Короли Молдаванки

Конец девушки с Дерибасовской тоже был печален. Если она не погибала от ножа психопата-клиента или не была забита насмерть подгулявшим бандитом, несчастную подстерегала тяжелая неизлечимая болезнь, которая в скором времени сводила ее в могилу. Если же ей даже и удавалось дожить до средних лет, то, не имеющая семьи, не способная родить детей, как правило, страдающая алкоголизмом, такая «девушка» заканчивала свои дни прислугой в каком-нибудь публичном доме, куда хозяйка могла взять ее за прежние заслуги – ну или как бродячую уличную кошку.

Но пока еще молодые, здоровые, румяные – они о своей жизни не думали и поэтому изо всех сил уговаривали Таню выйти с ними на Дерибасовскую и обещали познакомить со Щеголем. А Таня отказывалась. И несмотря на то что девушки не оставляли своих попыток, она все же часто проводила с ними время, в этом убогом общении пытаясь загасить свое нестерпимое одиночество.

Вставали девушки поздно, к полудню, а проснувшись, посылали кого-нибудь за водкой в ближайшую лавку. Собирались у Иды и Цили, или же у Груши и Фиры на втором этаже. Нечесаные, неумытые, в ночных сорочках, девушки садились за большой стол, пили водку, уплетали за обе щеки купленные сладости, сплетничали, лениво гадали на картах или раскладывали пасьянс.

В гадании всегда выходило одно и то же – марьяжный трефовый или червовый король, который влюбится, женится и увезет в далекую даль. При этом каждая прекрасно знала о том, что никакого короля ни разу не случится в ее жизни.

Стараясь соблазнить Таню, еще не входящую в их круг, уличные описывали свои гулянки с настоящим шампанским, показывали убогие украшения, которые покупали на свои заработанные деньги, – пестрые ленты, серьги из дутого сусального золота или кольца с фальшивыми камнями, в простонародье называемые «сердечными глазками», которые могли долго блестеть. Это был убогий печальный мир без будущего, и все они жили одним днем. При взгляде на своих подруг у Тани мучительно сжималось сердце. Они не были виноваты в том, что, будучи молодыми и красивыми, хотели жить, а жизнь не давала им ничего, кроме печальной возможности торговать своим телом.

– Почему, ну почему ты не хочешь пойти с нами за туда? – спрашивала Ида, или Циля, или Груша, или Катя. – Ты бы видела, какой банкет вчера закатили турки! Шампанское лилось рекой. Или не турки это были, а грузины… Кто их разберет. Не важно! Денег на девушек не жалели. Ты посмотри за ленты – сплошной шелк! Посмотри, так и течет, и переливается между пальцев. Пойдешь с нами, будешь такие же носить. Кто тебе их еще купит?

Но Таня, смеясь и качая головой, была непреклонна. И твердо говорила, что не пойдет с ними на Дерибасовскую – никогда. И только Лиза, одна-единственная из всех, обладающая тонким, чувствительным сердцем, догадывалась, что у Тани существует тайная, очень личная причина отвечать так. Впрочем, Таня никогда не рассказывала ей об этом.

Бабушке между тем становилось все хуже и хуже. И каждый раз все больших сил у Тани требовало ее возвращение домой. Занимаясь поисками работы целый день, Таня возвращалась уже в темноте. Окна были темны, и у нее больно сжималось сердце.

Она открывала старую скрипучую дверь, осторожно переступала через гнилую доску пола и делала шаг в темноту, где на полуразвалившейся кровати, подпираемой для устойчивости пустыми ящиками, лежала ее бабушка. В комнате было холодно. Чтобы затопить ржавую железную печурку в углу, нужны были уголь или дрова. И чтобы сэкономить остатки тепла, бабушка целыми днями не вставала с кровати. Наступившая осень забирала все оставшиеся ее силы, и Таня с ужасом видела сквозь темноту, как родное лицо становилось все более сморщенным и белым.

Зарядили дожди. На покрытых трещинами стенах сразу появились дождевые потеки. Дожди принесли холод, а не долгожданную прохладу после жаркого одесского лета, которую с нетерпением ждут все местные жители. Нет, это был промозглый сырой холод, предвестник скорой зимы, полный непросыхаемой влаги. Казалось, что она, неприятная, соленая, плотной стеной стоит в воздухе.

Бабушка Тани, Наталья Алмазова, была инвалидом. Когда-то известная в городе модистка, она работала в богатой швейной мастерской. Она очень старалась дать своей Тане всё, не жалея никаких денег. По ее инициативе внучка училась в церковно-приходской школе и в женской гимназии, и никто не мог отличить ее от дочек богатых сановников и купцов.

Таня всегда скрывала свое происхождение. В гимназии никто не знал о том, что она – внучка модистки. Благородство просто было в ее крови, и, когда Таню обучили правильно говорить (ведь простонародная речь девушки была бы первым, что выдало бы ее низкое социальное происхождение), она совсем стала похожа на барышню из благородной семьи – изящную, утонченную, где-то даже надменную.

Но пришла беда. Жестокая беда, разрушившая весь хрупкий фундамент Таниной счастливой жизни. На складе мануфактуры в порту возник страшный пожар. А бабушка Тани как раз вела там переговоры о покупке контрабандной ткани. Деревянные перекрытия рухнули, и женщину накрыла стена огня.

Когда ее нашли среди обломков рухнувшей балки, она была еще жива. Большая половина ее тела была покрыта страшными ожогами. Правая нога обгорела до колена, а кость была переломана в нескольких местах. Что же касается рук… на них не было живого места.

Обмотав мокрой тканью, изувеченное тело несчастной модистки погрузили на дроги, и тощая лошаденка поплелась по булыжникам мостовой. Лошадь никто не погонял – все были уверены: обгоревшей не выжить.

Пострадавших на пожаре в порту (в том числе и бабушку Тани) отвезли в Еврейскую больницу. Большая часть из них умерла во время долгой дороги. И когда служители больницы поднимали с дрог обгоревшее тело, они делали это весьма небрежно, уверенные в том, что поднимают труп. Но бабушка Тани, к всеобщему удивлению, оказалась жива. Она дышала – хоть с перерывами, тяжело, но дышала.

По дороге, следуя за страшной повозкой, полуослепшая от бесконечных, катившихся по ее лицу слез, Таня истово молилась всем существующим в мире богам, умоляя подарить бабушке искру жизни. Ведь она была самым близким и дорогим человеком. Кроме нее, у Тани больше никого не было.

И молитвы несчастной девочки были услышаны: бабушку привезли живой. А дальше произошло настоящее чудо. В больнице в тот день находился очень известный хирург – доктор Петровский. Это был самый знаменитый врач, светило одесской медицины. Чтобы попасть на прием к великому Петровскому, богачи выстраивались в очередь. Но, будучи абсолютно добрым и бескорыстным человеком, человеком удивительной душевной тонкости и чуткости, Петровский лечил и бедных. Увидев, в каком страшном состоянии находится Танина бабушка, он тут же взял ее на операцию, которую блестяще провел. Надо ли говорить, что во время операции Таня рыдала в коридоре больницы…

…Бабушке отняли правую ногу почти до бедра, что-то долго делали с руками, а по всему телу удалили омертвевшие участки кожи. Словом, было что-то очень сложное, Таня так и не поняла, что. Но бабушка выжила. Выжила… Но превратилась в полного инвалида.

Ходить она почти не могла, несмотря на специальный деревянный протез. Руками тоже работать не могла. Огонь повредил и легкие, и бабушка стала кашлять тяжелым, мучительным кашлем, разрывающим ее грудь, – и Танино сердце.

В общем, деньги быстро закончились. Скромные сбережения бабушки, собранные за всю ее жизнь, подошли к концу. А когда закончились деньги, хозяин дома выгнал их из квартиры…

Таня возвращалась домой ближе к ночи. И первым делом подходила к кровати, помогая бабушке сесть. Затем расчесывала ее сбившиеся, спутанные волосы. Щепками и обрывками газет она растапливала печку и подогревала вчерашнюю кашу, сваренную на воде со щепоткой соли, кормила бабушку.

После этого она долго сидела с ней, рассказывая о разных, ничего не значащих мелочах, время от времени, не сдержавшись, целуя ее морщинистые руки. Спасало то, что бабушка не видела ее глаз. Голос Тани звучал бодро, но глаза могли ее выдать.

– Ты обманываешь меня, Таточка, – так ласково бабушка называла Таню, – денег ведь у нас совсем нет.

– Ну что ты, милая! Мне же заплатили за прошлую неделю. В мастерской сейчас много заказов. Люди спешат одеться к зиме. И скоро еще должны заплатить.

Таня врала бабушке, что подрабатывает несколько часов в день в швейной мастерской. Она не хотела, чтобы бабушка знала правду.

– Ты опять ходила к этим девицам напротив, – голос бабушки звучал печально, – не надо туда ходить.

– Это было вчера. Да и зашла-то я туда ненадолго. Просто мне было скучно.

– Не надо туда ходить. Я знаю, на что они тебя подбивают. Каждый раз мое сердце обливается кровью.

– Если ты знаешь, на что они меня подбивают, – голос Тани зазвучал твердо, – ты знаешь и то, что я не сделаю этого никогда. Ты знаешь, почему я этого не сделаю.

– Обещай мне… Обещай мне никогда не ходить с ними… Обещай сохранить память…

– Я обещаю. Бабушка, я тебе жизнью клянусь, что никогда не буду уличной девицей с Дерибасовской!

Бабушка улыбалась в темноте. А Таня отворачивалась к окну, чтобы она не видела ее слез.

Через пару дней Софа, мать Иды и Цили, принесла весточку о том, что купчиха со Староконки, муж которой торгует овсом и держит всякие грошовые лавки, ищет прачек на два дня в неделю.

– Думала сама пойти за туда, – говорила Софа, любовно поглаживая свои толстые бока, – да здоровьем не вышла, ой, вэйз мир…

Таня не медля пошла к купчихе и договорилась о стирке. Платила та гроши: 25 копеек в неделю, рубль в месяц. Но это было лучше, чем ничего. И Таня согласилась по вторникам и четвергам стирать у купчихи.

Она возвращалась через Староконку, с печалью вспоминая Ваську Жмыря. Трактир, в котором она с ним познакомилась, был совсем близко. Внезапно чьи-то наглые лапы схватили Таню пониже спины, а над ухом ее раздалось лошадиное ржание.

– Эй, ты, за куда спешишь-то? Ты новенькая? Я тебя раньше не видел.

Дюжий рыжий детина в рубашке, надувшейся пузырем, чувствовал себя хозяином положения, нагло поглядывая на Таню. Сколько она повидала таких, с фасоном, словно первоклассный купец, а на деле – мелкий, наглый жулик.

– Эй, ты куда? А ну подожди! Я с тобой еще не закончил!

Рыжий больно схватил ее за руку и развернул к себе. Таня вырвалась, глаза ее сверкнули ненавистью.

– А ну пошел ты!.. – позабыв всю свою далекую гимназию, девушка послала его так, как посылают на Молдаванке.

– Что-о-о?! Это ты мне?! Да я тебе… – Рыжий уже занес кулак для удара, как вдруг коренастый черноволосый парень, каким-то чудом оказавшийся поблизости, перехватил его руку на лету и рванул вниз с такой силой, что Рыжий буквально взвыл от боли. С размаху он налетел на парня, но тут же был сбит с ног мощным, но коротким ударом. Рыжий полетел вниз, месить грязь. Вокруг собралась толпа, которую всегда привлекали такие потасовки. Плотная толпа людей не позволила Тане сбежать. Она стояла внутри этого круга, и все внутри у нее обмирало.

Слишком хорошо зная нравы тех мест, Таня понимала, что нажила серьезные проблемы. Что делать, она не имела ни малейшего представления. Сердце ее сжала мучительная тоска.

Между тем Рыжий, на славу вывалявшийся в грязи, с помощью двух пьяных дружков уже успел подняться и со звериным воем снова набросился на парня. После чего снова был сбит с ног и повержен в лужу – уже по соседству с предыдущей. Поднявшись не без труда и зарычав, как дикий зверь, Рыжий вытащил из-за пазухи нож. Дело принимало совсем плохой оборот. Толпа вокруг как-то враз поредела.

Внезапно к Рыжему подскочил какой-то парень, толкнул его в плечо и горячо зашептал, да так, что услышали все:

– Ты, придурок, слушай сюда, зашиби мозги, включи за уши – с кем ты связываешься? Он же за близких людей Корня! Тебе нужны проблемы с Корнем, или как?!

Имя Корня решало всё, и Рыжий, уже окончательно поднявшийся на ноги, спрятал нож и растерянно захлопал ресницами:

– Ты правда за людей Корня?

– Слушайте сюдой все! – Черноволосый парень повысил голос и тут же буквально накрыл им всю толпу. – Эта девушка теперь под защитой Корня! Я, Гека, сказал. Кто ее тронет, будет иметь дело за Корня. Такой шухер будет – сам лично уши обломаю!