Уральская пленница

– Во-о-о, уже начались сложности. А что будет, когда я тебя в тот же Екатеринбург доставлю? Хана мне будет!

Женщина поняла, что все разговоры впустую. Надо отступить, а потом повторить попытку. Может, завтра-послезавтра. Она подумает хорошенько, может, придумает что-то, от чего Семен не сможет отказаться. Думать, думать!

– Ладно, – устало проговорила женщина, – утро вечера мудренее. Мне здесь располагаться? – она кивнула на широкое ложе.

– Давай там, только возьми спальник вот в том рюкзаке. Ночью здесь даже в июле холод пробирает до костей, а в конце лета под утро заморозки. А то бы я себе шалашик смастерил, красота! Если живешь среди такой природы, сам становишься её частью. Ну, вроде зверя.

– Спокойной ночи, зверь.

Ольга достала спальник, развернула во всю длину. Спальник был достаточно новый, не грязный и не вонючий, как можно было ожидать. Вот только простыни внутри не было. Ладно, ненадолго.

Она сняла кроссовки, джинсы и свитер. Футболку снимать не стала.

– Помочь? – Семен взялся за собачку застежки и потянул вверх. Застегнул практически до подбородка. – Как, удобно?

– Пойдет.

– Пойдет, так пойдет.

Через несколько минут он тоже успокоился, улегшись поверх второго спальника на своем месте. Скоро в избе стало совсем темно, но невидимым его мелким обитателям: мышам, паукам, сверчкам и прочим – это не мешало вести свою активную ночную жизнь.

Среди ночи в неплотно притворенную дверь протиснулся пес и, зевнув с завыванием, улегся на пол рядом с Ольгой. А женщина не спала, обдумывала свое незавидное положение. События последнего дня так выбили её из колеи, что даже захотелось заплакать. Но она забыла, как это делается – не плакала, наверное, лет с четырнадцати, когда после развода с отцом пропала её мать. Еще в детстве она усвоила, что слезы делают человека слабее, плачущий человек не вызывает жалости, как это принято считать, а только насмешку. В школе, когда её доводили до слез, она до крови прикусывала себе щеку изнутри, и ни единой слезинки не проливалось. Потом годы упорной учебы, труда и желание выбиться «в люди» настолько закалили её характер, что она сама бы удивилась, если бы заплакала от жалости к себе или злости на саму себя, свою глупость и неосмотрительность.

Согревшись в спальнике, слушая сопение Семена и сонные вздохи собаки, Ольга пыталась вспомнить нечто важное, какие-то слова, на которые она не обратила внимания, но подсознательно чувствовала, что это было важно.

Что же это было? Кто что сказал?

Времени было много, до утра можно было перелистать всю свою жизнь, но она стала перебирать последние дни и часы, когда приехала к Петру Петровичу.

Это связано с ним, напрягала память Ольга. Завещание? Нет. Воспоминания? Нет. Что же, что же? Если только тот разговор за день до смерти деда. Он уже почти не разговаривал, а к вечеру вдруг как-то странно посмотрел на неё и говорит:

– Елена Васильевна ко мне сегодня приходила. Звала за собой. Я согласен. Вот только она тебе велела передать. Как это… – он сморщил лоб, как всегда делал, когда пытался что-то вспомнить, – «Силу дает не ненависть, а любовь. Туча страшна, но проливается благодатным дождем. Ветер опасен, но меняет судьбу. Труден путь, но укрепляет дух». Вроде, так.

– И что это значит?

– Не знаю, но думаю, она хотела тебе сказать, чтобы ты не боялась.

– Чего не боялась?

Дед не ответил. Взял её руку, долгим-долгим взглядом посмотрел на неё, как будто запоминая.

– Она сказала: «Не бойся».

– Хорошо, не буду.

А сама тогда подумала, что давно ничего не боится. Через многое пришлось ей пройти, пока строила свой бизнес, отвоевывала свое место под солнцем, обходила конкурентов и противостояла врагам. Что могло её напугать? Бандит из-за угла или привидение? Смертельный диагноз или тюрьма? Все в жизни может быть, и все можно преодолеть. Ну, кроме смерти, конечно. Если форс-мажор, то не бояться нужно, а волю в кулак и танком вперед. А эту науку она уже усвоила.

И вот сейчас, лежа в избушке на опушке заповедника, она поняла, о чем предупреждала её бабушка. Она из своего заоблачного далека увидела, что вскоре случится с внучкой. Но почему не предупредила? Могла же передать через Петра Петровича, чтобы ехала поездом, а не выбирала самолет.

Ха, а ты бы послушалась? Ты же внимания на слова деда не обратила, тут же забыла, выбросила из головы! Мнительность тебе не свойственна, к бабкам-гадалкам ты не ходишь, в гороскопы не веришь, и в то, что бабушка в тот день приходила за Петром Петровичем, не поверила, сочла бредом умирающего.

Так что пожелание бабушки не бояться надо принять к сведению. Хотя особенного страха в душе так и так не было. Семена джентльменом не назовешь, но и не дикарь он. Немного поартачится и согласится на её условия. Она заплатит, сколько он скажет, лишь бы оказаться подальше от этого места.

Интересно, кто-нибудь спохватится, когда она не вернется вовремя? А Кирилл? Почувствовал ли он, что она попала в неприятную ситуацию? Будет ли он её искать?

С другой стороны, сколько людей ежегодно пропадает без вести. Многих находят? Значит, надеяться на то, что её быстро отыщут, нечего, а вот постараться самостоятельно отсюда выбраться – это стало бы её очередной победой.

В мутное окно просочился свет луны и озарил избушку изнутри. Закопченный потолок, затянутые паутиной углы, щелястый пол. Все грязное, запущенное. Берлога. При самом плохом раскладе ей придется здесь прожить три месяца, ну, четыре. А если попробовать пешочком через горы? А в какую сторону? И по силам ли ей это будет? Чем-чем, а спортом она никогда не занималась. Даже об утренней зарядке редко вспоминала, а чего было вспоминать, если со здоровьем проблем не было. За все время неделю с простудой пролежала, да раз поясницу прихватило, пришлось идти к невропатологу. Что еще? Голова на погоду побаливает, весной аллергия на пыльцу, немытые фрукты есть нельзя. Как пишут врачи в карточке – «практически здорова».

Горы вокруг не такие уж и высокие. Может, рискнуть?

И она представила, как забирается на гору, как цепляется за траву и корни, выбирает ногой устойчивое положение. Этот же сюжет её преследовал и во сне.

***

Следующие за прилетом дни были похожи один на другой. Семен натянул на вертолет маскировочную сеть, чтобы с высоты он не был заметен, а потом занялся разбором вещей. Ольге ничего не оставалось, как взять на себя заботу о чистоте берлоги и готовку. За день ей удалось привести избу в приличное состояние, при этом выгрести из-под лежаков, стола и от печки-буржуйки горы слежавшегося мусора. Самым тяжелым и противным было скатать и выбросить два убитых грязью и сыростью матраса.

– И как только на таких они спали? Хорошая хозяйка была эта Алка, – бормотала она себе под нос, – аккуратная. Ха-ха!

Трудно было приспособиться к печке. Хоть Семен и показал ей, как растопить её и сколько дровишек пихать в нутро, но тонкие прутики для растопки загорались и тут же гасли, а пламя не желало разгораться.

Помучившись, Ольга нашла выход: вытащив из выброшенного матраса кусок слежавшейся ваты, она обмакнула его в бочку с соляркой и сунула в печь. С первой спички вата вспыхнула, а через секунды пламя перекинулось на дрова, и печь натужно загудела, изрыгая в открытую дверцу искры.

– Прикрывай, пожар устроишь! – Семен толкнул дверцу печки и опустил задвижку. – Ты с этим осторожнее, – кивнул он на кусок ваты. – Случаи были, когда от паров солярки одежда занималась, и человек горел, как факел. Я тебе лучины наготовлю, положу вот сюда, повыше, чтобы всегда была сухой. Ничего, привыкнешь.

От этих слов сердце женщины неприятно заныло. Привыкнешь… Неужели придется остаться здесь надолго?

Первые дни они питались консервами. Вскрывали банку говядины с гречкой, кидали в кипящую воду, и в зависимости оттого, сколько там было воды, получался или суп, или каша. Запивали варево чаем или растворимым кофе. Меню было однообразным. Кроме гречки, был еще рис с кусками жира под названием «Плов», непонятное месиво с этикеткой «Мясо цыпленка» и пол-литровые банки: «Щи», «Рассольник» и «Борщ».

В одном из фанерных ящиков были сложены пакеты с ванильными сухарями, пряниками и галетами. Еще здесь были конфеты, большая коробка вафель, мешок с сахарным песком. Пачки чая были упакованы в плотно заклеенный целлофановый пакет, а несколько банок растворимого кофе переложены полотенцем.

Запасся Семен и мукой, и овощами. Были здесь и рыбные консервы.

– А что рыба здесь не ловится? – полюбопытствовала Ольга. – Зачем кильку надо было тащить или вот эту сайру?

– Килечка и сайра – мировой закусон, как говорил Райкин. А рыбы здесь не переловить. Вот подожди, обустроимся, я тебя на рыбалку возьму, увидишь, какие здесь экземпляры водятся.

За повседневными делами Семен совершенно не проявлял агрессии и даже был по-своему приветлив, охотно помогал женщине передвигать тяжелые вещи, носил воду из ручья и колол дрова, складывая их у входа.

Пока Ольга обустраивала дом, Семен занялся баней: поправил печь, законопатил стены, утеплил тем же матрасом дверь. Несколько сгнивших досок выбросил и настелил новые, правда, необструганные. В бане стояли два металлических бачка для холодной воды, прямоугольный бак, вмурованный с одного буку в печь, откуда надо было ковшом с длинной деревянной ручкой черпать горячую воду. Два алюминиевых таза с помятыми боками, сложенные на полке, завершали интерьер бани.

Баня топилась по-черному, потолок в ней был низкий, и сквозь малюсенькое окно почти не пробивалось света. Но все равно это было лучше, чем плескаться в ледяном ручье. Первый раз зайдя сюда, Ольга боялась, что испачкается в саже, заденет головой потолок, но приловчилась и уже мечтала, как закончит все дела в доме, вымоется и постирает свои вещички.

Наконец наступил банный день, Семен три часа колдовал с жаром, таскал воду и даже наломал еловых веток вместо березового веника.

– Для березовых уже поздно, – пояснил он. – Замочишь такой веник, два раза хлестнешь, и он облетит весь, одни прутья останутся. А елочка и запашистая, и упругая, и к телу приятно липнет. Попробуешь – понравится.

Первым в баню пошел Семен. На пороге оглянулся: