Собор. Роман о петербургском зодчем

– Вот как! – поднял брови любознательный вельможа. – И у вас хорошие рекомендации?

– Плохие, мсье, не то бы я уже устроился, а не бродил пешком по петербургским лужам. Но в будущем, надеюсь, удача мне улыбнется.

– От души вам того желаю, – засмеялся хозяин кареты. – Однако если все же фортуна вас обманет и вы вздумаете поискать более скромной службы, отыщите меня, это нетрудно. Я живу на набережной Фонтанки, в особняке напротив Михайловского замка. Меня зовут князь Лобанов-Ростовский. Запомните.

– Запомню, – с трудом подавляя раздражение, Монферран вежливо поклонился. – Но как знать, князь, быть может, вам придется разыскивать меня раньше, чем мне вас? Особняка у меня в ближайшие годы не будет, и я не знаю, где отыщу себе квартиру, однако представиться вам – теперь мой долг. С вашего позволения, Огюст де Монферран. И в ответ на вашу любезность я всегда к вашим услугам, если вам потребуется новый дом или загородная вилла.

И, еще раз откашлявшись, Огюст повернулся и зашагал дальше по набережной, стремясь поскорее миновать узкое место и выйти на площадь. Минут через пять или шесть он был уже возле трактира.

Трактирчик, маленький, деревянный, скромно, но ловко втиснувшийся между двумя каменными домами, был выстроен в два этажа. В нем было только пять номеров, и они все помещались на втором этаже, а первый был занят кухней, залой, помещениями для прислуги и комнатами хозяйки. Хозяйка, энергичная, еще не старая вдова, немка фрау Готлиб, жила в двух комнатах, вдвоем с незамужней девятнадцатилетней дочерью, которую мечтала побыстрее выдать замуж, и потому жила на небольшой пенсион, а доходы от трактира откладывала на приданое Лоттхен. Комнаты в трактире сдавались за небольшую плату, не то на них едва ли нашлось бы много охотников, однако хитрая фрау умела выудить из постояльцев деньги, предлагая им множество мелких услуг: стирку их белья, приготовление обеда, либо из хозяйской снеди, либо из той, что они сами себе покупали, отправку писем и все тому подобное, не говоря уже о ее собственных улыбках, реверансах, пожеланиях доброго утра и приятной ночи.

Войдя в трактир, Огюст постарался поскорее прошмыгнуть мимо залы, из которой доносились всевозможные кухонные запахи, но едва он поднялся на второй этаж, как ему ударил в лицо аромат куриного бульона, и он тихо чертыхнулся.

«Это проклятый чиновник из второго номера заказал себе курицу! – в сердцах подумал молодой архитектор. – Лентяй пузатый! Нет чтобы сойти вниз и пообедать в зале… В номер заказывает! Ишь ты, герцог! А что, интересно, ухитрился купить Алексей на оставленные ему десять копеек? И обедала ли Элиза или ждет меня?»

Он отворил дверь своего номера, и куриный запах буквально оглушил его.

– Что это значит?! – воскликнул он, от удивления прирастая к порогу.

В крохотной клетушке-прихожей, превращенной за неимением лучшего в привратницкую, на низкой лавке-лежанке сидел Алексей и старательно начищал вторую (и последнюю) пару хозяйских башмаков. Увидав Монферрана, он по привычке хотел было встать, но, заметив уже знакомое хозяйское движение, разрешающее остаться на месте, только чуть-чуть приподнялся и склонил голову в поклоне, отчего-то прикрывая ладонью левую щеку.

– Здравствуйте, мсье, – проговорил он по-французски, уже почти ничего не напутав в произношении.

Они с Огюстом вот уже три недели старательно учили друг друга своим языкам, и каждый обнаруживал успехи, тем более что обоим просто необходимо было выучиться побыстрее. Алексей оказался необыкновенно способен к учению. Он успел не только во французском языке, но и в русском: будучи совершенно неграмотным, он, едва оказался в Петербурге, Бог весть с чьей помощью в считаные дни выучил буквы русского алфавита. Он уже начал разбирать надписи на лавках и трактирах и пытался читать афиши на столбах. При этом у него был великолепный характер: мягкий и ласковый, он никогда не бывал назойлив, в нем не было даже тени раболепия, что казалось невероятным при том, какую школу юноша прошел у прежнего своего хозяина.

– Здравствуй, Алеша! – старательно выговорил Огюст давно выученное русское приветствие. – А что этот здесь так?..

И он показал себе на нос.

– Нос это, ваша милость! – с готовностью ответил слуга.

– Сам ты есть нос! Что такой вот это?

Он кивнул на дверь в комнату. Алексей развел руками:

– Жен се па[34 - Je ne sais pas. – Я не знаю (фр.).], про что вы спрашиваете, мсье!

В дверях комнаты раздался смех, и появилась Элиза. Она не вышла в прихожую, потому что больше двух человек там не помещались, и Огюст сам поспешно шагнул ей навстречу.

– Откуда у нас такой запах? – спросил он, целуя Элизу, но через ее плечо заглядывая голодным взором в комнату, где на столе, покрытом простенькой скатертью, белела суповая миска.

Элиза взяла его за руку, втащила в комнату и усадила за стол:

– Ешь скорее, пока не остыло. Не знаю, что и думать, милый… Это ведь уже второй раз. То неделю назад откуда-то появилось мясо, когда денег совсем не оставалось. Потом я продала кольцо. Неделю деньги были. Сегодня кончились. Ну, завтра я собираюсь продать медальон…

– А без этого никак нельзя? – огорченно спросил Огюст.

– Никак, Анри, даже если ты вот-вот найдешь место. Но это все пустяки! Еще есть браслет и цепочка… Дело не в этом. Сегодня у Алеши было десять копеек, и вдруг он ухитрился заказать фрау Готлиб курицу, да еще вон пряников каких-то принес… И еще… – Она запнулась.

– Ну? – спросил Огюст, подвигая к себе тарелку, которую Элиза наполнила золотистым бульоном с аппетитной домашней лапшой.

– В тот день, когда появилось мясо, – прошептала Элиза, – Алексей пришел с разбитой рукой: прямо все пальцы были разбиты. Он прятал, да я-то увидела. А сегодня ты не заметил? На левой щеке синяк.

– Вот еще шутки! – растерянно и почти испуганно проговорил Монферран. – И что это все значит, а? Не таскает же он где-то этих кур?

– Что ты! – возмутилась Элиза. – Украсть Алеша не способен. Но это очень странно. Ты спроси у него. Может, тебе он скажет.

– Может, и скажет, да я не пойму, – задумчиво ответил Огюст. – Расспрошу-ка я хозяйку. По-моему, она знает все… Очень осведомленная особа. О Боже, какая вкусная курица!..

Фрау Готлиб в тот же вечер с легкостью разрешила сомнения своего постояльца. Она кое-как говорила по-французски и, смешно коверкая слова, охотно стала рассказывать:

– Все отшень просто, уважаемый! Зтесь рятом есть конюшень. Зтесь живет много-много исвосчик. О, русский исвосчик отшень большой трачун! Я много раз видель, как они тралься на спор. На теньги, увашаемый! Фаш слюга отшень смелый мальшик: он всял и поспориль с три фсрослый мушик, что мошет их положил на лопатки. И фсех, фсех полошиль! И выиграль у них теньги, и покупаль у меня курис, а я готовиль этот курис. Вот так. Этот спор мне рассказаль мой творник, он смотрель, как они тралься.

Вернувшись в номер, Огюст рассказал Элизе все услышанное от хозяйки, она, узнав всю историю, едва не расплакалась, однако сдержалась. Вскоре явился Алексей, спускавшийся во двор за водою для умывальника, и Огюст, подойдя к нему, указал пальцем на его синяк, который юноша на сей раз не успел прикрыть, и мягко, но твердо проговорил:

– Больше так нет делай! Хорошо?

Слуга удивленно заморгал:

– Это ж откуда вы знаете, барин?

– Нет «барин», – рассердился Огюст. – Су-хо-ру-ков твой есть барин. Говори «мсье», или как это здесь? А! «Сударь»! И вот это не надо… Я прошу тебя…

Он хотел сказать «приказываю», ибо выучил уже и это слово, но оно показалось ему ужасно длинным и неудобным, и он сказал «прошу» и при этом осторожно и ласково тронул рукою Алешин синяк.

Юноша спокойно взял его руку и, поднеся к губам, поцеловал так, как целуют ее отцу или матери, а не хозяину, и в глазах его, обращенных на Огюста, выразительных, полудетских-полуиконных, чуть раскосых глазах, было целое море чувств человеческих.

– Простите, сударь! – Алексей улыбнулся. – Не серчайте уж… На десять-то копеек какой уж обед? А вас ведь двое… Коли не хотите, так я вперед не стану. Буду делать все, как скажете. А вы-то как? «Травай»-то[35 - Le travai – работа (фр.).] себе сыскали али нет?

Огюст усмехнулся, услыхав такое смешение языков (это бывало часто и у него, и у Алеши), и в ответ беспомощно развел руками:

– Нет знаю, Алеша. Как это? Можно быть, да, а можно быть, нет…

Вигель сдержал свое слово: на другой же день он обратился к генералу Бетанкуру с надлежащей просьбой и употребил все свое красноречие, для того чтобы добиться ее исполнения.

Когда четыре дня спустя Монферран снова появился в канцелярии Комитета по делам строений и гидравлических работ, Филипп Филиппович встретил его очень радушно и, усадив, без предисловий изложил суть дела:

– Вот что я скажу вам, мсье: генерал сначала было не хотел меня слушать… его рассердила ваша уловка с фарфоровым заводом, ибо смысл ее он прекрасно понял. Однако я его понемногу убедил, что архитектору работать рисовальщиком и в самом деле обидно, и склонил к мысли взять вас в чертежную. Но только он заявил мне, что для должности начальника чертежной вы слишком молоды и у вас нет опыта, и хотел было определить вас просто чертежником, но я опять стал настаивать, и Бетанкур наконец уступил и сказал: «Хорошо, старшим чертежником, но только уж никак не начальником!» Вот вам его последнее слово, и очередь за вами. Что вы на это ответите?

– Разумеется, отвечу «да»! – произнес Огюст, у которого словно свалилась с души каменная гора. – Да, и большое вам спасибо! Но я докажу вам, что умею благодарить не только словами.

– Верю, верю, – улыбнулся Филипп Филиппович. – Впрочем, мне кажется, мы с вами станем приятелями, и у нас не раз будет возможность оказывать друг другу услуги. Теперь еще вот: жалованье вам пока не назначается, но вы будете получать компенсацию, она примерно равна годовому жалованью, около двух тысяч в год, даже чуть больше. Согласитесь, для начала неплохо… И, кроме того, мы вам предоставим, если желаете, казенную квартиру, недорогую и удобную, неподалеку от места службы. Вы довольны?

– Мало сказать доволен! Просто спасен! – вырвалось у Огюста.

И он так крепко пожал руку чиновника, что у Филиппа Филипповича потом некоторое время ныли суставы.

IV