Таинственное исчезновение

– Нет, напротив, видя его тоску, я звала вернуться. Но он сразу принимал веселый вид, шутил, что стать уездными домоседами мы еще успеем, и мы ехали дальше.

И недели не прошло после возвращения Захарьевых в имение, как Ксения ощутила резкую перемену в муже. Энергичный, остроумный, душа компании, нежный и внимательный к ней – таким она знала его больше года. В Захарьевке Василий сделался меланхоличным, а иногда просто угрюмым. И впервые довел ее до слез пренебрежительным, раздраженным тоном. Правда, это было лишь раз, и раскаяние его казалось таким искренним, что она, конечно же, простила. И следователю не стала бы говорить – да только он просил не упускать подробностей. Он, заинтересовавшись этим случаем, спросил:

– Как вы думаете, что вызвало в Василии Артемьевиче такие перемены? Может быть, вы расспрашивали его? Он ничего не говорил?

Да, Ксения пыталась помочь мужу, пыталась понять, что с ним происходит. Но тот лишь мрачновато отшучивался, а замечая испуг в ее глазах, брал себя в руки, ненадолго становясь прежним – веселым и ласковым. Сразу по возвращении он рьяно занялся хозяйством. И молодая жена догадалась, что так он пытается лишить себя свободного времени – лихорадочно ищет себе какое угодно занятие.

– Боже мой! – Ксения обхватила руками свои худенькие плечи, словно мерзла. – Я нынче почти уверена, что эта его перемена настроения как-то связана с его исчезновением!..

До конца дня Викентий Павлович бродил по имению. Барский дом был красив и ухожен. Еще утром, подъезжая по широкой, уложенной желтой плиткой дорожке к высокому крыльцу с колоннами и резной дубовой дверью, Петрусенко подумал, что тут живут люди если не богатые, то очень обеспеченные. Широкие гостиные с удобными креслами и маленькими столиками, каминами и картинами на стенах говорили о том же. Мебель кабинетов – Захарьева-младшего и покойного Артемия Петровича – была отменной, в шкафах книги на русском, а также на немецком и французском языках. Следователь посидел в кабинете хозяина, просмотрел стопку деловых бумаг, полистал газетные вырезки. Он сам не знал, что хочет найти, да и не искал – присматривался. Говорил с людьми. Три из этих разговоров особенно его заинтересовали.

Дворецкий, давний слуга Артемия Петровича, неотлучно находился при старом хозяине в последние дни его жизни. Захарьев-старший уже не вставал, и, зная, что часы его сочтены, велел позвать сына. Это случилось вечером, а под утро он умер. Но тогда, в темной комнате, при тусклых свечах он долго говорил с сыном. Несколько раз за время этой беседы дворецкий тихо заходил в комнату: приносил отвар из трав, давал хозяину лекарство. Он слышал, что разговор шел о хозяйственных делах, о наследстве. Но последний раз, ненадолго зайдя в комнату с питьем, он уловил надрывный полушепот больного: «Вася, молю тебя, не повтори моей ошибки! Я виноват перед тобой – прости, но не повтори! Женись на Ксении, живи семьей… Обещай же мне…» Василий сидел на постели, прижимал руку отца к груди. Коротко оглянувшись, сказал хрипло: «Поставь, Макарыч…» Голос его дрожал…

Старая нянька Василия жила в аккуратном флигельке в глубине большого сада. В прихожей пряно пахло травами, которые пучками свисали вдоль стен. Уютная комната, перегороженная широкой печкою словно на две – столовую и спаленку. Кружевные вышивки, горшочки с цветами, коврики на полу… От старушки, живущей здесь в покое и довольствии благодеяниями своих хозяев, следователь услышал все больше о том, какие славные и добрые люди ее господа, да о детстве Васеньки. Казалось бы, ничего полезного в этих воспоминаниях нет. Но у Петрусенко уже появилось предчувствие, что – ох, не простое дело досталось ему, и корни, возможно, уходят в далекое прошлое. Он мог, конечно, ошибаться, но все же внимательно слушал рассказ о том, как поженились Артемий Петрович и Мария Степановна, как долго жили, не имея детей, как уезжал барин надолго по разным делам – богатство-то трудами дается, – а барыня тосковала, крестьянских ребятишек собирала, учила их грамоте, даже музыке. А потом родился сынок долгожданный. Он родился не здесь в Захарьевке, а в Вологодской губернии, откуда барыня была родом и где проживала ее матушка. Вернулась, когда Васеньке минуло полгода, тогда-то ее, Степаниду, и взяли в няньки. Она была из семьи бывших дворовых людей Захарьевых, и хотя уже лет десять как крестьян отпустили на волю, продолжала служить при барском доме. Но когда сделалась нянькой барчука, все изменилось – стала Степанида словно бы членом семьи. В своем Васеньке души не чаяла, и Васенька был к ней добрый, ласковый, как и родители его, Царствие им Небесное. Шалун, конечно, так на то и дите! Вот только беда – разлучали их часто. Пока маленький – все больше на глазах, а как подрос – то учится в городе, то к бабушке в Вологду отошлют. Степаниду с ним туда не отправляли, не нужна, видать, там была. Судя по всему, очень любила внучка бабушка. И то: ведь родился у нее на руках.

Долго еще рассказывала старушка, угощая Викентия молоком с медом, про маленького барина, про ласковую хозяйку-покойницу, строгого, но доброго барина. Петрусенко терпеливо слушал все, надеясь, что что-то из этих рассказов пригодится в нужный момент.

Наведался он и на конюшню. Могучего вида молодой еще мужик с кудлатой бородой вывел к нему жеребца, на котором в тот роковой день уехал из дому хозяин. Воронок, черный с белой звездочкой на лбу и белыми носочками на передних ногах, был чудо как хорош. Похлопав коня по крупу, Петрусенко спросил, не был ли Воронок запотевшим, усталым, когда вернулся один домой.

– Не, барин, – блеснул зубами конюх, оглаживая коня, – спокойно пришел, тихо. Думаю, недолго шел, есть еще не хотел, пожевал немного, без охоты.

3

На следующий день утром, после легкого завтрака, Викентий Павлович выехал верхом по той дороге, по которой ровно неделю назад отбыл неизвестно куда Василий Захарьев и по которой два часа спустя вернулся его конь. Конюх, предупрежденный Петрусенко еще накануне, подготовил ему Воронка, поддержал стремя и предупредил, что жеребец резвый, но узды слушается мгновенно, а вот шпор не переносит совсем.

Викентий был неплохим наездником и сразу понял, что конь под ним отменный. Солнечное теплое утро, дорога, а вернее, широкая тропа, идущая вдоль зеленеющего поля по кромке леска, запахи трав, черемухи… Так бы ехать и ехать, ни о чем не думая, наслаждаясь…

Судя по свидетельствам жены Захарьева и прислуги, в день исчезновения он был в хорошем настроении, поездка была какой-то необязательной, он даже подумывал ее отложить, но потом сказал:

«Какое утро отменное! Проедусь до Белополья, да заодно и дело сделаю, заеду к посреднику». Значит, размышлял Петрусенко, его ничто не тревожило, не угнетало, никаких особенных планов он заранее не строил. К посреднику не торопился, то есть по пути мог еще куда-нибудь завернуть. И тут что-то случилось. Или возникли новые обстоятельства…

Мысленно споткнувшись о слово «обстоятельства», Викентий почему-то вспомнил слова дворецкого. Как там сказал Василию умирающий отец? «Не повтори моей ошибки. Я виноват перед тобой…» Причем эти слова сопровождались настойчивой просьбой жениться. Так, может, Артемий Петрович совершил какую-то ошибку, винил себя в чем-то, что было связано с его семейной жизнью? Другая женщина? Кто знает… Но каким образом это может быть связано с исчезновением Василия? Скорее всего, никаким… А интересно, знает ли Ксения Владимировна, что решение Захарьева-сына жениться на ней это исполнение предсмертной воли отца? Похоже, не знает. Впрочем, может быть, одно пришлось к другому: Василий и сам видел в ней нареченную, любил, знал, что девушка тоже его любит и никуда не денется, вот и не торопился. А тут смерть отца подтолкнула. Как знать?..

Так что же с тобой случилось, отставной уланский поручик, остроумный красавец, благополучный и богатый помещик? Жив ли ты?.. Какое-то смутное ощущение подсказывало Викентию, что Захарьев жив. Остановив Воронка, он соскочил с седла, погладил коня по холке.

– Ах ты, славная коняга! Ты последним видел своего хозяина. Ты знаешь больше других.

Воронок стал щипать траву. Петрусенко присел на прогретую солнцем кочку, расстегнул жилет и верхнюю пуговицу рубашки. Тепло, хорошо…

– Ну что, – сказал он снова коню, который, словно понимая, покосился на него черным глазом. – Если не можешь рассказать, так, может, хоть покажешь мне, как вы ехали с хозяином, где он отпустил тебя домой? Ведь с того дня ты из конюшни вышел впервые. А вдруг помнишь?

Викентий бодро встал, взялся за уздечку. Ему понравилась пришедшая в голову затея. Конечно, надежды мало, но все же. Лошади существа умные, преданные. Легко вскочив в седло, он не стал править конем, хлопнул его ладонью по крупу.

– Давай, дружок, иди-ка сам. Показывай.

Понял его жеребец или нет, но тронулся вперед, не торопясь, но и не отвлекаясь на молодую зелень вдоль тропы. Спокойно, с достоинством переступал он тонкими ногами. Тропа внезапно раздвоилась, но Воронок не колеблясь свернул направо, и у Викентия дрогнуло сердце: «Надо же! А вдруг что и получится…»

Дорога заворачивала в лес, но не глубоко, по опушке, через чудные полянки, вышла к журчащему веселому ручью, пошла вдоль берега. Потом ручей стал шире, превратившись уже в небольшую речку, и внезапно разлился озерком. Берега его заросли камышом и осокою, и тут же – Воронок вывез Викентия прямо к этому месту, – в несколько рядов стояли ульи. Пасека. И тут конь стал, опустил голову и принялся щипать траву. Но Петрусенко и сам остановил бы его, поскольку увидел двух человек, отлично ему знакомых: Сергея Никонова и околоточного Степана Матвеевича. Те тоже его узнали, пошли навстречу.

– Славно, славно, – сказал Никонов, пожимая ему руку. – А я часа через два думал наведаться в имение, узнать, как у тебя дела. Я-то свои почти закончил, собираюсь возвращаться. Поедем вместе?

– Пожалуй, – протянул было Петрусенко, но, глянув на коня, спокойно пасшегося у озера, вдруг раздумал. – Нет, Сережа, я только до Белополья тебя провожу и вернусь. Не все еще мне ясно.

Он подошел к коню. «Похоже, друг, что воротился ты домой как раз отсюда. Или ошибаюсь? Эх, не скажешь ведь…» Воронок поднял голову, поглядел на него. И тогда Викентий, звонко шлепнув его по крупу, сказал громко и четко:

– Домой! Иди домой, Воронок!

Он, впрочем, не был готов к тому, что конь сразу послушается. Но Воронок, мотнув головой и коротко храпнув, повернулся и спокойно побежал прочь той же тропой, какой они прибыли сюда. Петрусенко растерянно оглянулся.

– Пошел… Степан Матвеич, а ведь, похоже, хозяин в тот день отправил коня домой именно отсюда. Или Воронок сам ушел. Во всяком случае, расстались они здесь. Похоже, как вы считаете?

– Може буты, – сказал околоточный, качая головой, – може буты… Та що ж воно за мисце такэ!

– А в чем дело?

– Да в том, что и мы тут не случайно, – объяснил Никонов. – Как раз здесь, неподалеку от пчельника, вон на том дереве и нашли повесившегося Ивана Гонтаря.

– Да ну! – Петрусенко был поражен. Но тут он увидел, что Воронок вот-вот войдет в лесок и скроется с глаз. Он представил, что конь вновь вернется домой без седока и насмерть переспугает хозяйку. Пронзительно свистнув, он побежал по тропе, крича: «Тпру, Воронок, стой!» Тот, умница, послушался, и скоро они вместе вернулись к озеру.

– Давайте присядем, друзья мои, – кивнул Петрусенко на сколоченную у ближайших ульев скамью. – Расскажи, Сергей, поподробнее, что тут случилось. Когда Гонтарь появился в деревне? – он махнул рукой в сторону близких хат.

– Да, точно, это Яковлевка, – подтвердил Никонов. – Гонтарь родом отсюда, родители его здесь живут. Они о нем года четыре почти ничего не знали: уехал на заработки, слухи доходили редко. А на той неделе, в четверг, – да, как раз ровно неделю назад, – он явился домой.

– В четверг, говоришь? – Петрусенко перестал набивать табаком свою трубку, вскинул брови. – Ну, ну… Интересное совпадение!

– Ты о чем это? – теперь уже удивился Никонов.

– Да вот, видишь ли, тот, кого я, как ты знаешь, ищу, помещик Захарьев, исчез ровно неделю назад, в четверг. Яковлевка и Захарьевка друг от друга рукой подать. Гонтарь, как ты сказал, повесился на пасеке. А Захарьев, как я предполагаю, тоже как раз здесь, у пчельника, расстался со своим конем, и тот сам вернулся домой.

– Но это не факт, а только твое предположение?

– Да, да! – нетерпеливо сказал Викентий. – Это может оказаться и просто моей фантазией. Но я почти в этом уверен… А когда же Гонтарь покончил с собой? В воскресенье, кажется?

– Точно, у недилю, – закивал головой околоточный. – З ранку пишов з дому, чекалы его батькы, чекалы, та й почалы розшукуваты. Вже надвечир знайшлы оце туточкы, – указал вновь на дерево.

– И здесь, Сережа, тоже странное совпадение, – усмехнулся Викентий. – Именно в воскресенье вечером, узнав об этом самоубийстве, жена Захарьева решила больше не ждать его, а обратиться в полицию.

Он вспомнил, как Ксения Владимировна, еще при их первой встрече у него в кабинете, волнуясь и заламывая пальцы, рассказывала: «На третий день, в воскресенье, уже стемнело, прибежала девушка, моя горничная Луша. «Ой, барыня, – кричит, – страхи-то какие, спаси Господи! В Яковлевке Ванька Гонтарь повесился, который к родителям из города намедни приехал». Я и так в лихорадке была, в тревоге, места себе не находила. А тут услышала об ужасном этом событии, и так мне страшно стало!.. Еле переждала ночь и вот, приехала к вам о помощи просить…»

Викентий Павлович читал сообщение о побеге Ивана Гонтаря, которое буквально на днях поступило в полицейскую управу. Из Екатеринославской тюрьмы бежали два приговоренных к повешению по одному делу. Поскольку оба были родом из здешних мест – Карзун из самого города, Гонтарь из Белопольского уезда, то их охранное отделение извещали особо. Следовало проверить бывших дружков, родственников бежавших. Но полиция не успела еще ничего предпринять, как пришло известие: в Яковлевке повесился приехавший на днях навестить родителей бывший крестьянин Иван Гонтарь. О том, что повесившийся – бежавший преступник, уездная управа, подавшая эти сведения в город, узнала из его предсмертной записки.

– Родители Гонтаря тоже не ведают, откуда он приехал, – рассказывал Викентию Никонов. Разговор шел в коляске, резво катившей по дороге. Никонов свои дела уже закончил: Гонтаря опознал, свидетелей опросил, разрешение на похороны оформил и возвращался в город. Петрусенко еще оставался: он решил не уезжать, не сделав еще одного дела – страшного, но необходимого. А пока составил младшему коллеге компанию до Белополья, собираясь зайти там к мировому посреднику. И слушал по пути рассказ Никонова.

– Родители у него старики уже. Сын приехал – обрадовались. Сказал, погостит несколько дней. Но был мрачный, угнетенный какой-то. Как сказала мне его мать: «Беда давила его. Я видела, но что сделаешь? Мне не открылся…» А он три дня себе жизни отпустил попрощаться со всем родным. Когда в воскресенье он ушел с утра и к обеду не вернулся, у родителей сердце заныло, почуяли неладное. Стали искать, кликнули соседей помочь. Но могли еще долго не найти: пчельник, сам видел, заброшенный, ульи пустые, сюда редко кто ходит.

– Кто же обнаружил?

– А братишка его младший. Он мне сказал, что вспомнил, как Иван пришел в деревню именно оттуда – через поле от ульев. И пошел искать в ту сторону. Так что первым он Гонтаря увидел, да и последним – тоже…