На рассвете

Как-то раз поздним вечером, когда шумная Кесария затихла, и с улицы не доносилось ни звука, к нему бесшумно подошел его раб.

– Господин, – произнес он вполголоса, видя, что Мерула погружен в глубокую задумчивость, – там какой-то молодой человек, по виду – иудей, спрашивает тебя.

– Пропусти, пусть войдет, – бесстрастно ответил Мерула.

– Господин, он не хочет сюда войти. Просит тебя подойти к воротам.

Мерула раздраженно пожал плечами, но, вспомнив, что иудеи никогда не заходят в дома язычников, чтобы не оскверниться чем-то, по их представлениям, нечистым, встал и прошел к воротам. В вестибуле, скудно освещенном масляным светильником, стоял незнакомец лет двадцати, не более и, судя по одежде – иудей не из бедных.

– Ты хотел меня видеть? – спросил его Мерула.

– Приветствую тебя, Мерула, – тихо проговорил пришелец.

– Откуда ты знаешь мое имя? Я тебя не знаю.

– Мерула, – произнес юноша, не отвечая на вопрос, и в его голосе явно слышались умоляющие нотки, – позови ее. Позволь мне увидеться с ней.

– С кем? – усмехнулся Мерула, чувствуя, как его охватывает гнев против этого не в меру любопытного мальчишки. – Здесь нет никаких женщин, кроме двух немолодых рабынь. Тебе, должно быть, нескромные языки рассказали, что здесь живет искусная в танцах красавица. И ты, молодой иудей, решил втайне, под покровом ночи, когда никто из твоих соплеменников тебя не увидит, поразвлечься, поглазеть на зажигательные танцы, будоражащие кровь. А может быть, тебе хочется не только посмотреть, как она танцует, но и навестить ее ложе?

Всхлипывания прервали раздраженную речь Мерулы.

– Умоляю тебя, – прошептал странный гость, – позволь мне увидеть Ревекку.

– Ревекку? – оторопело повторил Мерула, вдруг вспомнив, что он ведь так и не узнал настоящего имени Селены.

– Да, Ревекку, мою жену, – и молодой человек, более не сдерживая себя, заплакал.

– Твою жену-у-у? – протянул Мерула, и у него на миг перехватило дыхание. Он растерялся, не понимая, что говорить и чем утешить этого плачущего юношу. В конце концов, он решил, что надо сполна открыть ему горькую правду.

– Послушай, молодой господин, – сказал он, вздохнув, – этой женщины здесь больше нет. Еще несколько дней назад она жила в этом доме, но… ушла. И… не хочу с тобой лукавить…Не мучься напрасной надеждой. Не надейся ее найти… Она умерла.Ее больше нет. Эти сведения достоверны.

Молодой человек перестал плакать, некоторое время молчал, потом вскинул голову:

– Вы зачем?.. – выдохнул он в лицо Меруле, – зачем убили ее? Перед вами-то чем она провинилась?

Даже в неверном, мерцающем свете масляного светильника Мерула смог разглядеть ненависть, блеснувшую в глазах молодого человека, и резкий рывок его руки.

«Уж не нож ли он прячет под плащом?» – подумал Мерула. Он вспомнил устрашающие рассказы о сикариях, охотящихся на римлян, но почему-то нисколько не испугался и произнес:

– Успокойся, юнец, и выслушай меня. Поверь мне, я не убивал ее. Скажу больше – для меня ее смерть так же неожиданна и… горька, как и для тебя. – Последнее слово будто само слетело у Мерулы с языка, и, обронив его, он, наконец, сам себе откровенно признался, как тоскует по маленькой плясунье. – Ее убил другой человек, но и он сделал это не по своей воле. Ему приказали. А приказ этот отдал почтенный торговец, всеми уважаемый Амирам. Может быть, ты его знаешь?

Юноша тихонько вскрикнул и закрыл лицо руками. Повисло молчание. «Что это с ним? – удивлялся Мерула. – Отчего он так испугался, услышав про Амирама?» А молодой человек вдруг покачнулся, будто у него подкосились ноги, и упал бы, если бы Мерула не подхватил его под локоть и не усадил на деревянный табурет, стоявший в углу вестибула. Потом взял глиняную плошку, наполнил ее водой и протянул собеседнику:

– Возьми, иудей, выпей воды и приди в себя. Будь мужчиной. Ты еще молод и полон сил.

Юнец отпил воды, глубоко вздохнул и поднял глаза на Мерулу.

– Спасибо тебе, Мерула. Амирам – близкий родственник моего отца, их деды – родные братья. Я уговорил его взять меня в Кесарию якобы для того, чтобы вникнуть в тонкости торговли зерном, которые он так успешно здесь ведет, но на самом деле торговое дело для меня совсем чужое. Я надеялся здесь разыскать мою Ревекку. После того, как год назад она сбежала из Йерушалаима, где чуть не погибла, я старался выспросить о ней пастухов, пасущих стада в города, странников, идущих в Храм совершить жертвоприношение Господу. Поверь, я делал это очень осторожно, чтобы не проведали мои родные, а тем более – моя новая жена Рахэль. Она осталась в Йерушалаиме, ждет нашего первенца, а я… негодный муж, надеюсь разыскать здесь ее соперницу. Вернее сказать, надеялся. Но вот надежды больше нет, и Рахэли не о чем волноваться. Ревекка, Ревекка, единственная любовь моя!..

И мальчик опять начал всхлипывать.

– Если ты так ее любил, – резко спросил Мерула, чувствуя, как опять нарастает в нем раздражение против этого плаксы, – почему отпустил? Почему она сбежала? Может быть, ты ее обижал? Или не защитил ее от своих родных? Почему она однажды сказала: «Они все ненавидят меня»? Надо уметь беречь свое счастье! – покровительственным тоном выговорил юноше Мерула, но тут же сам себя спросил: «А ты-то сумел сберечь выпавшее тебе счастье?»

Гость перестал всхлипывать, поднял голову, и глаза его влажно блеснули.

– Меня зовут Накдимон Бен-Рэувен, я – сын почтенных родителей. Мой отец – уважаемый человек, прушим, знаток Закона. Он учит людей в собраниях, толкует Слово Божие, его слушают.

«О чем он говорит? Какие собрания, какой закон? – недоумевал Мерула. – По-видимому, его отец – жрец их иудейского бога» – наконец, объяснил он сам себе непонятные слова гостя. Но переспрашивать и уточнять он не стал – чужие верования его не интересовали. Главное, он понял, что Накдимон сейчас расскажет ему подробности жизни погибшей танцовщицы, и хотел поскорей их услышать. Он тоже уселся на маленький табурет и внимательно уставился в лицо гостя.

– Моя мать Йохананна – говорил Накдимон, – благочестивейшая из женщин, она не доступна никакому искушению и греху. При ней никто не смеет слишком громко смеяться или вести пустые, легкомысленные разговоры. Нечестивицы не решаются даже поднять глаза в ее присутствии. За благочестие и праведность Господь благословил моих родителей богатством, многодетностью, тучностью стад, – и гость, с важностью произнеся все это, вдруг замолчал и потупился.

«Ну что ж, это хорошо, – одобрительно думал Мерула, – видно, их бог, также как бессмертные олимпийцы, благословляет крепость брачных уз».

А молодой иудей вновь поднял голову и заговорил отрывисто и взволнованно:

– Да… Она была права – они не любили ее. С самого начала они ее невзлюбили, а уж потом… после того, что случилось… вовсе ее возненавидели. Бедная моя… А я… ничем ей не помог… А что я мог сделать?..

Тут гость вопросительно взглянул на Мерулу, будто ожидая от него совета. Тому лишь оставалось недоуменно пожать плечами. Его так и тянуло спросить Накдимона, что же все-таки случилось с Ревеккой, но он боялся прервать рассказ гостя. А тот, что-то вспомнив, вдруг улыбнулся, и его лицо осветилось радостью:

– Первый раз я увидел Ревекку на празднике Суккот. Ты знаешь, Мерула, какой это веселый праздник? Как все ликуют, восхваляют Всевышнего, строят шалаши?

Мерула отрицательно покачал головой, но понял, что на самом деле Накдимона вовсе не интересует его ответ – молодой иудей полностью погрузился в свои воспоминания, и было очевидно, что говорит он не столько со своим собеседником, сколько сам с собой:

– Никогда не забуду тот вечер. Во дворе Храма горели огромные светильники, все пели и танцевали с факелами в руках. Я стоял среди ликующей толпы, смотрел, как танцуют нарядные и пригожие девушки, и улыбался своим мыслям. Подходила моя пора жениться, стать главой новой семьи и продолжить наш род. Мои родители уже присмотрели для меня достойную невесту – Рахэль, дочь наших соседей, людей столь же уважаемых, как и они сами. У меня замирало от радости, когда я думал о ней и о нашей будущей свадьбе. Но Господу угодно было послать мне другую любовь, – и лицо гостя вдруг преобразилось, глаза расширились, губы улыбались. – В круг танцующих вдруг вышла невысокая девушка, совсем юная, лет четырнадцати, не более, две толстенные косы, как змеи, обвивали ее головку. Девушка начала танцевать, и все расступились и теперь смотрели только на нее. Она походила на лань, когда та взлетает по каменистым склонам к вершине горы, будто вовсе не касаясь земли, – такой грации и прелести были исполнены ее движения. И тогда, Мерула, я понял, что погиб. Я стал спрашивать у знакомых, кто она такая, и мне сказали: «Это Ревекка, дочь вдовы Рут, что живет у Навозных ворот». Я хотел к ней подойти, но она исчезла в толпе подруг.

Гость опять замолчал и в задумчивости стал теребить край рукава. Потом, будто очнувшись, вздохнул и продолжал:

– Той ночью она мне приснилась. Она смеялась и куда-то меня звала. Я изо всех сил старался догнать ее, обнять, прижать к сердцу, но у меня ничего не получалось, и она все ускользала от меня. Я проснулся. Было темно, сквозь проем в стене едва брезжил рассвет, и глаза мои были влажны от слез. «Увижу ее во что бы то ни стало», – твердо решил я и в тот же день отправился к Навозным воротам, туда, где селятся бедняки.

Тут гость примолк, будто потерял нить рассказа. Мерула чуть подождал, и, поняв, что гость мыслями улетел в неизвестные дали, подал голос:

– И ты ее встретил? Нашел дом ее матери?

Молодой человек встрепенулся и закивал головой:

– В тот день Бог воистину благоволил ко мне – не пройдя и полпути, я увидел ту, которую искала душа моя, – она шла к уличному колодцу с большим кувшином. В ту пору я был еще немного робок в отношениях с девушками, но, зная, что Господь любит смелых, поборол робость, подошел и почтительно ее приветствовал. Она отбросила покрывало со своей кудрявой головки и улыбнулась, показав красивые белые зубки. В лице ее не было никакого смущения, оно было открыто и приветливо. Мерула, явзглянул в ее глаза, в ее живое, веселое лицо, и в тот же миг понял, что сердце мое хочет только одного – чтобы она была рядом во все дни жизни моей. Конечно, ничего такого я ей не сказал, мы обменялись несколькими, ничего незначащими словами и разошлись. – В мерцающем свете масляной лампы Мерула видел, что лицо гостя светится радостью, и вдруг подумал, что завидует молодому человеку, что сам хотел бы оказаться там, у колодца, рядом с девушкой, несущей большой кувшин. Он весь обратился в слух, боясь пропустить хоть одно слово гостя.

– Я пошел домой, – говорил иудей, – и тем же вечером во всем сознался отцу и матери. Я всегда был послушным сыном, Мерула, никогда не смел противоречить родителям, но тут прямо сказал, что желаю жениться на девице Ревекке, дочери вдовы Рут, и никакой другой невесты мне не желательно. Мать не сказала ни слова, будто окаменела от моего известия, а отец пришел в невиданную ярость. Он даже не кричал – он извергал слова, будто рык. Оказывается, он видел Ревекку, слышал о ней и ее матери, и теперь метал громы и молнии. «Мало того, что они – нищие, вдова после смерти мужа перебивается поденной работой – неистовствовал он, – это еще можно стерпеть, бедность часто идет рука об руку с праведностью. Но ни Рут, ни тем более – ее дочь не отличаются ни благочестием, ни подобающей их положению скромностью. Знаешь ли ты, глупый барашек, что Рут не гнушается зарабатывать свои гроши повсюду, даже у язычников, в их нечистых домах?». («М-да, – подумал тут Мерула, – поэтому-то и мы сидим сейчас в вестибуле и не входим в дом – он, видишь ли, нечист для этих праведников»).

«А ее дочь Ревекка, – рычал отец, – несмотря на юные лета, уже прославилась в всем Йерушалаиме своей дерзостью и слишком большой охотой к пляскам. Девице не пристало ходить по улицам с непокрытой головой, улыбаться незнакомым юношам, во всякий праздник до поздней ночи плясать среди разгулявшейся толпы. Обе эти женщины весьма редко приходят в Храм, оправдываясь тем, что у них нет денег купить горлицу для жертвы Всевышнему. Но это всего лишь обычные отговорки нечестивых! Никогда, слышишь, сын мой, никогда бесстыдная дочь Рут не пересечет порог моего дома!». Вот так говорил мне мой отец Рэувен, а я всегда был…

– Послушным сыном, – тихо подхватил Мерула слова гостя.

– Да, Мерула, я был таким. Но тут ничего не смог с собой поделать. Нарушить волю родителей я не мог, но от боли и затаенной обиды занемог, стал чахнуть. Не хотел вставать утром, не хотел есть, отвратительны мне стали все домашние дела, и что хуже всего – я чувствовал, что начинаю ненавидеть моих любимых, столь почитаемых мной родителей. Прошло несколько дней, и они заметили неладное. Сначала сердились, пытались заставить меня поесть и заняться работой, но я ничего не желал. Целыми днями я в праздности лежал на циновке, будто каждый день у меня был шаббат, не ел и не имел сил подняться и выйти из дома. Родные испугались, позвали лекаря, но и он не помог. И тогда моя мать, почтеннейшая Йохананна, которая всю жизнь сторонилась всякой нечистоты, сама, представь себе, римлянин, сама отправилась к жалкой лачуге у Навозных ворот, говорить с Рут, сватать девицу, которую они с отцом отвергали всем сердцем. Вот какова была ее великая материнская любовь ко мне.

Опять повисло молчание. Мерула ни единым звуком не торопил собеседника, а тот словно погрузился в пучину прошлого и, будто потерявший силы пловец, никак не мог вынырнуть обратно. Наконец Мерула слегка кашлянул, и Накдимон очнулся:

– Узнав об этом, – вновь зазвучал его голос, – я полдня, что матери не было, провел в страшном беспокойстве: что ответит Рут? Наконец мать вернулась, но не подошла ко мне, а сначала стала говорить с отцом. Говорили они за перегородкой, вполголоса, и как я ни напрягал слух, но расслышал лишь отдельные слова. «Она еще отказывалась – ее дочь, дескать, слишком молода для супружества. Подумай, мой господин, ей оказывают такую честь, а она, жалкая поденщица, раздумывает!». Мне показалось, что мать заплакала, и отец стал что-то говорить ей мягким голосом. «Раз он ее так любит!.. – донеслись до меня его слова. «Не будет добра от этой женитьбы», – проговорила мать. Они еще пошептались и вошли ко мне. Лица их были печальны. «Накдимон, сын мой, – произнес отец. – Мы с матерью не можем спокойно видеть, как тебя снедает любовная тоска, хотя мы скорбим о твоем выборе. Мать твоей возлюбленной сегодня согласилась отдать свою дочь за тебя замуж. Я же уповаю на помощь Всевышнего, чтобы он вразумил твою невесту. Я надеюсь, что она, войдя в наш дом, проникнется праведностью и богобоязненностью, оставит свои дерзкие привычки и станет нам милой дочерью».