Не повтори моей судьбы

–Спасибо вам, Рем Иванович, за науку,—просто сказала Шурочка и отпила несколько глоточков.—Мой первый заработок и это первое в моей жизни вино будем считать началом взрослой жизни Шуры Пановой. Нужно ли мне говорить, что от вас я больше узнала, чем на занятиях в институте. Куда бы ни закинула меня судьбина, с кем бы ни столкнула, но вас я буду считать своим первым учителем. Я пью за вас, Рем Иванович.

Шурочка выпила стакан до конца, смело взглянула на Битюгова. Тот задумчиво вертел стакан в руке и улыбался, что случалось с ним крайне редко.

–Спасибо, девочка, за добрые слова и высокую оценку моего скромного вклада в твое образование,—по-доброму усмехнулся Битюгов.—Но если мы говорим о твоей новой взрослой жизни, то позволь мне дать тебе еще один совет.

–Я заранее говорю, что воспользуюсь им.

Рем немного помолчал, словно прикидывая, не далеко ли он зашел в роли советчика, но потом выдал:

–Тебе не идет имя Шура, Шурочка. Уж слишком оно звучит по-деревенски. Да и внешность твоя требует чего-то более значимого, например, Саша, даже Александра.

Шурочка зарделась. Она была невысокого мнения о своей внешности, но если Рем сказал…

–Я согласна! Давайте выпьем за Сашу Панову, а может, и за Александру Давидовну Канцлер.

Брови Рема поползли вверх.

–Уж не новая ли Мата Хари поселилась под крышей моей мастерской?—воскликнул Битюгов.—Не прошло и трех лет со дня нашего знакомства, а я узнаю, что моя домработница имеет подпольную фамилию!

–Смейтесь, смейтесь!—надулась Саша.—А я говорю правду!

Битюгов смеялся, глядя на сердитое лицо своей жилички. Вино окрасило обычно бледные щеки Саши, рыжеватые волосы растрепались и забавно торчали вверх, создавая золотистый ореол вокруг головы. Было во внешности Саши что-то грузинское, только более мягкое, будто размытое. Рем мог предсказать, что волосы девушки со временем потемнеют и приобретут оттенок старой меди, а матовая кожа станет точь-в-точь как у жительницы средиземноморья. Судя по отчеству, в жилах Саши течет еврейская кровь.

–Ты не обижайся,—Рем дотронулся до руки Саши.—Это я пошутил. А ты чем дуться, лучше бы рассказала о себе, а то столько времени знакомы, а я о тебе ничего не знаю.

И Саша рассказала то, что знала со слов своей матери, что слышала от бабушки и дедушки, что сама помнила из детства. Иногда она прерывалась, всхлипывала по-детски, смахивала слезы с длинных прямых ресниц и продолжала. Рем смотрел на девушку и поражался тому, как на самой настоящей навозной куче мог вырасти такой прелестный цветок.

–Так ты говоришь, что мертвая женщина предсказала твоей матери всю её жизнь?

–Ну да,—горячилась Саша.—Причем все так и вышло, как она сказала. И мама всегда считала, что «нечаянный цветок» это я. Берегла меня, лелеяла, я вам и сказать не могу как. Успею ли я ей отплатить за её добро,—пригорюнилась девушка.

От выпитого вина закружились перед глазами стены мастерской. С непривычки Саша поминутно зевала, а под конец и вовсе уложила голову на согнутый локоть и закрыла глаза. Она бы так за столом и уснула, если бы Битюгов не взял инициативу в свои руки. Он осторожно довел девушку до тахты, уложил, сверху прикрыл пледом. Сам отнес поднос с остатками пира на кухню, тщательно вымыл руки и снова сел за рабочий стол. Заказ должен быть выполнен в срок, иначе Рем Битюгов потеряет репутацию пунктуального, держащего слово человека. Он нет-нет да поглядывал в сторону кирпичной недостроенной стены, за которой спал «нечаянный цветок» Саша Панова-Канцлер.

ххх

Все хорошее быстро кончается. Закончились счастливые годы студенчества для Саши Пановой. С красным дипломом, приличным багажом знаний, практическими навыками эксперта антиквариата, полученных в мастерской Рема Битюгова и его же рекомендательным письмом к Алексею Алексеевичу Пономареву вернулась Саша в родной город и устроилась на работу в областной музей изобразительного искусства. Зарплата была маленькая, но коллектив был замечательный и принял Сашу, как родную. На первых порах особую роль в её судьбе сыграла Серафима Николаевна Пашкова, заместитель директора музея, женщина удивительной доброты. Именно с её разрешения Саша поселилась в старой пристройке музея, куда вел отдельный ход, и где находилась столярная мастерская.

–Комнатка, конечно, так себе,—развела руками Серафима Николаевна,—зато до работы близко. Перебежала двор и на месте.

Она обошла кругом четырнадцатиметровую комнату, задрала голову к небольшому оконцу чуть ни под самым потолком, потрогала рукой стены.

–Сырости здесь не замечалось,—сказала она,—батарею меняли года два назад, не более. Так что располагайся. Попроси Константиныча, чтобы дверь тебе наладил и замок вставил.

Константиныч, один из самых ценных работников музея, в своем лице представлял и плотника, и столяра, а при необходимости и слесаря-сантехника. Какая бы неприятность ни случалась в музее, сразу звали Константиныча. О том, как звать незаменимого работника и какова его фамилия, наверное, знала только кассирша, которая выдавала зарплату. Остальные так привыкли звать его Константинычем, что страшно бы удивились, если бы узнали, что по паспорту их слесарь-плотник Луначарский Анатолий Константинович.

Так Саша Панова поселилась в музейной пристройке, хотя в районе вагонно-ремонтного депо, в тихом переулке, стоял домик в три окошечка, принадлежащий, судя по документам, именно ей. Но дорога туда ей была заказана. В доме давно поселился и чувствовал себя полным хозяином Юрка Кукин, её брат по матери и кошмар её детских снов.

–Вот что, Шурка,—Кукин-младший не пустил её дальше крыльца.—Тебе здесь делать нечего. Я здесь живу, поняла? Я законный сын нашей матери и внук бабке с дедом. А ты спиногрызка, жидовская морда! Еще раз сунешься сюда, я тебе ноги узлом завяжу и по улице пущу. А начнешь через мамашу шуры-муры, так я её…—Юрка чиркнул ладонью по горлу,—и в колодец. Век искать будут—не найдут. Так что проваливай, жидовка, спиногрызка!