому Элейн была рада, когда богатая семья взяла ее к себе прачкой. Ей выделили кровать в комнате для прислуги. Соседками стали помощница кухарки и гладильщица. Научили всем премудростям дела, она стала стирать белье.

После Элейн сменила еще два дома, и условия с каждым разом становились чуточку лучше.

Впрочем, это все еще был изнуряющий ежедневный труд. Если оставались силы на то, чтобы подумать перед сном, Элейн начинала размышлять, что не такой жизни хотела для себя. Вот только она не умела ничего, кроме как стирать одежду.

Там, в прошлой жизни, ее ждало совсем другое будущее, но все оборвалось в один миг, уничтоженное жаждой крови проклятых карнаби. И теперь оставалось лишь влачить жалкое существование никому не нужной собаки!

Но тому, у кого ничего нет, и терять нечего.

Элейн выглянула в крохотное окно убогой комнаты и задумчиво взяла в руки колоду, которую когда-то нарисовала мать. Карты были размером чуть больше ладони, не слишком удобные для тасования. Однако действие казалось настолько привычным, что Элейн перемешивала их совершенно непринужденно, как заправский игрок. С той лишь разницей, что в этой колоде не было мастей. Зато три десятка рисунков, изображающих разные сценки из жизни, могли помочь, если на душе было муторно, а разум терзали сомнения. Сами по себе они ничего не значили, но, обратившись к картам с вопросом, можно было получить ответ.

Так и сейчас Элейн вытянула одну, чтобы понять, что следовало делать дальше.

В комнате с большим камином, ссутулившись, на стуле сидел молодой человек. Над ним, сложив руки в молитвенном жесте, склонился мужчина. Рядом со стулом на коленях стояла девушка, она держала молодого человека за руку, с явной тревогой вглядываясь в его лицо.

Глава вторая,

в которой Элейн оказывается перед выбором

В комнате с большим камином, ссутулившись, на стуле сидел молодой человек. Над ним, сложив руки в молитвенном жесте, склонился мужчина. Рядом со стулом на коленях стояла девушка, она держала молодого мужчину за руку, с явной тревогой вглядываясь в его лицо.

Элейн недолго рассматривала картинку, чтобы понять, что это значило: молодого мужчину она приняла за карнаби. Судя по подушке под спиной и обеспокоенности тех, кто его окружал, ему было плохо. Где же на картинке была сама Элейн? Неужели это она встревоженно сжимала руку убийцы?

Она прислушалась к себе: жажда мести боролась в душе с неприятием жестокости. Думать о расправе – это одно, но действительно убить – совсем другое. Могла ли она и в самом деле лишить жизни другого человека, даже если он отобрал все самое дорогое, что у нее было?

Впрочем, мысль о том, чтобы просто забыть об этой случайной встрече с человеком, принесшим столько горя, вызывала ярость. Конечно, она не могла отпустить его.

Как же следовало поступить?

Элейн еще не закончила со стиркой и должна была вернуться в прачечную, поэтому отложила принятие решения до вечера. Но мысли, разумеется, то и дело возвращались к светловолосому капитану в синей форме.

Будто специально в тот день ее загрузили сверх меры. Когда Элейн показалось, что она вот-вот сможет уйти, закончив чуть раньше обычного, хозяйка велела заняться парадными платьями, чтобы семья могла отправиться на выходных на ярмарку. Элейн тихонько застонала: для стирки парадные наряды были едва ли не сложнее белоснежного белья, так как мокрыми весили как здоровая лошадь.

Когда, наконец, со всеми делами было покончено, Элейн едва не передумала разбираться с карнаби. Она так устала, что сил не было даже просто встать. Но, немного посидев и выдохнув, все же собрала волю в кулак и переоделась в новое красное платье, которое держала для особых случаев. Элейн не знала точно, почему это показалось важным: ей как будто требовалось сменить облик прачки насвой собственный, что бы это ни означало. Только теперь стало ясно, что все эти годы она лишь изображала послушную бедную сиротку, пряча истинное лицо. Но теперь в ней проснулась Элейн Мун, дочь главы клана, решившая отомстить за семью. Это было ново и пугающе, и тем не менее заставило очнуться от долгого сна.

На пояс она повязала мешочек, в который спрятала карты и небольшие сбережения: кто знает, чем закончится этот вечер. Рыжие волосы стянула лентой на затылке и вышла на улицу.