Качели судьбы

Лариса закрыла дверь, задумалась. Она уже собралась и даже родителям сказала, что уходит. Просто нужно было время прийти в себя. Рада? Есть какое-то возбуждение, но радость ли это? А он выпивший… Там, в колхозе, вечерами парни тоже часто выпивали, некоторые девчонки – но не она, – с ними. И тогда это казалось чем-то естественным. Сейчас надо будет идти с ним по улице… Вообщем, что зря гадать – и Лариса хлопнула дверью.

Они шли по проспекту, и худшие её опасения оправдывались. Виталий громко говорил, хохотал, хватал руки, обнимал за плечи. Встречные поглядывали на них. Никогда в жизни Ларисе не было так стыдно. Она потянула его в небольшой скверик, усадила на скамью. Он продолжал резвиться:

– Ларчик, здесь нет полного уединения! Надо найти местечко поуютнее! Как раз уже темнеет. Ларчик, ты прелесть!

И, пытаясь залезть ей за вырез платья, пропел:

– А ларчик просто открывался!

Теперь ей стало ещё и противно. С трудом отводя его руки, она попыталась привести его в чувство:

– Виталий! Я сейчас уйду! А ты, если хочешь, чтобы мы встречались, следующий раз придёшь трезвый…

Но он вдруг лёг на скамью, положил ей голову на колени, продолжая бормотать про легко открывающийся ларчик.

– Виталька! Виталька!

Лариса потрясла его за плечи и вдруг изумлённо поняла, что он спит. Спит пьяным, мгновенно приходящим сном. Она встала, не заботясь об удобствах его головы, и не оглядываясь ушла.

Виталий приходил ещё дважды. Оба раза сам к квартире не поднимался, подсылал вызвать её мальчишек. Первый раз она вышла. Он сидел на лавочке у подъезда и снова был слишком весел. Твёрдо зная, что никуда с ним не пойдёт, но не желая откровенной демонстрации, Лариса присела рядом с ним.

– Бросила меня, – протянул он обиженно. – На произвол хулиганам и милиции.

– Но я вижу, ты всё же жив. И как ты себе это представлял: я тащу твою пьяную невменяемую тушу в уютный уголок?

– А что? – патетически воскликнул Виталий. – Таков удел жён!

– Я тебе не жена и ею не буду.

– Ну вот… – голос у него стал капризный, раздражённый. – А ещё говорят: женщины молятся на своих первых мужчин, всё им прощают!

Лариса встала и ушла, сказав на ходу:

– Не приходи больше, я не выйду.

И не выходила. А фраза насчёт первого мужчины её только позабавила. Ни тот первый их вечер, ни два последовавших после, не остались в её чувственной памяти. В первый раз её тело было сковано ожиданием боли, да ещё примешивались стыд и неловкость – вертелась нелепая мысль о том, что бюстгальтер у неё старенький, с оторванной пуговкой и зашпиленный булавкой… Боли она и не почувствовала, кровило, вопреки ожиданию, чуть-чуть, а копошение чужой плоти казалось таким незаметным, ненужным. Осталось в памяти лишь огромное облегчение, когда Виталий, сильно засопев, вскрикнул и невыносимо тяжело навалился своим крупным телом, а потом, коротко хохотнув, скатился и раскинулся рядом. На другой вечер, прихватив из домика одеяло, он увёл её на ту же полянку к реке, положил на спину и шепча: «Девочка моя, милая, мне так хорошо…» – сделал, что хотел, но как-то очень быстро, непонятно. Ларисе были приятны его слова, полубредовый шёпот, ласковые руки. Но… и только. Осталось недоумение – отчего это девчонки говорили: «Стоит разок попробовать, и удержу нет! Хоть какого мужика, а подавай!» Лариса никаких изменений в себе не находила. Ну да, она, конечно, стала женщиной, но оставалась всё той же девчонкой. Дай Бог, чтоб Виталий, вслед за Альбертом, ушёл из её жизни! Пусть бы все оставили её в покое, как устала она за несколько последних месяцев!