Подвиги Ахилла

* * *

– Ты хотя бы сам представляешь себе, ЧТО ты нашел?

– Честно говоря, Александр Георгиевич, нет. Я ни о чем подобном никогда даже не слышал. Я был уверен, что в тот период не создавались такие формы литературных произведений. Вернее, был уверен, что не создавалось никаких. Ведь это так называемые «темные века», время упадка…

– Ага! В тот период. А в КАКОЙ? Ты каким веком датируешь рукопись?

Профессор Каверин сидел совершенно не по-профессорски, верхом на стуле, рядом со своим письменным столом, размерами и мощью более всего напоминающим БТР. Стол был девятнадцатого века, резной, многоящиковый, со «вторым этажом», снабженным множеством полочек и ящичков, с выползающей из-под верхней крышки гибкой деревянной шторой, которая могла при надобности закрыть всю верхнюю часть и саму столешницу, покрытую не красным и не зеленым, а изысканным фиолетовым сукном. Бронзовый с мрамором чернильный прибор, готовальня из натуральной кожи, ампирный подсвечник, в который был очень ловко вделан провод и вставлена лампа, бюсты Платона, Геродота и Ломоносова, стопка книг в возрасте от девяноста до ста пятидесяти лет, часы-хронометр, пепельница черного мрамора… Среди всего этого логически взаимосвязанного хаоса сумасшедшим вторжением времени выглядел компьютер. Его клавиатура дерзко светлела на толстом стекле, лежащем поверх сукна, а из-под нее выглядывали фотографии покойной жены Александра Георгиевича и его дочки, снятой с мужем и сынишкой на белоснежной лестнице Алупкинского дворца. Монитор тускло косился на стоящего рядом Геродота.

Стол был главной доминантой просторной комнаты. Но сейчас главнее был кирпичный камин, потому что он горел, и сполохи пламени, играющие прямо за спиной профессора, делали его фигуру, обтянутую темным свитером, загадочной и фантастической.

Александру Георгиевичу было шестьдесят два года, но он казался моложе, и вообще облик его был далек от классических профессорских стандартов. Он не был ни тучен, ни сухощав, но ладно и хорошо сложен, довольно высок, но не долговяз. К тому же не носил ни усов, ни бородки, ни бородищи, а был гладко выбрит, и его седые густые волосы были подстрижены коротко и ровно, скорее как у спортсмена, а не ученого. Даже очки он надевал только когда в них возникала крайняя необходимость. Зато (и это было уж точно по-профессорски) он курил трубку, шикарную, вишневую, старой, хорошей работы. Был у Александра Георгиевича и кот, тоже вполне профессорский, черный, большой, длинноусый, гордо носивший прозаическую кличку Кузя.

Профессор вот уже шесть лет жил за городом, но свой кабинет в загородном доме обставил точно по образцу городского. Только прежнюю кафельную печь заменил камином.

– Так какой это, по-твоему, век, а, Миша?

Голос у Каверина был тихий, но звучный и какой-то очень молодой. Бывало, он звонил Мише по телефону, в старые времена, когда Ларионов жил с матерью, и та кричала: «Миш! Тебя какой-то парень спрашивает!»

– Век… – Миша смутился. – Я датировал пергаменты веком пятым до нашей эры…

– Ничего подобного!

Глаза профессора сверкнули, он так и подскочил на стуле.

– Ты не побоялся датировать его этим периодом, хотя видел, что пергаменты выглядят новенькими. Сомневался, но датировал. И ты ошибся.

– Подделка? – со смешанным чувством отчаяния и сомнения воскликнул Ларионов.

– Да нет же! – крикнул Каверин. – Нет. Только это не пятый век и не шестой. В то время уже ничего подобного написать не могли. Ты прав, тогда ничего не писали. Это памятник подлинной крито-микенской культуры, и создан он, очевидно, в двенадцатом веке до нашей эры, то есть непосредственно после событий, в нем описанных.

У Михаила закружилась голова.

– Двенадцатый?! Но…

– Мишенька, – очень серьезно проговорил профессор, – вольно или невольно, ты совершил громадное, невероятное открытие. Во-первых, мы столкнулись с действительно неизвестной нам до сих пор формой древнего художественного произведения. И оно подтверждает мою догадку о подлинном уровне развития культуры крито-микенской эпохи. Эти свитки заключают в себе роман, именно роман, написанный стилем и языком, очень близким к нашему времени. Я имею в виду лексику, форму, сюжетное построение… И во-вторых, это, вероятно, подлинное описание событий, ставших первоосновой одного из самых известных и знаменитых мифов древности. Это настоящая история Троянской войны и ее героев.

– Вы думаете? – задал Михаил совсем глупый вопрос и покраснел.

Но Александр Георгиевич, казалось, не заметил ни вопроса, ни смущения своего аспиранта.

– Начало, которое ты успел прочитать и перевести, наспех, но очень неплохо, – оно, это начало, уже дает полное представление, о чем, точнее, о ком и о каком периоде идет речь. Я прочитал повесть целиком.

– Вы успели?! – ахнул Миша. – Я вам привез свитки три недели назад… Ну, чуть больше.

– Я успел уже и перевести больше половины текста, – профессор развел руками и вновь вцепился в спинку кресла, не спуская с Миши пристального взгляда своих светлых глаз. – Я просто не мог ничего больше делать. Позорно взял больничный, хотя до зимней сессии – всего ничего. Я почти не спал. Я кота не кормил больше суток! Нет, это просто фантастика! И я более чем уверен, что писал это все один из участников, во всяком случае, один из свидетелей всех этих событий.

– И там описана вся Троянская война? Как у Гомера? – спросил Миша.

– Нет. Не как у Гомера и не как в общеизвестных вариантах мифа. Повествование начинается, если ты заметил, раньше, чем гомеровское – с детских лет главных героев. В мифологических сюжетах есть подтверждение этому изложению – и упоминание о дружбе Ахилла и Патрокла с детских лет, и обучение Ахилла кентавром Хироном.

– Но в этой… в нашей повести Хирон не кентавр!

– Ну, само собой! – глаза Каверина смеялись, хотя лицо осталось серьезным. – Мы же с тобой имеем не сказку и не легенду – это абсолютно реалистическое произведение. И там не может быть никаких кентавров, потому что их никогда не было в природе. А Хирон был. И был, видимо, на самом деле одним из величайших мудрецов своего времени. Как он по теории реинкарнации[8 - Теория реинкарнации – очень древняя, а в наше время очень модная теория переселения душ, воплощения души после смерти ее носителя в другом носителе (человеке, животном, растении). Распространена в восточных религиях и многих оккультных учениях.] двинул, а!

– Читая это, я подумал, что так рассуждал бы православный человек, – заметил Миша, бросив взгляд на несколько старых икон, поблескивающих латунными ризами в правом углу комнаты.

Профессор кивнул.

– Всякий человек, близко подошедший к пониманию Господа, Его подлинной Сути, приближается к православному сознанию. Хирон, скорее всего, искал эту Суть всю жизнь и оказался к ней вплотную. Не зря же он отвергал идею могущества языческих богов. В дальнейшем в повести эта тема развивается неоднократно. Но сама повесть просто поразительна! В ней – все достижения современной нам литературы… Я сейчас почти закончил перевод первой книги… То есть там нет такого деления, но логически и по смыслу оно есть, и я делаю это в переводе. Я же разделил первую книгу на несколько объединенных по смыслу частей и собираюсь сделать то же самое со второй книгой, также придумывая к частям заглавия, которых у нашего автора нет. А вот главы как таковые есть. Они обозначены отчеркиванием или пропуском – свободным местом на листе пергамента.

– Трудно было переводить? – с восхищением глядя на профессора, выдохнул Ларионов.

– Абсолютно нетрудно. Говорю тебе, по сути и по стилю это – современный текст. Уровень развития, не технического, а культурного и духовного, у людей этой эпохи очень близок к нашему. И я всегда это знал, изучая немногие сохранившиеся рисунки и скульптуры того времени. Литературных памятников нам не осталось, от Древней Греции вообще осталось мало литературы. Самое древнее – пьесы Софокла, Еврипида, Эсхила, комедии Аристофана. Это все уже очень и очень не то время и страшно далеко от крито-микенской культуры. Первый дошедший до нас греческий роман «Дафнис и Хлоя» – и вовсе третий век нашей эры, и он выглядит рядом с твоей находкой все равно, как оды Тредиаковского рядом с поэмами Пушкина.

– Развитие по спирали… – прошептал Ларионов.

– Возможно… – глаза профессора блеснули и погасли. – А может быть… Не знаю, Миша, не знаю. Словом, переводить было не труднее, чем Бальзака, например. Я в молодости этим баловался. Другое дело, что сам язык рукописи много богаче привычного нам классического древнегреческого языка, в нем больше красок, его словарный запас неизмеримо шире. По своему многообразию и по своим образно-художественным возможностям он, пожалуй, напоминает русский. Там есть слова и словосочетания, о которых я даже не слышал, хотя знаю древнегреческий не хуже своего родного, в чем ты, помнится, не раз убеждался. Мне приходится для иных выражений искать чисто смысловой перевод, «вылавливать» то или иное слово из текста в разных местах, чтобы не сомневаться в его значении. Но это опять же не трудно, а невероятно интересно. Жаль, есть солидные утраты текста. Вот после того пергамента, что ты успел перевести сам, одного свитка недостает. Очень важного, на мой взгляд. Там как раз, видимо, завязка событий, ситуация, когда Парис похищает Елену Прекрасную из Спарты. Возможно, описаны и состязания ее женихов, и само их жениховство, и то, как Елена выбирала Менелая, спартанского царя. Возможно, есть. Додумывать я не рискую. В конце концов, мы знаем мифологический сюжет. Хотя ты сам убедишься, как отличается то, что произошло на самом деле, и от мифа, и от Гомера… Не только и не столько событийно, хотя и события развивались несколько иначе, но прежде всего нравственно-психологически. Да вот, возьми и читай!

С этими словами Александр Георгиевич протянул руку к столу, подхватил своими длинными пальцами стопку принтерной распечатки и сунул Мише. Следующим движением он повернул колпак настольной лампы так, чтобы свет упал на листы.

– А у вас есть время? Я не задерживаю вас? – Миша дрожащими руками вцепился в распечатку. – Можно у вас задержаться?

– Можно. Только жене не забудь позвонить. И читай спокойно, а я пока за водой схожу и сооружу чай.

Глава 5

Дом мирмидонского базилевса[9 - Базилевс – царь, предводитель у древних греков. Базилевсы правили городами-полисами, возглавляли племена, в военное время руководили армией.] Пелея все называли дворцом. Называли потому, что это был дом царя. Но он нисколько не походил на прекрасные дворцы Микен, Крита или Спарты. Это было одноэтажное здание, сработанное из светлого песчаника, с широким порталом[10 - Портал – вход, входное отверстие.], украшенным четырьмя прямоугольными колоннами, к которому поднималась внушительная лестница.

Портал вел сразу в просторный зал с выбеленными стенами, с фризом[11 - Фриз – полоса, завершающая верхнюю часть стены, перед переходом к карнизу.], очерченным геометрическим орнаментом, с широким отверстием в потолке, под которым было устроено углубление для сбора дождевой воды. По углам зала стояли высокие бронзовые светильники, очень простой формы, вдоль стен располагались деревянные скамьи, покрытые медвежьими и волчьими шкурами. В дни праздников сюда же вносили длинные столы и вазы с цветами, и в воду маленького бассейна тоже бросали цветы. От зала вправо и влево вел коридор, а в него выходили двери десяти комнат (по пять с каждого крыла), обращенных узкими окнами во внутренний двор. Этот двор образовывали не крылья здания, каковых не было, а высокая каменная ограда. Во дворе лепились к ограде несколько хижинок, в которых жили рабы, посреди был колодец, а кругом него росли кусты жасмина, несколько старых слив и акаций.

Комнаты, как и зал, были расписаны и обставлены очень просто, выдавая и недостаточное богатство базилевса, и его пренебрежение к украшениям и блеску. Роскошны здесь были только шкуры хищников, разложенные и развешанные повсюду, свидетельствовавшие о том, что хозяин дома – великий охотник, да еще оружие, которое, хотя и не бросалось в глаза, но попадалось на пути часто – красиво сработанное и любовно начищенное. Видно было, что базилевс умеет его ценить и любит иметь под рукой.

– А вот это копье Ахилл недавно сделал для себя сам. От начала до конца. Сам отыскал в роще, на склоне, молодой, совершенно прямой ясень, срезал его, обточил и отполировал. Сам выковал наконечник, железный, не бронзовый, и посмотри, какой мощный! И своими руками его укрепил на древке, а само древко, видишь, в нескольких местах оковал полосами железа, чтобы сделать прочнее и уравновесить с наконечником. Оно красиво, верно? Наши воины прозвали его «пелионским ясенем» – деревце-то со склона Пелиона.

Произнеся это, Пелей погладил рукой копье, прислоненное к стене в комнате его сына.

Феникс, давний друг царя и управляющий всем домом, красивый шестидесятипятилетний старик, изумленно подняв голову, осмотрел наконечник, сверкавший на высоте пяти локтей[12 - Локоть – распространенная в Древнем мире мера длины. Измерялся в разное время и разных местах по-разному. В описываемый период – около 35 см.] от пола, взялся за гладкое древко, с трудом охватив его пальцами, но не рискнул даже попытаться поднять.

– Да оно же с полбыка весит! – проговорил он. – И что, Ахилл, в свои тринадцать без малого лет, может его носить?

– Носить? – Пелей рассмеялся. – Он бросает его легко, как дротик, и оно летит на двести шагов и втыкается в землю и в самое твердое дерево. Ты давно не видел своего бывшего воспитанника, Феникс, и даже не можешь себе представить его нынешней силы. Я сам с трудом верю в нее.

Феникс покачал головой.

– Да-а! Я понимаю царя Агамемнона, который так хочет заполучить Ахилла в свою армию! Если война с Троей начнется, то такой воин им очень не помешает…

– Этого не будет! – резко воскликнул Пелей и, как обычно, волнуясь, разрубил воздух взмахом ладони. – Я не знаю, с чем возвратится царь Менелай, вернут ли ему жену эти обнаглевшие троянцы, но в любом случае, мой сын не поедет воевать ради подлой девки, ради грязной развратницы, сбежавшей от мужа с каким-то негодяем-сопляком! Ахилл не сватался к ней, да и не мог свататься – ему тогда было одиннадцать лет, и никакой клятвы он не давал, и не во власти Агамемнона и Менелая потащить его туда, чтобы он сложил голову за чужую дурь!