Культурология. Дайджест №4 / 2015

    Т.А. Фетисова

Пять великих художников стекла[8 - Пять великих художников стекла // Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования. – М., 2014. – № 4. – С. 52–61.]

Во второй половине XIX в. художественное стеклоделие, как и все западное искусство в целом, вошло в эпоху радикальных перемен. Пять выдающихся мастеров-стеклоделов Новейшего времени надолго определили облик своего искусства.

Галле

Сын лотарингского предпринимателя Шарля Галле Эмиль (1846–1904) стал заниматься стеклом еще в юном возрасте. Вместе с отцом он организовал небольшую мастерскую на фирме отца, где начал экспериментировать с этим материалом. В 1880?х годах он стал не только центральной фигурой школы Нанси, создавая авторскую мебель, фаянс и стекло, но и заявил о себе как о выдающемся художнике стиля модерн. Вначале Галле украшал поверхность прозрачного бесцветного стекла росписью густыми эмалевыми красками, а также гравировкой. В декоре он использовал сюжетные сцены и изображения цветов, фигуры, часто включая в них стихотворные строки и надписи. Вскоре, однако, он стал варьировать толщину стекла в своих изделиях, придавая им пластические свойства. Для этого он помещал между слоями стекла декоративные стеклянные элементы в форме листьев, веток, цветов, и за счет послойного размещения элементов такая композиция приобретала объем (эта техника получила название intercalaire). Внешнюю поверхность изделий он украшал рельефной резьбой и отлитыми в отдельной форме цветными элементами. Галле сам изобрел новую технику, которую он назвал margueterie de verre. Она заключалась в том, что на поверхность изделий также наносились декоративные элементы, которые затем запрессовывались в толщу разогретого стекла, так что его поверхность вновь становилась плоской. Галле применил в производстве стекла огромный набор сюжетов флоры и фауны – от полевых цветов до орхидей, от летучих мышей до бабочек, от морских коньков до осьминогов; их натуралистические изображения он помещал на поверхности стекла и внутрь стеклянной массы, избегая, однако, при этом специфических деформаций линий и искажения форм, которые считались характерной особенностью стиля ар нуво. Изделия Галле воспринимались как интерпретация природных циклов зарождения, роста и угасания, как образная хроника жизни, открывающаяся попеременно то в падающем на предмет, то в проходящем сквозь него свете.

Лучшие работы Галле демонстрировались на многочисленных выставках, как локальных, так и международных, проходивших с 1878 по 1900 г., а также в парижской мастерской Зигфрида (Самуэля) Бинга, известной как «Дом ар нуво». Триста рабочих, трудившихся на его заводе, изготовляли большие партии более доступных ламп и ваз бледно-желтого, янтарного и черного цветов с декором в виде пейзажей, флоры и фауны в коричневых, красных и синих тонах, часто изображенных в виде силуэта. В серийных изделиях Галле достигал красочных эффектов травлением плавиковой кислотой – за счет многослойности материала и локального травления создавался рельефный декор (камейное стекло). Реже изделия украшались более яркими изображениями в цветовой гамме солнечного заката или сумеречного света. После смерти Галле заводом до 1913 г. владела его вдова, а руководил производством его друг, главный дизайнер Виктор Пруве. Завод был окончательно закрыт в 1931 г., но до 1933 г. на нем еще декорировали изготовленные ранее вазы.

Тиффани

Луис Комфорт Тиффани (1848–1933) родился в Нью-Йорке в семье владельца ювелирной фирмы. После Гражданской войны в США он учился живописи у Джорджа Иннеса, а в 1869 г. отправился в Испанию, где познакомился с Самюэлем Колменом, учеником художника Эшера Дюрана. Вместе они путешествовали по Северной Африке, где под влиянием Колмена Тиффани заинтересовался исламскими тканями.

Позже Колмен, дизайнер тканей Кэндас Чиллер и Эдвард Мур, дизайнер серебряных изделий в компании Тиффани, посоветовали молодому Тиффани заняться декоративными и восточными искусствами. Взяв их троих в партнеры, Тиффани в 1879 г. создал фирму «Луис Тиффани энд ассошиэйтед артистс», первую из ряда компаний, студий и заводов, созданных им.

Интересы Тиффани лежали преимущественно в сфере дизайна, и он обратился к дизайну интерьера. Для достижения нужного художественного эффекта он использовал любой материал, но чаще всего – стекло. В 1880?х годах Тиффани заинтересовался витражами, очевидно, под влиянием европейских образцов. Его витражные окна представляют собой мозаику, изготовленную по классической средневековой технологии с плавными переходами участков многослойного стекла, неоднородного, с разной степенью прозрачности и окрашенного в самые разные цвета. Для достижения задуманных свойств стекло витражей подвергалось изощренной обработке, различной для каждого участка. Тиффани придумал и разработал технологию изготовления стекла сорта «фаврил» ручной выделки, которое стало его любимым материалом. Он не выдувал его сам, но лично следил за ходом работы, и при появлении в процессе изготовления стекла визуально интересных дефектов и изъянов приказывал менять режим обработки, чтобы усилить и обыграть эти изъяны для создания новых художественных эффектов.

У Тиффани было несколько древних сосудов, стекло которых приобрело эффект иризации из-за долгого пребывания в земле. После продолжительных экспериментов он смог воспроизвести такой же эффект на своих изделиях, обрабатывая разогретое стекло металлическими окислами.

Используя самые разнообразные материалы Тиффани декорировал особняки богатых клиентов. Таких как Марк Твен и Х.О. Хейвмейерс. Последнего он впоследствии убедил подарить некоторые из ранних работ, сделанных Тиффани по его заказу, музею Метрополитен. В 1923 г. Тиффани передал этому музею и другим музеям целый ряд своих работ из собственной коллекции. Всеобщее признание Тиффани как знаковой фигуры в современном декоративном искусстве еще более упрочилось после его участия в Парижских выставках 1878 и 1900 гг. и на Чикагской всемирной ярмарке 1893 г. Как и Галле, Тиффани выставлял свои работы в парижской мастерской Бинга «Дом ар нуво».

Лалик

Работая более полувека дизайнером сначала ювелирных изделий, а затем стекла, Рене Лалик (1860–1945) сумел избежать рабского следования канонам ар нуво и ар деко, приспосабливая особенности каждого стиля к своим целям. Работая с любым материалом, а особенно со стеклом, он легко применял на нем художественные приемы, заимствованные из архитектуры, театрального оформления, высокой моды и других декоративных искусств. Человеческие фигуры, изображения животных и растений в декоре его изделий причудливо искажались, чтобы соответствовать форме поверхности, на которую они наносились, – иногда выпуклым рельефом, но чаще резным рисунком. Предпочтительной техникой работы Лалика было литье по восковой модели (техника исчезающего воска).

С 1907 г. Лалик сотрудничал с парфюмерной фирмой Coty, разрабатывая для нее оригинальные флаконы и упаковку для духов. Началось все с того, что Франсуа Коти случайно увидел в окне мастерской Лалика, служившем заодно и витриной, его изделия, заинтересовался ими, познакомился с мастером и предложил сотрудничество. Флаконы Лалика подчеркивали своеобразие каждого аромата, его подход оказал большое влияние на парфюмерную промышленность. В целом по рисункам Лалика в период с 1910 по 1945 г. было произведено более 4500 различных стеклянных изделий, как дутых в форму, так и прессованных, – от флаконов для духов до фонтанов, от канделябров до часов, браслетов, держателей для книг, ламп, наборов для вина, столов, панно, окон, церковных скульптур, столовых сервизов и пресс-папье, не говоря уже о разработке декора стен почти стометровой длины и освещения для интерьера ресторана первого класса на океанском лайнере «Нормандия» (самого большого внутреннего корабельного помещения в истории).

В 1918 г. Лалик купил участок земли в Лотарингии и построил на нем завод, где изготавливал модели, а его сын руководил массовым производством, изобретя для этого особую технологию литья в формы из дорогих металлов. Такая технология позволяла успешно имитировать в массовой продукции изделия, изготовленные методом «исчезающего воска».

Кардер

Увидев в возрасте 16 лет копию знаменитой Портландской вазы работы Джона Нортвуда, Фредерик Кардер (1863–1963) решил стать мастером-стеклоделом. Стеклу оказалась посвящена вся его 80-летняя карьера. Работая в 1880?х годах под руководством Нортвуда в компании «Стивенс и Вильямс», Кардер разрабатывал популярные в то время камейные вазы, сосуды с гравировкой, имитировавшие изделия из горного хрусталя, сосуды, украшенные стеклянной нитью в венецианской манере, а также блюда и вазы в фирменном стиле Matsu-No-Ke компании «Стивенс и Вильямс». Кардер прославился как самый знающий и разносторонний специалист в истории стеклоделия: он хорошо знал химию и прекрасно разбирался во всех тонкостях своего ремесла – от сооружения печи для отжига стекла и изготовления формовочной модели до декорирования и продажи готовых изделий. Идеи, вдохновлявшие его в работе, он черпал отовсюду, в том числе и в музеях, но в его изделиях нет прямых цитат – все заимствованное он превращал в свое.

Отправленный в 1903 г. советом графства Южный Стаффордшир в Америку для изучения американской стекольной промышленности, Кардер решил переменить свою судьбу, и, объединившись с Т.Дж. Хоуксом, президентом процветающей фирмы художественного стекла «Корнинг», основал стекольный завод «Стюбен». Кардер разрабатывал всю продукцию и руководил всем производством завода с 1903 по 1918 г. Он продолжал создавать многочисленные и невероятно разнообразные художественные проекты, работая с разными цветами и текстурами. И уровень его изделий оставался недосягаемым, пожалуй, даже для Тиффани. Однако в 1932 г. специалисты фирмы «Корнинг» разработали новую формулу свинцового стекла, отличающегося высокими оптическими свойствами и прозрачностью. И руководство фирмы решило производить только прозрачное бесцветное стекло. На этом закончилась эпоха цвета в творчестве Кардера, однако он по-прежнему был волен делать все что хотел как с цветным, так и бесцветным стеклом. В течение следующих 27 лет Кардер занимался лепкой и отливкой стеклянных изделий в технике ажурного стекла, производимого методом выплавления восковой модели («исчезающего воска»), причем последний такой сосуд он отлил в 96?летнем возрасте. Надпись на этом сосуде гласит: «Жизнь коротка, искусство вечно».

Мариино

Одной из центральных фигур стиля модерн в стеклоделии был Морис Марино (1882–1960), знаменитый художник-фовист (этот период в его творчестве продолжался примерно с 1905 по 1913 г.), который неожиданно и страстно увлекся стеклом, посетив стекольный завод своих друзей – Эжена и Габриэля Виардо. Он научился основам ремесла у мастера-стеклодува этого завода, одновременно расписывая эмалями изделия, выдутые для него другими мастерами. Вскоре, однако, он стал работать со стеклом как скульптор, уделяя основное внимание форме. Примерно в 1920 г. изделия Марино радикально изменились. Он разработал три характерных легко узнаваемых типа своих работ: массивные стаканы простого силуэта из толстого стекла, с глубоким травлением кислотой для достижения скульптурных форм; столь же массивные стаканы простых форм, масса стекла в которых была насыщена множеством воздушных пузырьков; и маленькие бутылочки с шарообразными пробками, на внутреннюю поверхность которых были наплавлены декоративные пластины цветного стекла. Для Марино каждое изделие было ареной борьбы двух сил: «внутренняя поверхность формируется дутьем, а внешняя – воздействием инструментов, нажимом резца, и эти две силы борются между собой» (с. 61).

Стекло Марино получило широкое признание на Парижской выставке 1925 г., но слабое здоровье вынудило его в 1937 г. оставить работу со стеклом, после чего он вернулся к спокойным занятиям живописью. Стекло Марино остается самой мощной и самобытной реализацией художественных возможностей стекла первой трети ХХ в.

    Э.Ж.

Судьбы университета в России: имперский, советский и постсоветский раздаточный мультиинститут[9 - Вахитов Р. Судьбы университета в России: Имперский, советский и постсоветский раздаточный мультиинститут. – М.: Страна Оз, 2014. – 276 с.]

    Рустем Вахитов

1. Классический и массовый университеты на Западе[10 - Названия разделов принадлежат референту.]

Российское и западное высшее образование отличаются по своему существу. Их сходство всего лишь поверхностное. «К примеру, киты внешне похожи на рыб, но принадлежат они к млекопитающим и дышат легкими. Точно так же обстоит дело и с российскими университетами: по своей “анатомии” они совсем не похожи на западные и имеют иное происхождение и предназначение» (с. 9).

Главное отличие заключается в том, что западный университет построен на принципе обмена, а российский – на принципе раздатка, поскольку российское общество все еще по преимуществу сословное, а не классовое. «Классовая структура присуща обществу, где основные жизненные блага распределяются при помощи рынка. Сословия – это социальные группы, которые создаются государством для выполнения определенных задач в ходе государственного раздатка. На них государство накладывает обязанности, но и предоставляет им за это привилегии» (с. 207).

В классическом (гумбольдтовском) университете существует свобода выбора преподавателей и дисциплин. Здесь нет обязательных занятий и универсального учебного плана: студенты могут слушать какие угодно дисциплины и в какой угодно последовательности, у каких угодно преподавателей, а преподаватели могут читать какие им угодно курсы, не будучи стесненными даже рамками факультета. Академических экзаменов нет.

Такой университет уже стал достоянием прошлого. На Западе ему пришел на смену постклассический «массовый университет», который нашел яркое воплощение в американском исследовательском университете (АИУ). В АИУ есть обязательные курсы и обязательные экзамены. Приоритетом для студентов являются уже не чистые знания, а приобретение некоего символического капитала, складывающегося из репутации вуза, среднего балла студента, человеческих связей между выпускниками. АИУ готовит уже не столько ученых, сколько представителей гражданского общества, людей критически мыслящих, креативных, инициативных, т.е. обладающих качествами, требуемыми рынком. На это направлены основные формы обучения – кейс-стади, метод портфолио, творческие эссе, деловые игры и т.д.

2. Университет в дореволюционной России

В России университеты были учреждены государством в ходе петровской модернизации. Они копировали прежде всего прусский «университет Просвещения», а впоследствии и гумбольдтовский университет, однако очень скоро приобрели «туземные» черты. «Государство <…> насаждало внешние формы западного модерна. Пересадки базовых культурных матриц модерна – индивидуализма, рынка, гражданского общества – не предусматривалось» (с. 71). Очень рано сложилось разделение высшего образования и науки. Университеты, которые первоначально задумывались как подразделения Академии наук, в начале XIX в. передаются под контроль Министерства народного просвещения и превращаются преимущественно в образовательные и воспитательные, а не в научные учреждения.

Профессора и адъюнкты читали не специальные курсы, которые касались области их научных исследований, а общие курсы, утвержденные министерством. Профессоров назначало министерство, которое руководствовалось прежде всего их педагогическими талантами и благонадежностью. Среди них были выдающиеся ученые, «но средний профессор был начетчиком и в лучшем случае хорошим знатоком учебников, по которым он читал лекции студентам» (с. 77).

В 1819 г. была уничтожена и свобода учебы – посредством введения курсовой системы. Отныне студенты обучались по универсальному учебному плану, утверждаемому министром. Появились годовые экзамены и полугодовые зачеты. После запрета философии изучали лишь конкретные науки, преподаваемые на данном факультете, без связи их с другими дисциплинами. «Таким образом, студенты университетов теперь мало отличались от студентов высших специальных профессиональных школ. По сути, целостность университетской корпорации, которую на Западе спаивал воедино философский факультет, обеспечивалась теперь в России лишь институтами самоуправления (к тому же весьма ограниченными)» (с. 79). Устав 1884 г. фактически покончил с существованием университетской корпорации как сообщества, обладающего определенной независимостью от государства, хотя оставался корпорацией как сообщество взаимопомощи.

В результате на российской почве сложился качественно новый тип высшего учебного заведения – мультиинститут. «Мультиинститут – возникшая в Российской империи, продолжившая существовать в СССР и существующая поныне форма вуза, мимикрирующая под университет, но таковым не являющаяся в силу отсутствия одного из главных признаков университета – корпорации, наделяемой привилегиями высшей властью. Мультиинститут представляет собой механическую совокупность факультетов, которые, по сути, являются институтами, т.е. специализированными профессиональными высшими школами. Между ними нет никакой существенной связи, кроме наличия общего администрирования, которое осуществляется назначаемыми министерством чиновниками» (с. 82). Задача мультинститута – дать знания, необходимые чиновникам для службы, а также наделить выпускников классным чином. Обязательное ношение формы, суровая и мелочная дисциплина должны были воспитать в юношах психологию чиновника.

Мультиинститут, оговаривается автор, лишь идеальная модель (впрочем, как и классический университет). Реальные российские университеты воплощали в себе черты мультиинститута в разные эпохи в разной степени. Так, в правление Александра I и Николая II они имели большее сходство с западными университетами, а в правление Николая I и Александра III в наибольшей степени приближались к модели мультиинститута.

Именно госслужащие обеспечивали функционирование институтов общества модерна (армия и флот современного типа, индустрия, здравоохранение, образование и т.д.). «Поэтому перерождение университетов в высшие многопрофильные училища (мультиинституты) госслужбы и было закономерным. Империи не нужны были критически мыслящие представители гражданского общества и носители национальной культуры, которых готовили европейские модернистские университеты» (с. 84). Гумбольдтовский университет выдавал лишь свидетельство о том, что студент прослушал определенные курсы. Для поступления на государственную службу требовался экзамен по месту работы.

В России высшее образование сразу стало государственным ресурсом и гарантировало получение определенного социального статуса. В 1860?е годы натуральное обеспечение казеннокоштных студентов было заменено денежной стипендией. Так возникла академическая стипендия, ставшая отличительной чертой российской высшей школы. По окончании университета студент должен был отработать по указанию правительства по полтора года за каждый год, когда он получал стипендию.

Вплоть до конца XIX в. в России не было аспирантуры и для воспроизводства научных кадров выпускников посылали в университеты Европы либо в Дерптский университет. В начале ХХ в. появляется собственная аспирантура, но традиция «квалификации» в университетах Европы (прежде всего Германии) сохраняется вплоть до 1917 г. Именно благодаря ей научный уровень дореволюционных университетов был выше научного уровня средних советских вузов.

До конца XIX в. в российских университетах не было семинаров, а только лекции, а появившиеся в начале ХХ в. просеминарии и семинарии часто были необязательными. Министерство требовало, чтобы лекции читались в буквальном смысле с листа, студенты же должны были записывать их дословно. «Российские университеты в этом смысле почти полностью повторяли средневековые университеты, где знание тоже раздавалось, и качественно отличались от западных модернистских университетов, где господствовал образовательный обмен. Специфика состояла лишь в том, что у нас в ресурс для раздачи были превращены знания модернистского типа, полученные главным образом на Западе» (с. 91).

Существовали, однако, и механизмы компенсации «раздаточной» университетской системы, такие как экстраординарные лекции, читавшиеся экстраординарными профессорами, которые студенты выбирали свободно, а с 1884 г. – институт приват-доцентов, которые читали курсы, отражающие их научные интересы.

«Если правительство требовало от студентов хотя бы получения минимума знаний, который необходим будущим чиновникам, то студенты шли по пути наименьшего сопротивления и стремились получить оценки, удостоверяющие наличие этих знаний, без труда по приобретению этих знаний» (с. 100). Обычным делом были студенческие забастовки, когда студенты срывали занятия и не учились неделями и месяцами. «Идеалом студенчества был не хороший, добросовестно учащийся студент, а бунтарь, оратор студенческих сходок» (с. 100). «Чистки» университетов затрагивали прежде всего молодых преподавателей, учившихся за границей; карьеристы и бюрократы оставались и задавали тон. Хотя в начале ХХ в. в университеты все больше проникает дух академической науки, рост политической активности студентов сводит все это на нет. В 1905 г. университеты получили свободу выборов ректора, свободу преподавания и учебы: студенты формировали свой индивидуальный учебный план. Однако это не привело ни к повышению интереса к научной деятельности у студентов, ни к спаду политической активности.

Революционность российского студенчества объяснялась спецификой российских университетов. «Революционер как борец с государством – это диалектическая противоположность чиновника как служащего государства. В основе своей они едины, т.е. революционер – это чиновник наоборот, так сказать, чиновник революционного ведомства. <…> Русский революционер был так же далек от западного либерального идеала скептически мыслящего свободного самостоятельного индивидуалиста, как и его враг – русский чиновник» (с. 103).

3. Советский университет

В 1920?е годы советское правительство сократило количество университетов; в оставшихся закрывались отдельные факультеты, прежде всего историко-филологические и юридические, создавались новые, прикладные (аграрные, инженерные). Студенты сами выбирали предметы. Вступительные и годовые экзамены, зачетки, дипломы были отменены. Задания давались не отдельным студентам, а целым группам («бригадам»). Срок обучения сократили до трех, а то и до двух лет. Вузы превратились в просветительские организации. В них были упразднены все ученые степени и звания. Их окончание не давало никаких прав. В то же время были ликвидированы все элементы университетской автономии, а преподавательская деятельность поставлена под жесткий идеологический контроль. В конце 1920?х годов было открыто множество новых университетов с приставками «пролетарский», «рабоче-крестьянский», «коммунистический».

К началу 1930?х годов оформилась специфически советская система сословий (рабочие, колхозные крестьяне, служащие). Именно это стало глубинной причиной новой консервативной реформы образования. В ходе сталинской реформы 1932–1938 гг. сложилась советская высшая школа в ее классической форме, в которой она просуществовала вплоть до эпохи перестройки. Эта модель «оказалась оптимальной и с точки зрения практической эффективности, и с точки зрения соответствия национальной ментальности» (с. 115). Классовый подход к образованию был официально упразднен. «Советские вузы (как и вузы дореволюционные) были учреждениями сословной социализации для высших и средних служилых сословий (партийной и советской номенклатуры, армии, правоохранителей и силовиков, бюджетников)» (с. 107). Высшее образование, как и в дореволюционной России, стало ресурсом, наличие которого повышало статус его обладателя и даровало ему определенные привилегии.

В 1937 г. были введены ученые степени (кандидат и доктор наук) и ученые звания (ассистент, доцент, профессор). Ученые степени присваивались Высшей аттестационной комиссией (ВАК). Вузы стали ведомственными. Поскольку министерства и ведомства составляли некую иерархию, то вузы также разделялись на менее и более престижные. Особое и не самое высокое место в этом ряду занимали университеты, которые подчинялись министерству образования – одному из самых бедных и маловлиятельных. Прежде всего, они обеспечивали школы, техникумы, институты педагогами общетеоретических дисциплин. «Университеты в СССР были, так сказать, педагогическими вузами более высокого уровня квалификации» (с. 118).

Университетская наука сильно отставала от академической, сосредоточенной в НИИ при Академии наук, и от отраслевой, сосредоточенной в элитарных институтах типа МИФИ и МФТИ. Тем не менее в ряде университетов существовали крупные научные школы. Дипломная работа содержала элементы научного исследования. При университетах были аспирантуры, во многом повторяющие характерные черты гумбольдтовского университета, начиная с того, что аспиранты здесь учились по индивидуальному учебному плану, и кончая тем, что к каждому из аспирантов прикреплялся ученый – научный руководитель. В предвоенные годы до половины выпускников университетов становились научными работниками.

Кроме того, университеты готовили кадры для региональной, партийной и советской элиты. В «национальных» университетах готовилась интеллигенция титульного народа данной республики, т.е. «культурные элиты данных этносословий» (с. 121).

«Студенты, как и преподаватели, были сословием (хотя и временным), так как эта социальная группа создавалась государством» (с. 131). Среди полагающихся им льгот (стипендии, временная прописка и общежитие для иногородних) одной из важнейших была отсрочка от службы в армии для юношей. «Чем менее популярной становилась в обществе служба в армии, тем большее количество людей всеми правдами и неправдами стремились к поступлению в вуз» (с. 134). Молодые специалисты должны были проработать по распределению три года. Они получали «подъемные» на переезд, жилье, ряд других социальных гарантий, включая сохранение прописки по месту прежнего проживания.