Колечко с бирюзой

Но по вечерам она расслаблялась, чувствовала себя вновь молодой, посиделки с Наташей чем-то неуловимо напоминали ей прежние разговоры с Олей. Конечно, Наташа была постарше, окончила уже второй курс Ленинградского мединститута, да и сама Нина Ивановна с приобретением житейского опыта на некоторые вопросы человеческого бытия смотрела теперь совершенно иначе, чем тридцать лет назад.

Из этих бесед Наташа поняла, что все ее романтические представления о будущей профессии и человеческих отношениях не выдерживают никакого сравнения с прозой жизни.

– Что ж, Нина Ивановна, по-вашему выходит, настоящей любви, о которой в книгах пишут, не бывает совсем? – начала очередной разговор Наташа, пододвигая к себе чашку с чаем. Перед этим Нина Ивановна сетовала на распущенность нравов в соседнем терапевтическом отделении, поэтому тема сегодняшних посиделок определилась как бы сама собой.

– Не знаю, девочка, что в книгах пишут, я про любовь не читаю, не до того мне. – Нина Ивановна затянулась «Беломором», задумчиво оглядела Наташу и вздохнула. – Просто думаю, что в прошлом, когда этим князьям и графьям не приходилось работать за кусок хлеба, они от скуки напридумывали себе развлечений – любовь, охи-ахи под луной, серенады, романсы, дуэли… Забавлялись кто во что горазд! А сейчас молодые поженятся вроде по горячей любви, а через год-два, смотришь, развелись. А почему, спрашивается? А потому! Квартиры нет, зарплата – кот наплакал, а тут еще дети пошли. Пеленки, болезни, крик по ночам… – Она с досадой бросила окурок в блюдечко, заменявшее пепельницу. – Ты только посмотри, в кого превращается наша баба к сорока. Ее и женщиной-то назвать язык не поворачивается. Замотанная жизнью, замордованная. После работы домой прибежит – ужин, постирушки, детям с уроками помочь надо… Хорошо, если еще мужик непьющий да работящий, но это же редкость! – Нина Ивановна подлила себе чайку, шумно прихлебнула из чашки. – Только послушай, о чем мои девки судачат. Да о любви как раз ни словечка, а больше о том, где что купили, что на ужин приготовили, какие туфли в военторге выбросили. – Она взглянула на Наташу, улыбнулась. – Конечно, ты девушка красивая, но запомни: у красивых гораздо больше соблазнов в жизни и больший риск оказаться несчастной. Не теряй голову от первой же смазливой мужской физиономии, разберись, что у него за душой, убедись, что мозги не в зачаточном состоянии.

Наташа тряхнула головой и рассмеялась:

– Вы мою подругу Соню не слышали… У нее уже сейчас все по полочкам разложено. Пять лет – на институт, пять – на диссертацию. И в этом графике мужчин не предусмотрено. «У меня, – говорит, – принцип такой: мужчина – первейшая помеха для достижения жизненного успеха. Только стоит расслабиться, как он тут же, точно вирус поганый, в твою жизнь вползет, и никакими антибиотиками его не вытравишь».

– Ох и дура девка твоя подружка! – проворчала Нина Ивановна, отодвигая чайную чашку. – А дети у нее в графике предусмотрены? Или она их в пробирке собирается выращивать?

– Нет, у нее это тоже запланировано, и, по-моему, где-то на стыке с третьей пятилеткой. Причем Соня составила что-то вроде фоторобота будущего отца своих детей – идеального по форме и содержанию, без отклонений в сторону вредных привычек. «Пусть, – говорит, – я рожу не гения, но зато мой ребенок не будет страдать от дурной наследственности».

Нина Ивановна озадаченно хмыкнула и покачала головой:

– И для этого надо ждать пятнадцать лет?

– Нет, она согласна выбиться из графика, если появится на горизонте подходящая кандидатура. В прошлом году познакомилась она с одним типом. Симпатичный здоровый парень, и по всем другим статьям вроде подходил, учился в политехническом. Домой его пригласила с родичами познакомить, а он от волнения, видимо, ногти стал грызть. И эта малахольная тут же сделала ему ручкой. Сколько я тогда ее уговаривала! Ведь кому сказать, неделю хохотать будут и не поверят, по какой причине парню дали от ворот поворот. Нет, уперлась, презрительно на меня посмотрела и говорит: «Если надо – уступлю, а лично у меня другие планы. Я знаю, куда потратить свое время с гораздо большей пользой, чем ликвидация чьих-то вредных привычек!» Вот такая у нее жизненная установка!

– А родители что ж? Отец, мать? Или это у них в семье так ведется – к людям придираться?

– Кто у нее отец, я не знаю, – пожала плечами Наташа, – Евгения Михайловна, Сонькина мама, по-моему, никогда замуж не выходила. С ними в квартире еще две тетушки живут, так они точно старые девы.

– О чем тогда говорить? – покачала головой Нина Ивановна. – Того гляди твоя подружка тоже останется на бобах, если станет разбрасываться мужиками.

– Нина Ивановна, – Наташа погладила ее по руке и заглянула в глаза, – вы не рассердитесь, если я спрошу?..

– Почему я сама замуж не вышла? – подхватила Нина Ивановна. – Что ж теперь сердиться, когда жизнь под горку покатилась? – Она взяла из пачки новую папиросу, закурила. – И скрывать нечего. Очень я одного моряка любила, ни на кого смотреть не могла. Он у нас в отделении лежал. Я его, можно сказать, после ранения и выходила. Жена у него где-то на Курилах осталась, с малышом на руках. Ухаживать за мужем она, естественно, не могла приехать. А мужики ведь если заболеют, то больше, чем дети, к себе внимания и заботы требуют. Вот и кажется им в этот момент: лучшей женщины, чем медсестра, и на свете нет. Вешают девкам лапшу на уши, а те, дурехи, не понимают, что они видят в них прежде всего мамку или няньку. Только на такую любовь их и хватает, а выйдут за ворота – ищи их, свищи! Там у них другая жизнь, другая любовь, а та, что в госпитале, исчезает, как с белых яблонь дым.

– Выходит, и ваш…

– Нет, у нас все по-другому было. Он и не подозревал, что нравился мне. Совестно мне было перед его женой, вроде как я чужим горем хотела воспользоваться… – Нина Ивановна тщательно прочистила нос в большой мужской носовой платок, деловито оглядела стол. – Я тут приберу, а ты зайди в десятую палату. Там сегодня новенький поступил, лейтенант. Огнестрельное ранение. Должен скоро в себя прийти после операции. Сестры на инъекциях, а ты сходи, посмотри, может, нужно что?

Глава 2

По пути в десятую палату Наташа заглянула в процедурную. Одна из сестер что-то записывала, другая готовила набор шприцев для обхода палат с тяжелобольными.

Наташа вынесла ведро с мусором. Зашла в ординаторскую, очистила от окурков пепельницу, полила цветы на подоконнике. Потом ее окликнули из пятой палаты, и она помчалась со всех ног выносить судно в туалет.

В десятой палате Наташа появилась только через час, по непонятной причине все оттягивая и оттягивая этот визит.

…Сегодня Наташа заступила на дежурство часа на три раньше, чем обычно, – подменила свою коллегу тетю Катю, у которой тяжело болела внучка. Помогая подавальщице из столовой развозить полдник лежачим больным, она уступила дорогу каталке, на которой из операционной везли молодого мужчину. Дюжие санитары из матросов срочной службы быстро вкатили ее в десятую палату. Операционная сестра, придерживая над больным капельницу, едва поспевала за ними. Наташа не успела разглядеть лица больного, но то, что на каталке этот человек умещался с трудом, заметила. Простыни хватило, только чтобы прикрыть его по грудь. Обнаженные широкие плечи и мощная шея говорили о том, что под белой тканью скрывается сильное, хорошо тренированное тело.

Наташе хотелось помочь, но она понимала, что в тесной палате люди, хлопочущие сейчас вокруг больного, только рассердятся, если она вздумает путаться под ногами…

Постепенно сумятица повседневных дел и обязанностей закрутила Наташу, затем Нина Ивановна пришла пить чай, но санитарка все время ловила себя на мысли, что ей очень хочется заглянуть в десятую. Однако какая-то странная боязнь мешала ей переступить порог этой палаты. За месяц работы Наташа уже успела наглядеться и на раненых офицеров, и на матросов. Привыкла спокойно обмывать тяжелобольных, помогала им справляться с уткой и судном, без смущения взирала на мужское тело. Но сейчас почти с содроганием думала о том, что подобные процедуры предстоит проделывать с тем лейтенантом…

Наконец она переступила порог этой палаты. В полутьме горел лишь синий ночник над кроватью новенького. Тишину нарушал негромкий храп мичмана Гаврюшина, сутки назад прооперированного по поводу аппендицита. Еще две кровати пустовали – по телевизору показывали футбол, и все ходячие больные собрались в столовой перед экраном. В палате Наташа недосчиталась двух стульев. «Вот прохиндеи! – выругалась она про себя. – Сколько раз надо говорить, что нельзя ничего выносить из палаты!»

Девушка вздохнула. Она знала, что утром ей самой придется расставлять стулья по местам. Унести их в столовую больные могут, а назад, видите ли, нет – они хворые, еле живые, и стул для них непомерная тяжесть.

Ну ничего! Кончится футбол, она специально встанет на выходе из столовой, и нарушителям достанется от нее по полной программе.

Наташа на цыпочках подошла к кровати у окна. В синем свете ночника лицо офицера казалось смертельно бледным, губы запеклись, под глазами залегли черные тени. Несмотря на заросший густой темной щетиной подбородок, он выглядел не старше тридцати. Страдания обострили его черты, казалось, состарив на несколько лет.

Она подошла ближе, поправила одеяло, свесившееся почти до пола. Потрогала ладонью лоб. Жара она не почувствовала, но лоб был влажным от пота. Наташа внимательнее вгляделась в бледное лицо, и сердце ее вдруг замерло, а потом затрепетало где-то в животе.

Лейтенант оказался очень симпатичным. Его не портили даже впалые щеки и темные круги под глазами. И хотя он оброс щетиной, а короткие волосы на голове слиплись от пота, все же он был из тех, на кого женщины обращают внимание с первого взгляда. Густые черные брови, четкая линия губ, твердые очертания подбородка и крепкий, почти правильной формы нос… Наташа судорожно сглотнула, бросила быстрый взгляд по сторонам и снова стала вглядываться в лицо так взволновавшего ее человека. Нет, она не ошиблась, перед ней в забытьи лежал герой ее ночных сновидений, предел девичьих мечтаний, настоящий принц из сказки. По крайней мере, именно таким она его себе представляла. И вот он здесь, в палате номер десять, в плену наркотического сна, и никто не в состоянии помочь ему, кроме нее самой.

Наташа протянула руку, кончиками пальцев коснулась легонько колючей щеки и тут же испуганно отдернула руку – странное и непривычное чувство заставило ее вздрогнуть, а сердце забиться еще сильнее.

На своей кровати заворочался Гаврюшин, приподнял голову:

– Это ты, Наташа? Парень давеча пить просил, но я побоялся дать, вдруг что случится!

– Правильно, пить ему пока нельзя, – подтвердила Наташа и добавила: – Разве только губы смочить…

– А то смотри! Мне сегодня супруга морсу принесла, нужно будет, возьми в холодильнике, – предложил Гаврюшин.

– Спасибо, но морс ему тоже пока нельзя, – ответила Наташа.

Она обмакнула ватку в стакан с водой, обвела покрывшиеся корочкой губы больного, и он тут же облегченно вздохнул. Наташе даже показалось, что сведенный болью рот приоткрылся в легкой улыбке. Тогда она намочила край полотенца и протерла его лицо влажной тканью, а потом не удержалась и осторожно ладошкой погладила колючую щеку.

Глаза раненого открылись. Некоторое время он продирался сквозь обволакивающую мозг паутину беспамятства, пытаясь понять, где он и что с ним случилось. Затем мутный еще взгляд остановился на женском лице.

Офицер с трудом выпростал руку из-под одеяла, медленно поднял и прижал ее к Наташиной ладони, все еще касавшейся его щеки.

– Так лучше! – прошептал он еле слышно и опять закрыл глаза.

Наташа склонилась ниже: кажется, моряк приходил в себя после наркоза. Дыхание стало спокойнее, но лицо оставалось бледным, почти белым в свете синей лампочки. Наташа свободной рукой вновь смочила ватку, провела ею по сухим губам лейтенанта, отжала несколько капель ему в рот и услышала слабое «Спасибо!». Девушка нагнулась к его лицу и с трудом разобрала: «Не убирайте руку!»

Наташа беспомощно посмотрела на Гаврюшина:

– Как-то нужно предупредить сестру о том, что он пришел в себя, – и вновь склонилась к больному. Он лежал спокойно, с закрытыми глазами. Наташа попробовала отнять ладонь, но офицер тут же открыл глаза, и легкая улыбка тронула запекшиеся губы.

– Не уходите, пожалуйста!

Наташа растерянно пожала плечами. Гаврюшин наблюдал за ними сквозь железные прутья спинки кровати. Заметив ее нерешительность, улыбнулся:

– Ты только посмотри, какой шустряк объявился! Еще очухаться как следует не успел, а уже девчонку подцепил!

Наташа смутилась, и мичман тут же извинился:

– Прости, Наташенька, я ведь шучу. Ты посиди пока с ним, может, действительно быстрее в себя придет. А я уж как-нибудь доберусь до поста, вызову сестру.

Он, кряхтя, спустил ноги с кровати и, придерживая левой рукой прооперированный живот, собрался встать.