Под прицелом

Мы помолчали. Говорить было трудно.

Тут-то и появилась Людмила. Она успела помыться, волосы были влажными, с них капала вода. Заметив нас, обронила:

– Опять собрание?

Никто не ответил. Только Вера спросила:

– Сейчас тепло, жить хоть можно. А когда снег будет, как мы? Замёрзнем же в этом лагере.

– Когда снег, нас уже не будет, – мрачно ответила Люда.

Я хотела спросить: «А где мы будем?», но вдруг спохватилась. Она ведь не сказала: «Нас здесь не будет». Она просто сказала: «Нас не будет». Уже. Вообще.

Разве это возможно? Разве думает кто-то об этом, едва тебе стукнуло восемнадцать или двадцать два года? Почему же мы тогда так рассуждаем? Кто вправе лишать нас счастливого будущего?

За спиной раздаются шаги, и через пару секунд – резкий голос Людмилы:

– Встаём! Три минуты – и смена.

Воспоминания тотчас растворяются.

За час я так и не смогла сомкнуть глаз и отдохнуть хоть немного. Всё тело ломит, голова кружится, да ещё и готовить нужно – снова на двадцать семь человек. Сколько ещё так? Я же не выдержу!

Но выбора нет. Проверять, что с нами будет за непослушание, не хочется. Поэтому я и Вера покорно встаём и, обменявшись сочувствующими взглядами, заступаем на вахту бесконечной готовки.

Глава 2

Когда работа окончена, ещё лишь начинает темнеть, но мне уже безумно хочется спать. Полноценным сном назвать беспокойное ворочание с боку на бок сложно, но так время бежит быстрее и, хочется верить, приближает нас к счастливому дню прежней свободной жизни – когда не надо дёргаться от каждого шума, можно быть рядом с близкими, читать книги, встречаться с друзьями, ходить в кино…

Мы с Верой, едва убрав остатки еды, падаем без сил на кровати. Люда уходит к Сан Санычу, он обучает её мастерству военного дела тщательнее. У Люды всегда много вопросов. Она не оставляет идеи отправиться в бой, а я не могу понять: зачем ей это? Но мы не спрашиваем. Не из вежливости даже, а потому, что знаем – вряд ли ответит.

Сегодня сон накрывает быстрее, и я просыпаюсь всего один раз за ночь.

А утром всё сначала: готовим, потом носим ребятам.

Они смастерили длинный стол и крышу над ним, и в этой импровизированной столовой рядом с нашей сторожкой теперь размещаются в строго отведённое по расписанию время. Поесть – десять минут, а готовить всё это и убирать потом – несколько часов на каждый «подход».

Я несу очередную порцию и слышу как молодой парень, не старше меня, с досадой вздыхает:

– Когда уже в бой? Сидим тут как сычи. Кашу вон, только зря переводим.

Сан Саныч сидит напротив. Взглянул на него из-под густых бровей и спокойно отвечает:

– Успеешь ещё, навоюешься.

Через пять минут все звенят ложками, почти не переговариваясь. Мы с девчонками приступаем к еде позже всех – когда солдаты уходят, и посуда вся перемыта. Я настолько устаю к этому времени, что почти не чувствую вкуса еды – просто заталкиваю её в себя, чтобы не умереть с голоду. А может, это не от усталости, а от нервов?

Люда вновь собирается к Сан Санычу, и я прошусь с ней. Вера не отстаёт. Не потому, что нам очень хочется знать о том, как устроено оружие и как правильно целиться, а чтобы не быть одним и не сойти с ума от горьких мыслей – приходится всё время чем-то себя занимать.

Сначала мы с Верой сидим тихо, наблюдаем, прислушиваемся. Люда сегодня тоже лишь наблюдатель, основной упор на бойцов. Кто знает, когда грянет команда собираться? Все должны быть готовы.

Сан Саныч проводит инструктаж. Это похоже на уроки ОБЖ – нам тоже что-то тогда объясняли про то, как устроено оружие и даже как разминировать бомбу и какие бывают снаряды. Но разве мы думали, что нам пригодится?

Мне то скучно, то страшно на это смотреть. Жаль, что нет книг. Читать я всегда любила, сейчас бы смогла себя занять.

До новой смены остаётся меньше часа, когда ребята наконец уходят на перерыв, и остаёмся лишь мы, девчонки.

Сан Саныч относится к нам с уважением. Говорит, что мы «партизанки». Вот и сегодня:

– Ну что, партизанки? Как жизнь молодая?

– Сан Саныч, покажи мне ещё что-нибудь, – просит Люда в ответ.

– Эх, Людмила, – вздыхает тот, но всё же берёт в руки оружие. – Не женское это дело.

– А что женское? Слёзы лить? Жрать готовить? Велика наука!

– Велика. Ты даже не представляешь, насколько. Еда, особенно если она с любовью приготовлена, даёт бойцам силы. Вы, девчонки, невидимый фронт. Наш тыл. Как фундамент – он почти и не виден, но без него ничего невозможно.

Урок длится минут пятнадцать. Потом забегает парнишка и говорит, что начальник требует еды. Командир лагеря ест отдельно, по желанию, и у нас с девчонками уговор – обслуживаем его по очереди, носим в его кабинет.

Сегодня очередь Люды, и она с неохотой уходит. Мы остаёмся втроём.

– Сан Саныч, а зачем ей всё это надо? – спрашивает Вера то, что у меня и самой на языке вертится.

Тот горько усмехнулся, помолчал немного, с любовью провел рукой по оружию, отставил его в сторону и лишь тогда сообщил очень кратко, но весьма доходчиво. Оказалось, её семью при бомбёжке убили в первый же день войны. Люда спаслась лишь потому, что ночевала в ту ночь у подруги. А теперь рвалась на передовую – отомстить.

– И зачем эти войны? – потирая виски, вздыхает Вера. – Ведь как хорошо мы жили!

Сан Саныч усмехается и смотрит на нас чуть снисходительно:

– Когда всё хорошо, может стать скучно. Вот ты ценила то, что имеешь? Возможность учиться, гулять, общаться с родными? То-то же! А сейчас? Всё бы отдала за эту «скучную» жизнь.

– Но это ведь кончится скоро, правда?

Я молчу. Чувствую, как подступают слёзы, и изо всех сил стараюсь сдержать их.

– Кончится, – соглашается Сан Саныч, покачивая головой. – Всё рано или поздно кончается. Главное, не унывать. А то помрём раньше времени. А оно нам надо?

На этом наш разговор прерывается. Заходят пара ребят. Среди них и молоденький парень, который страстно мечтает о настоящем сражении. Кажется, его зовут Саша. И вряд ли он понимает, что такое настоящая война.

Кажется, мы все ещё этого не понимаем. Осознаём лишь одно: случилось что-то непоправимое.

Мы с Верой уходим, чтобы не мешать. Полчаса проводим в сторожке, сидя каждая на своей кровати и разговаривая о той, прошлой жизни. Когда говоришь о ней, кажется, что это всё скоро вернётся. Ты просто спишь или временно выдернут из своих будней, но ничего страшного не происходит, просто временные трудности.

Вокруг тихо. Те две недели, что мы здесь, ни одна пуля не просвистела в округе. Только самолёты порой гудят.

А где-то идут ожесточённые бои. Но у нас пока тихо. Только разведчики не всегда возвращаются…