Измайловский парк

Он сразу стал обращаться с Айрапетовым, как с близким человеком, полноватый, в мать, такой же живой и веселый.

На тумбочке возле дивана Владимира Николаевича гордо красовалась бутылка дорогой водки, рядом приютились два стаканчика…

– Пьем? – утвердительно спросил Виген, сразу пришедший в себя. Теперь он был только врач – и никто больше. – Стыдно, Владимир Николаевич… Кому вы делаете плохо? Лишь себе самому! А ты… – Он сурово глянул на Станиславу. – Ты разве не знаешь, чем болен твой отец? И какая строгая у него диета? Да вся его жизнь зависит именно от нее! А тут… – Айрапетов мрачным взглядом окинул пиршественную тумбочку. – Еще и торт вдобавок! При таких обедах и ужинах никакие врачи не спасут!

Кувшинка криво ухмыльнулся. Он раскраснелся и выглядел вполне довольным собой и жизнью. Стася потерялась до слез, сделавших ее голубые глаза еще ярче.

– Это брат приезжал двоюродный… Отцу все равно нельзя ничего запретить… Он начинает ныть и капризничать, как ребенок. И обвиняет меня в жестокости. Выпрашивает все, что ему хочется…

– Ну, знаешь! – развел руками Айрапетов. – Выпрашивает! Просто смешно слышать! А ты что, не можешь сказать «нет»?

Стася совсем поникла.

– Не могу… У меня характер слабый…

– И вы пользуетесь слабостями дочки? – хмуро спросил Виген. – Ну-ну! Не ожидал ничего подобного. А о себе вы совсем не думаете?

Кувшинка прикрыл глаза.

– Виген Арамович, увольте от моралей! Наслушался за всю жизнь по самое не хочу! Все понимаю, а сделать с собой ничего не могу. Бесхарактерный. Но мои желания становятся для меня законом, увы… Так было и так будет. Стася вся в меня, вы это учтите… А что там ждет впереди, думать не хочу. Мне все равно теперь до конца на одной ноге прыгать. Жизнь – великая штука! Ценнейшая! Но мы редко задумываемся над ее значимостью, живем себе и живем, словно нам так положено. А нам, может, положено вовсе не так, а эдак!

Ладно, каждый волен распоряжаться свой судьбой, подумал Айрапетов. И запомнил насчет желаний-законов Стаей… Пригодится.

Будущее Кувшинки рисовалось ему в самом мрачном свете. Виген отлично понимал, что при таком сомнительном режиме диабетик долго не продержится. И даже странно, что он так долго тянет, хотя ногу потерял. Могло быть куда хуже. Диабетическая кома – а там решают минуты…

Он попытался растолковать все это Стасе, стараясь ее не напугать. Но она была настолько поглощена сейчас собой и своим чувством к Вигену, что плохо понимала его объяснения, касающиеся отца. Она просто восторженно смотрела на него и кивала. Видела она одного лишь Вигена.

А потом… Потом Виген учил Стасю готовить, стирать, гладить. Она ничего не умела. Стал обучать ее армянской кухне и подивился, с какой быстротой и рвением она все усваивала. И увлеченно кормила его этими новыми для нее и давно известными ему армянскими блюдами. Родился сын.

Стася медленно приходила в себя после родов, но при ней всегда был он: муж, отец, нянька и врач. Исполняющий все ее желания. Они не тяготили Айрапетова, а радовали.

– Моя Кувшинка, – ласково говорил он.

Иногда наведывалась дочка Вигена – посмотреть на маленького братца. Она училась в консерватории стараниями все того же Туманова и была даже благодарна отцу за его развод, послуживший ей на пользу.

Подружились жены врачей, а позже – сыновья. Галя, едва познакомившись со Стасей, тотчас стала ее опекать, во всем помогать и давать советы.

– Тебе вообще-то от твоей болезни нужно одно лекарство – полный покой и всякое отсутствие тревог и стрессов, – говорила Галя и вздыхала. – Но где такое достать? Боюсь, в современном мире, да еще в современной России, да плюс – в современном мегаполисе этого средства просто нету.

Стася улыбалась.

Глава 5

Галина Викторовна старалась не задумываться о своей жизни, поскольку эти размышления ничего хорошего ей бы не принесли. А любой человек всегда – сознательно или нет – пытается по возможности избежать лишних колючек. И так их предостаточно.

Однако думай не думай, вспоминай не вспоминай… Вспоминалось поневоле.

Галя Панина выросла в аристократической семье. Потомственные дворяне… Раньше этого и произносить вслух не рекомендовалось – живешь ты в государстве рабочих и крестьян, и живи себе дальше. Притворяйся пролетариатом и растворяйся в массах – так надежнее и спокойнее.

Мать и отец умалчивали о своих корнях. Прорывалось лишь случайно, ненароком. И четырнадцатилетняя Галя услышала, что ее прадед был дворянином, мировым судьей, а его брат – владельцем шоколадной фабрики. И Галина бабушка, тогда еще девочка, бегала к дяде есть горячий шоколад…

Галин дед, врач, бежал из России в первую волну эмиграции. Успел на один из последних пароходов, отплывающих в Стамбул. А беременная бабушка осталась в России…

Мать и отец переговаривались негромко, но Галя чутко ловила каждое слово. Из обрывков фраз составляла картинку-мозаику, цветную и яркую. Представляла себе бабушку – сначала маленькую сладкоежку, потом взрослую, ожидающую ребенка в страшный год смятения и неразберихи, когда разбивались судьбы, рвались привычные отношения, рушились семьи…

Почему бабушка не уехала? Не захотела или не смогла? А дед не сумел ее дождаться или подумал, что она отплыла другим пароходом?..

Правды Галя так никогда и не выяснила. Ей даже стало казаться, что и сам отец толком не знал таких подробностей – бабушка скрывала их от него.

Отец тоже был врачом, занимался кожными болезнями, мать получила образование стоматолога, но работала по специальности мало – растила двоих детей.

Галя не приносила много хлопот, а вот младший, Витенька, мамин любимец… Этот отличался буйным, задиристым нравом, непрерывно дрался – то во дворе, то в школе. Колотил и обижал младших. И матери постоянно приходилось выслушивать жалобы, улаживать конфликты и ходить в школу, откуда ей звонили с нехорошей регулярностью.

Галя пыталась помочь матери и поговорить с братцем по душам. Но тот даже слушать ее не стал.

– Ты ко мне не суйся, воспитательница! Выискалась на мою голову! Девчонкам незачем лезть в мои дела! – грубо отрезал Витя. – Без тебя разберусь!

Разбиралась, конечно, мать. Отец был занят и редко обращал внимание на детей.

– Успокойся, вырастут, – твердил он в ответ на жалобы матери. – И вырастут нормальными людьми. Дай ты Виктору перебеситься! Всему свое время.

– Да я не дождусь, пока он перебесится! – однажды закричала, не выдержав, мать. – Похороните!

– Не драматизируй! – прогудел отец. – К чему эти истерические развороты? Живи себе спокойно и размеренно. А дети, они должны быть активными.

– Уж эта мне активность… – простонала мать.

Однако отец оказался прав, и Витька, с трудом одолев переходный возраст и едва не вылетев из школы, в самом ее конце поутих, немного присмирел и даже начал учиться. Мать тайком плакала от счастья и молила Бога о милости. В церковь она не ходила – тогда это было довольно опасно, – но сохранила в себе, сберегла начатки веры, которая, к сожалению, детям не передалась. Воспитывать их стоило немного иначе.

И вот однажды Виктор, тогда уже первокурсник, завел с Галиной разговор об их семье. Они в тот день оказались дома одни. Отец, как всегда, работал, «пользовал сифилитиков», по образному заявлению Виктора, а мать ушла по магазинам.

Галя разогрела брату обед и присела напротив за кухонный стол. Виктор бодро, с аппетитом хлебал горячий борщ, ломал на куски черняшку и довольно покряхтывал. Он обожал вкусно и сытно есть.

– Галка, ты о своем дворянстве знаешь? – спросил брат в коротком промежутке между двумя ложками.

Галина кивнула:

– Слышала. Краем уха. Родители терпеть не могут об этом говорить.

– Угу. – Виктор проворно отправлял в рот ложку за ложкой. – Предки, выходит, здоровски держат языки за зубами. А знаешь почему?

– Почему?

– Да потому что хотят найти фамильные драгоценности!

Галя засмеялась:

– Ты бы читал поменьше фантастики! В жизни все не так.