Армянский дневник. Цавд танем

Выступает уникальный армянский хор «Hover» – что в переводе означает ветер. Это известный камерный хор, гастролирующий по всему миру, завоевавший множество призов, но я слышу его впервые и рада, что эта встреча случилась. Мужчины и женщины в черных, длинных – до пола – балахонах выходят на сцену. Музыка и тексты хора духовные, сохраняющие народные традиции и в то же время современные… Одновременно с этим приходит ощущение, что эта музыка подобна сказке, легенде, музыкальному эпосу, своим собственным неповторимым языком повествующим об истории Армении. Их вокал мистически трансцендентен, и душа моя звенит от восторга, хотя не могу сказать, что я меломан, скорее наоборот – признаюсь, что по большей части для меня лучшая музыка – тишина. Но не в этом случае.

Начинается легкая суета. Меня вытаскивают из зала, чтобы взять несколько интервью и договориться о следующих. Лихорадочно отвечаю на вопросы со всех сторон. Когда ажиотаж спадает, бросаюсь выяснять, когда и где у меня выступления, чтобы успеть подготовиться и ничего не пропустить. С интересом смотрю фильм о прошлогоднем «Литературном Ковчеге». Получаю в подарок фирменный портфель с книгами авторов, участвовавших в этом проекте ранее. Сразу привлекает внимание книга «Араратское притяжение». Заглядываю мельком, жалея, что не могу погрузиться в чтение сразу. Я буду ее читать долго, растягивая удовольствие. Особенно мне запомнятся «Письма с Ковчега» Виктории Чембарцевой, созвучные моей душе настолько, что кажется, будто их могла написать я, хотя конечно же нет… Не могла… Так же как не могла бы написать «Уроки Армении», созданные Андреем Битовым. Просто мы все попали под властное очарование этой страны и стали ее вечными поклонниками. Но при этом у каждого из нас свое видение и свой голос…

После открытия мы идем на экскурсию по Каскаду. Первоначально (в 1960 году) на этом месте был построен только один искусственный водопад-фонтан по проекту Вардана Юсаняна. На задней стенке водопада была выложена уникальная мозаика – рыбки из цветных камешков (автор Дереник Даниелян). Вокруг водопада насыпали красный туфовый песок. С 1971 года начал реализовываться более крупный проект Джима Торосяна, Саркиса Гурзадяна и Аслана Мхитаряна, но строительство приостановилось сначала в 1988 году из-за землетрясения, а потом в 1991 году в связи с распадом Советского Союза. Благодаря американскому меценату Джерарду Гафесчяну, строительство Ереванского каскада было закончено к 17 ноября 2009 года.

Ереванский каскад имеет ряд необычных архитектурных решений. Например, вода в каскаде падает из труб, образующих разные узоры, в том числе – традиционные символы Армении.

В небольшом темном зале висят прозрачно-белые сети, внутрь которых помещены ограненные кристаллы сваровски… Странные каплеобразные инсталляции искусно подсвечены изнутри и вызывают ощущение нереальности увиденного, словно находишься посреди таинственной пещеры причудливого мира, где то ли собраны сокровища разума, то ли ждут своего часа для появления на свет взращиваемые чьей-то волей инопланетные эмбрионы…

В другом помещении вижу три картины, на которых изображены куры. Их написал американский художник Даг Агью. На двух из них портреты кур – головы птиц крупным планом, на третьей – огромный ряд клеток, уходящий вдаль, в бесконечность. В каждой из клеток – курица… Возможно, вам покажется это смешным и даже нелепым, но у меня сразу возникают ассоциации с человеком и человечеством в целом. Каждый из нас томится в такой же клетке, не имея возможности выбраться на волю… Хорошая обложка для книги могла бы получиться, между прочим… Остальные же два портрета не менее говорящие: головы кур почти человечьи, а их красные хохолки и веки напоминают капли крови, стекающие по грязновато-серым замызганным перьям. Непрозрачно-черный взгляд обреченно печален. «Зачем?» – словно спрашивает он. В нем нет боли и страдания, только этот недоуменный вопрос и покорность, страшная в своей сути…

На одной из открытых площадок Каскада глядят сверху на город три дерева… Дать им какое-то определение сложно: это не скульптуры и не инсталляции… Сделанные из серебристого металла изогнутые стволы подобны волне, устремленной вверх, а плоды и листья отлиты из разноцветного стекла или пластмассы. В моей личной интерпретации это соотносится с богатством культуры и красотой Армении, с ее многогранностью, многоцветностью и великолепием, а изогнутые металлические стволы напоминают о том, что мощный ее стержень может слегка наклониться, но никогда не сломается…

Мы потихоньку начинаем знакомиться со всеми ковчежанами, попавшими на этот удивительный корабль, несущий нас по просторам Еревана и обещающий вскоре выплыть за пределы этого города… Но сначала дружеский ужин, радостные улыбки, первые фразы, обмен мнениями… Утром нас ожидают новые интервью и встречи…

Мне сразу, с первого мгновения пребывания, здесь стало понятно, что моя героиня непременно должна приехать в Ереван и найти здесь свою любовь. Открываю компьютер, увлеченно пишу…

Там все как обычно: привычная атмосфера равнодушно фланирующих гостей, зыбкое марево вязких разговоров: деловых, сексуально ориентированных, ехидно-подкалывающих и уничижающих, разнообразие вин, костюмов и декольте, декорированных блестящими камушками разной стоимости, в зависимости от доходов их владельцев… Осознание бессмысленности действа накрывает меня с головой. Высокое искусство – утопия, рождающая чудовищ, тронутых проклятием трамонтаны – холодного шквалистого северного ветра. Касание их ладоней – влажных от пота, шкурчато-сухих, то холодно-скользких, то горячечно-пылающих – неприятно, порой даже омерзительно. Плакатно-эталонные манекены, позирующие под фотовспышками, выставка раздутого тщеславия, гул которой перекрывает тарахтение кинопроектора, выкрики папарацци, аплодисменты зрителей… Эти позеры знают, что лучший способ привлечь внимание к своей персоне – не гениальный фильм, а пошлый скандал с непристойными подробностями, неожиданный выверт, грязное бельецо, вывешенное вдруг на всеобщее обозрение… Они даже сами помогут получить журналам (иногда, для пущей интриги, через подставных лиц) иллюстративный материал к сочиненной креативщиками «утке», а потом, довольные произведенным эффектом, раздуют немыслимый скандал, с воплями о чести и достоинстве понесутся в суд разыгрывать очередной фарс – подделку под древнегреческую трагедию, чтобы лишний раз попозировать, дать интервью, засветиться на телевидении…

Артак всего этого еще не знает в силу юного возраста, некоего идеализма и нежелания видеть факты, разрушающие мечту. Так мне кажется. Его взгляд слишком лучист. Хотя иногда он отпускает такие комментарии, что я понимаю: наивность не такая уж и чрезмерная, как может показаться на первый взгляд… А может, мальчик просто старается казаться таким, чтобы выделиться из толпы?.. Живые манеры его не настолько откровенны, чтобы выглядеть смешным, но скорее притягивающим, ведь мухи всегда слетаются на мед. Расхлябанно виляющие бедрами актрисы, откровенно или исподтишка, бросают ему зазывные взгляды и улыбки. «Голубоватые» продюсеры и режиссеры оценивающе окидывают фигуру, сглатывая слюну вожделения и примеряя его в качестве очередной любовной версии. Но от моего сопровождающего все отскакивает, как теннисные мячи от ракетки.

* * *

На следующий день выясняется, что после обеда часть приехавших писателей свободна от мероприятий. Организаторы мгновенно берут ситуацию в свои руки, красавица Ани заказывает мини-автобус, и мы, несколько счастливцев, едем в новое удивительное место, радуясь нежданному сюрпризу.

Каньон у церкви Ованаванк. Пронзительная оглушающая тишина. По склону к маленькой речушке спускаются коровы, лениво подбирая мягкими губами пожухлую, выжженную солнцем траву… Худые, мосластые, они мерно покачиваются в едином ритме движения стада… Слышен гортанный выкрик пастуха, подгоняющего животных… Располагаемся на камне перед провалом… Закатное солнце золотит камни, траву, стены древнего храма…

Роберт сидит рядом, скрестив ноги. Большие, иконные глаза с длинными ресницами полуприкрыты… Он тихо напевает что-то на армянском, словно заклинает пространство… Задумываюсь над тем, что мужчины этой страны смогли остаться мужчинами, а женщины – женщинами… Остается завидовать им, с горечью понимая, что большая часть русских это потеряла… Может, из-за Великой Отечественной войны, когда после ее окончания дефицит мужчин привел к тому, что родившихся мальчиков излишне боготворили, а женщины повсеместно становились ударницами труда, выполняя тяжелую, порой непосильную физиче скую работу, может, из-за пришедшего с Запада фе минизма, а потом и распущенности нравов, и якобы ха ризматично-модного термина «бизнес-вумен»… Не знаю…

Начинает казаться, что я родилась не в той стране, не там, где могла бы быть счастлива… Впрочем, это все глупости – я та, кто я есть, и, может быть, родись я на этой земле, воспринимала бы все как должное, не видя и не ценя то, что вбираю в себя сейчас с такой любовью…

И все же здесь мне хочется чувствовать себя в первую очередь женщиной, за которой будут ухаживать, которой будут восхищаться, говорить комплименты, бросаться на помощь, подавать руку, а иногда и решать за нее… Я так привыкла быть жесткой, требовательной, отдающей распоряжения, умеющей ценить время, вести переговоры, добиваться решения поставленных задач, исполнения обязательств, что переношу этот стиль общения и в личную, повседневную жизнь, не замечая и не осознавая этого, а если и обнаруживая, с грустью осознавая невозможность изменений.

Здесь меня накрывает непривычное смущение, смятение от выявленной неправильности и нелогичности такого поведения для моей женской сути, постыдное ощущение, что я веду себя подобно неуклюжему слону в посудной лавке. Головокружительно соскальзываю к изначальной женскости. Пусть упрекают меня воинствующие феминистки, отстаивающие пресловутые свободы, которые никто не собирается у них отбирать, я говорю только о собственном восприятии и осознании, ни в коем случае не пытаясь навязывать свою точку зрения или учить жизни. Я ощущаю неправильность лишь своего поведения, собственного диссонанса, сравнимого, к примеру, с тем, как подросток из хулиганских побуждений, юного бунтарства и недостатка воспитания выцарапывает гвоздем на стенах храма «Здесь был Вася» и, пойманный за этим занятием, краснеет и вдруг понимает глупость и невежественность своего поступка.

Приехав в Армению как писатель, я, конечно, хотела увидеть больше того, что уже показала мне Армения за прошедшие два года, хотя добавочной мотивацией было не только общение с писателями разных стран, но и какая-то возможная польза от новых знакомств, связей, потенциальных партнеров. Но я перестала думать о какой-либо пользе мгновенно, сразу переключившись на безупречно чистый регистр, органично резонирующий с ошеломляющей страной. Каждодневное увеличение амплитуды этого резонанса было лишь следствием, причина же таилась в совпадении внешней частоты – Армении – с частотой внутренней – моей собственной. Это невозможно описать так, чтобы человек, никогда не бывавший в этой стране, понял и ощутил нечто схожее, поскольку разница между фотографиями, эскизами, набросками и оригиналом колоссальна.

Думаю о том, что музыка, архитектура, литература, живопись и даже кухня несут на себе отпечаток генной структуры Армении, ее горячей крови. Гранатовое вино, немного сладковатое, чуть терпкое, с характерным фруктовым привкусом, нектаром-наваждением окропляет губы, услаждая рецепторы языка. Пригубив его, я словно вбираю плоть и кровь страны, совершая священный обряд, причащаясь.

Библейское небо торжественно, как в первые дни творения… От этой красоты захватывает дух и хочется кричать, но громкие звуки кажутся тут неуместными… Беспредельное счастье и легкость… Крылья за спиной расправляются… Рядом бродят другие участники «Ковчега»: Василий Ерну из Румынии, Олег Панфил из Молдовы, Гурам Мегрешвили из Грузии, Зюзанна Клепова из Словакии (ласково все звали ее Зюськой), Иоланда Кастано из Испании…

На другой стороне каньона стоит старик и что-то кричит, но слов разобрать не удается, слышно только слово «Ереван», остальное уносит ветер… «Инч?»[1 - Что?] – кричит Роберт, складывая ладони лодочкой. Старик жестикулирует, повторяет фразу, но безрезультатно… «Инч?» – опять спрашиваем мы. После нескольких попыток тот досадливо машет рукой и уходит. Пообщаться не удалось…

Наконец обращаю внимание на монастырский комплекс: базилику Сурб Григор V века и Сурб Карапет (1216–1221) – главную церковь монастыря, в которой находится один из немногих в Армении иконостасов. С севера к храму примыкают руины церкви первых христиан, относящейся к началу IV века… Ставлю свечи…

Роберт торопит нас всех – пора возвращаться в Ереван, после ужина назначена важная встреча, но я вижу, что и ему не хочется покидать это мистическое, полное достоинства и внутренней силы место. Мечтаю о том, чтобы именно здесь послушать игру на дудуке или на саксофоне, представляя, насколько пронзительными могут быть ощущения от сочетания музыки и пространства… Здесь я начинаю любить музыку, не изменяя любви к тишине… В следующий приезд обязательно привезу варган…

Моя любовь к Армении многогранна и многолика: это и неизмеримое чувство радости, гордости матери, обращенное к сыну, и преданное восхищение ученика мастером, и наивная, робкая готовность обожания невесткой будущей свекрови, и ответственность ангела-хранителя за доверенную ему душу, и пылкая, безудержная страсть влюбленной женщины, безоглядно вручающей себя избраннику…

На обратном пути подсчитываю дни, оставшиеся до отъезда: слава богу, еще не скоро и можно хмелеть от воздуха Армении, утоляя жажду большими глотками, – тяжкое похмелье, абстинентный синдром наступят лишь по возвращении…

* * *

После ужина приезжаем в музей Параджанова, где кроме экскурсии нас ожидает встреча с премьер-министром Армении и министром культуры. Представить себе это в России более затруднительно – такие встречи на уровне первых лиц государства обычно происходят весьма пафосно, с более строгим отбором гостей и уж никак не в музее и не в десять вечера… Это сразу располагает к доверию и открытости… Спасибо вам, Тигран Суренович! Спасибо за отсутствие пафоса и неформальную обстановку, за то, что не поторопились уйти, исполнив протокол, а ходили и разговаривали со всеми нами, за то, что мы не видели в ваших глазах скуки, а чувствовали искреннюю заинтересованность. И вам, Асми?к Степановна, большое спасибо!

Великий Параджанов не жил в Армении, но завещал все свое наследие родине предков. Именно поэтому и был создан музей, гордость которого – уникальная коллекция режиссера: керамика, куклы, рисунки, ассамбляжи, эскизы к фильмам, личные вещи…

Директор музея Завен Саргсян (известный фотограф и друг Параджанова) встретил нас у входа и радушно развел руками: гуляйте, смотрите… А потом мы с Василием Ерну как-то оказались у него в кабинете, и нас ждали новые сюрпризы: выдержанный коньяк и уникальные снимки самого Саргсяна. Я не удержалась, набралась космической наглости и выпросила одну из его фотографий: разумеется, с Араратом. Он заботливо переложил ее картонками, убрал в плотный конверт и потом – в пакет. Я везла ее осторожно, как ребенка, мечтая о том, что, когда вернусь, сразу закажу рамку, стекло и буду каждый день смотреть на потрясающий снимок. Спасибо вам, Завен! Вы так увлеченно рассказывали об удивительных храмах Армении, об их уникальности, архитектурных особенностях, что встреча с вами стала для меня неожиданным и дивным подарком!

Завен лирично и просто, без пафоса повествовал о непростой судьбе своего знаменитого друга, о женщинах, которых тот любил, о трагических историях, походящих на сюжет для кино… Рассказывал, что во время учебы во ВГИКе Сергей влюбился в Нигяр, девушку-татарку, родом из Молдавии.

Их знакомство произошло случайно. Зайдя в ЦУМ, Сергей в парфюмерном отделе вдруг увидел девушку, которая произвела на него сильное впечатление. Чуть ли не в тот же день Сергей пригласил ее на свидание. Их роман длился несколько месяцев и закончился браком. Однако счастье оказалось недолгим. Нигяр происходила из семьи, в которой царили весьма суровые, обусловленные традицией нравы. Когда в Москву приехали братья девушки и узнали, что она без ведома родственников вышла замуж, то потребовали у Параджанова крупный выкуп. У студента Параджанова таких денег не было, но он пообещал достать их, надеясь на помощь отца. В тот же день Иосифу Параджанову в Тбилиси полетело письмо, в котором сын буквально умолял дать ему требуемую сумму, обещая со временем обязательно ее вернуть. Но Иосиф был слишком обижен на сына за то, что тот изменил семейной традиции, не пошел по стопам отца, и в просьбе отказал.

Финал этой истории оказался трагичен: родственники потребовали от девушки, чтобы она бросила нищего мужа и вернулась с ними на родину. Та отказалась. Тогда родственники поступили с ней согласно своим диким нравам – сбросили ее под колеса электрички.

В середине пятидесятых годов, находясь в Киеве, Параджанов женился на украинке, два года про жившей в Канаде, Светлане Щербатюк. Элегантная, красивая, она вполне могла быть фотомоделью. У них родился сын, которого назвали Суреном. Белокурый, как и его мать, мальчик внешне мало что взял от отца, который его обожал. Но жить в семье с Параджановым было сложно. Он был человеком непредсказуемым, странным, и многие его причуды воспринимались людьми как безумие. Соседи Параджанова по Тбилиси, когда он чудил, обычно говорили: «Сумасшедший на свободе». Свою жену Параджанов заставлял принимать участие в его мистификациях и причудах. Он настаивал, чтобы жена чистила яблоки каким-то определенным способом, ставила на стол чашку только так, как ему нравилось, укладывала на блюдо котлеты в определенном порядке.

Судя по всему, Светлана Щербатюк так и не сумела приспособиться к причудам мужа и в 1961 году, взяв с собой сына, покинула его дом. Но Параджанов навсегда сохранил в своем сердце любовь к этой женщине. Рассказывают, что когда он впервые увидел в Киеве известную актрису Вию Артмане, то грохнулся перед ней на колени, произнося восторженные слова восхищения. Внешне Артмане была очень похожа на его бывшую жену Светлану Щербатюк. И эта женщина оставила след в творчестве Параджанова: она снималась в автобиографической ленте «Исповедь» в образе молодой супруги, а один из эпизодов сценария был посвящен ее золотому локону.

Гениальность, особая творческая манера, собственный стиль – вот что можно сказать, посмотрев его картины. Например, «Тени забытых предков».

Журнал «Экран» (Польша) в 1966 году публикует статью о Параджанове, в которой говорится следующее: «Это один из удивительнейших и изящнейших фильмов, какие случалось нам видеть в течение последних лет. Поэтическая повесть на грани реальности и сказки, действительности и фантазии… Воображению Параджанова, кажется, нет границ. Красные ветви деревьев, геометрическая композиция внутри корчмы с немногочисленным реквизитом на фоне белых стен, Палагна на лошади под красным зонтом и с полуобнаженными ногами, грубость погребального ритуала с омовением умершего тела и сцена оргиастических забав в финале… Параджанов открывает в фольклоре, обычаях, обрядах самобытный культурный ритуал, в рамках которого действительность реагирует на беспокойство и трагедию личности».

Вспоминаю еще одну легенду, услышанную в Армении год назад.

Давным-давно, в незапамятные времена, была у царя Арташеса красавица дочь по имени Тамар. Глаза Тамар сияли, как звезды в ночи, а кожа белела, как снег на вершинах гор. Смех ее журчал и звенел, как вода родника. Слава о красоте Тамар шла повсюду. И царь Мидии засылал сватов к царю Арташесу, засылали их и царь Сирии, и многие другие цари и князья. И стал царь Арташес опасаться, что кто-нибудь придет за красавицей с войной или злобный вишап похитит девушку прежде, чем он решит, кому отдать дочь в жены. И велел тогда царь построить для дочери золотой дворец на острове посреди озера Ван, что издавна зовется морем Наири – так оно велико. И дал ей прислужницами только женщин и девушек, чтобы ни один мужчина не смутил покоя красавицы. Но не знал царь, что сердце Тамар уже не было свободно, что отдала она его не царю и не князю, а бедному Азату, который ничего не имел, кроме красоты, силы и отваги. И успела Тамар обменяться с юношей взглядом и словом, клятвой и поцелуем. Но воды Вана легли между влюбленными.

Знала Тамар, что по приказу отца днем и ночью следит стража за тем, не отплывает ли от берега лодка, направляясь к запретному острову. Знал это и ее возлюбленный. Однажды вечером, бродя в тоске по берегу Вана, увидел он далекий огонь на острове. Маленький, как искорка, трепетал он во тьме, словно пытаясь что-то сказать. И вглядываясь в даль, юноша прошептал: «Далекий костер, мне ли шлешь ты свой свет? Не ты ли красавицы милой привет?» И огонек, словно отвечая ему, вспыхнул ярче. Тогда понял юноша, что возлюбленная зовет его. Если с наступлением ночи пуститься через озеро вплавь, ни один стражник не заметит его в темноте. А костер на берегу послужит маяком, чтобы не сбиться с пути.

Влюбленный бросился в воду и поплыл на далекий свет, туда, где ждала его прекрасная Тамар. Долго плыл он в холодных темных водах, но алый цветок огня вселял мужество в его сердце. И только стыдливая сестра солнца Лусин, взирающая из-за туч с темного неба, была свидетельницей встречи влюбленных.

Ночь провели они вместе, а наутро юноша пустился в обратный путь. Так стали они встречаться каждую ночь. Вечером Тамар разводила огонь на берегу, чтобы возлюбленный видел, куда плыть. И свет пламени служил юноше оберегом от темных вод, что раскрывают ночью ворота в подземные миры, населенные враждебными человеку водяными духами.

Но однажды утром царский слуга увидел юношу возвращающимся с озера. Мокрые волосы его слиплись, с них стекала вода, а счастливое лицо казалось утомленным. Слуга что-то заподозрил. И в тот же вечер, незадолго до сумерек, затаился за камнем на берегу и стал ждать. И увидел, как зажегся дальний костер на острове, и услышал легкий плеск, с которым вошел в воду пловец. Все высмотрел слуга и поспешил утром к царю с докладом.

Люто разгневался царь Арташес на то, что дочь его посмела полюбить, а еще более разгневался, что полюбила она не одного из могущественных царей, что просили ее руки, а бедного Азата! И приказал царь слугам быть у берега наготове с быстрой лодкой. Когда тьма начала опускаться, царевы люди поплыли к острову. Проплыв более половины пути, они увидели, как на острове расцвел красный цветок костра. И слуги царя налегли на весла, торопясь застать влюбленных во время свидания.

Выйдя на берег, увидели они красавицу Тамар, облаченную в шитые золотом одежды и умащенную ароматными маслами. Из-под ее разноцветной шапочки спадали на плечи черные, как агат, кудри. Девушка сидела на ковре и кормила огонь веточками можжевельника. Увидев незваных гостей, она в испуге вскочила на ноги и воскликнула: «Вы, слуги отцовы! Убейте меня! Молю об одном: не гасите огня!» И рады бы царские слуги пожалеть красавицу, но страшил их гнев Арташеса.

Схватили они девушку и поволокли прочь от костра в золотой дворец. Но прежде, по приказу царя, дали увидеть ей, как погиб огонь, растоптанный и раскиданный их сапогами. Горько плакала Тамар, вырываясь из рук стражей, и смерть огня казалась ей смертью любимого…

На середине пути был юноша, когда манивший его свет погас. И темные воды потянули его в глубину, наполняя душу холодом и страхом. Перед ним лежала тьма, и он не знал, куда плыть. Долго боролся он с черной волей водных духов. Каждый раз, когда голова обессилевшего пловца показывалась из воды, взгляд его с мольбою искал во тьме заветный огонек, но не находил, и вновь плыл он наудачу, а водные духи кружили его, сбивая с пути.

И юноша выбился из сил. «Ах, Тамар! – прошептал он, последний раз показываясь из воды. – Что же ты не уберегла огня нашей любви? Неужели выпала мне судьба кануть в темной воде, а не пасть на поле боя, как положено воину?!» «Ах, Тамар, какая это недобрая смерть!» – хотел еще это сказать он, но уже не смог. Только хватило сил воскликнуть: «Ах, Тамар!» Эти слова подхватило эхо, голос каджи, духов ветра, и понесло над водами Вана: «Ах, Тамар!».

А красавицу Тамар царь велел навек заточить во дворце. В горе и скорби до конца дней оплакивала она своего возлюбленного, не снимая черного платка с распущенных волос.

Много лет прошло с тех пор, но все помнят об их горестной любви. А остров на озере Ван зовется с тех пор Ахтамар…