Пока ты пытался стать богом… Мучительный путь нарцисса

Лето спустилось на Москву уже в мае, заставив нас дышать раскаленным асфальтом еще до того, как все успели хоть сколько-нибудь насладиться свежей весной. У бедных выпускников мозги и так плавились от нечаянно нагрянувшей любви, тревоги перед экзаменами, а тут еще жара. Но Елизавете все было нипочем: никаких сердечных романов она не планировала на эту трудную экзаменационную пору. Готовилась к поступлению, справедливо полагая, что выпускные экзамены не станут для нее особо сложным событием. Королевамать на этот раз не желала совершать тех же ошибок и до середины августа не планировала никаких далеких командировок и срочных дел. Она курировала внучку, несколько раз в неделю встречаясь с ней уже не в этом «плебейском Бутове», а в ресторанах, в своем кабинете и даже у себя дома, куда она допускала только очень близких людей. Таким образом, Елизавета могла слегка приобщиться к имперской жизни. Она пока не могла разобраться, как относиться ко всему тому, что видела вокруг Королевы. И поскольку ее душа была занята важным проектом – поступлением, она, как Скарлетт О’Хара, решила «подумать об этом завтра».

У Ромки шел период очередного взлета: ему предложили стать редактором одного молодого, но уже популярного издания, и он бегал возбужденный новыми идеями, всклокоченный и потрясающе красивый, как все чем-то по-настоящему увлеченные люди. Его напряжение в отношении дочери погребли под собой гораздо более приятные хлопоты. С матерью он не виделся, что его тоже отнюдь не огорчало. Его вообще не беспокоило ничего, что находилось за пределами суматошной редакторской вселенной. Дома все чаще оставались Валюшка, по инерции хлопочущая у своего домна, хотя кормитьто было уже почти некого, да Катюшка – младшенькая.

– Как Мышь наша? – деловито спрашивала у матери пришедшая от Королевы Елизавета. Младшую называли «мышкой», вполне любя, за хрупкую фигурку и неудержимое желание всегда первым делом найти уютный угол и забиться в него с книжкой, куда бы она не пришла.

– Катюшка ничего, сдала алгебру, теперь сочинение осталось, сидит, читает. Ты, может, поешь чего, Лизонька, ведь целый день тебя дома не было.

– Нет, мамуль, спасибо, я с бабушкой поела. К тому же она, знаешь, сказала, что мне, пожалуй, стоит похудеть немного для представительности.

– Что ж такое! Нельзя тебе худеть, дочка, ты ж в мою породу, а мы никогда худенькими не были. Вот если б ты в отца пошла, тогда да, тогда тебя захочешь, не откормишь. А так, ну зачем тебе, ты ведь красива – глаз не оторвать! Какая студентке будущей особенная представительность нужна? Глупости это все, бабушка просто не понимает…

– Хорошо, мамуль, ты не переживай. Я не буду сильно худеть. Но ты знаешь, я видела у бабушки в офисе и правда все такие стройные. А папа где?

– На работе, где ж ему быть. Опять придет за полночь и есть ничего не будет, сразу спать рухнет.

В этой странной семье наступил какой-то новый период: каждый был занят чем-то очень личным, и каждому при этом было очень даже хорошо. Только Валюшка почему-то совершенно не находила себе места. Ее уютно-заботливая функция как-то сошла на нет за ненадобностью, и она все чаще оставалась сама с собой, а в самой себе обнаруживала только пустоту и тревогу. На работе, куда она ходила с удовольствием, было все как всегда – экзаменационные хлопоты, завершение учебного года. Но семья, дом для нее были всегда важнее всего: Ромашка, девчонки, всегдашние гости – именно этим она жила, именно это было для нее самой большой ценностью, самым большим богатством. И вот сейчас это богатство как-то незаметно, но постоянно куда-то уносила река суматошной московской жизни, и Валюшка совершенно растерялась, не зная, как удержать все, что для нее так ценно.

Она впервые за много лет стала ощущать свой возраст. Тело настойчиво напоминало о себе, но уже не эротическими желаниями, как раньше. Дня не проходило, чтобы Валюшка не чувствовала то ноющий скрежет в коленях, то непонятно откуда взявшуюся одышку, то перепиливающую надвое боль в пояснице. И решившись однажды рассмотреть себя в зеркале, она вдруг с ужасом увидела в нем увядающую женщину с еще густыми, но тусклыми волосами, приветливым, но усталым лицом, с потухшими глазами, кожей гладкой, но как будто слегка присыпанной пеплом. С этой женщиной Валюшка столкнулась впервые. «Не может быть, что это – я!» – хотелось ей крикнуть, но не было сил кричать, и она просто выключила бра, от чего стареющая женщина, чем-то так похожая на Валюшкину мать, растворилась в темноте.

Но в постели, когда закрытые глаза казались прочным залогом забытья, сон незаметно рассеивался так же, как все теперь ускользало от нее в этой жизни: и семейное счастье, и стабильность, и ощущение собственной нужности, и красота. Вспомнились мама, в сорок пять лет сгоревшая от рака, невыносимый период ее умирания, вечно пьющий отец, считавший болезнь и смерть жены основанием для длительного запоя.

Вечно терпящая мама… Она многое могла вынести, приносила себя в жертву ради других. Интернатские детки всегда висли на ней, как недозрелые груши; от отца она терпела не только немыслимые унижения, но и побои. Став подростком, Валюшка начала бросаться на отца: кричала, стыдила, защищала мать. На что ее вполне представительная мама как-то съеживалась и шептала:

– Не надо, дочка, он просто выпил, ему плохо. Ты ведь знаешь, как он страдает от того, что не может рисовать. Кому нужны художники в нашей дыре? Ты ж понимаешь, как на работе ему не сладко.

– Чего не сладкого-то в работе вахтера? Сиди себе да сиди. И кто ему мешает рисовать – пришел «два через два», отоспался и рисуй себе!

– Ну когда рисуй-то, дочка, все ж дела у него…

– Нет у него никаких дел, кроме как водки выпить. И вообще, мам, раз работа не нравится, он что – должен швырять в тебя ужином? Пусть едет в Ленинград или в Москву, если здесь ему – дыра. Мне бы тоже больше понравилось жить в столице.

– Сложно ему, видишь, как страдает. Он же, когда не пьет, совсем другой человек: и ласковый, и заботливый, и вообще все может. Мне тут еще травок дали, чтобы ему в суп подсыпать, чтобы пил меньше, должно помочь. У Ольги Сергеевны муж уже неделю не пьет после того, как она ему давать их начала.

Мама увядала быстро и мучительно. Ничего не подозревавшая Валюшка, сдав сессию и вернувшись домой на лето, внезапно нашла ее похудевшей, превратившейся в маленькую постаревшую девочку, укрытую до подбородка легким одеялом. На кухне пьяный отец размазывал слезы:

– Вот ведь какие дела, дочка. Мамка-то наша вишь как расхворалась, не поднимается, и жрать дома нечего, и по ночам спать мне не дает, все стонет, стонет…

В больнице, куда срочно положила Валюшка маму, сказали: «Четвертая стадия, оперировать нет смысла. Поздно, запустили вы рак, девушка». Обезболивающее, которое колола Валюшка несколько раз в день, по крайней мере, уменьшало мамины страдания. Отца она выгнала в тот же день, когда вернулась. Видеть его не могла вместе с его слезами, соплями и водкой, слышать его не могла и уж тем более простить. Через три недели все было кончено. Она положила в большой ящик свою маленькую маму, чужие люди зарыли ее в землю. И осталась Валюшка одна. Совсем одна на свете.

После похорон отец снова воцарился в их квартире, которая через неделю стала походить на бомжатский приют. Уезжая в Москву, она понимала, что и дома у нее теперь тоже нет. Возвращаться некуда. Возможно, поэтому она так ценила все, чем потом одарила ее жизнь: Ромашкой, дочками, домом, интересной работой, друзьями. Какой счастливой она была много лет! Без трудностей не обошлось: бедность, всего мало, Катюшка вечно болела, Ромка все себя искал, его матери никак угодить было невозможно, но это были… всего лишь рядовые трудности, не страшно. Страшно почемуто теперь. Теперь, когда все хорошо. У Ромки отличная работа, бегает счастливый и фонтанирующий. Катюшка окрепла, Лизонька – какая молодец, дай Бог, чтобы с поступлением у нее все прошло благополучно… Почему ж так страшно-то? Вконец измотанная, Валюшка засыпала только под утро.

– Давай встретимся в кафе, кофейку попьем, поболтаем.

– Ну давай, – согласилась я. Мы почти никогда не сидели с Ромкой в кафе, всегда собирались у них дома, Валюшкины ужины с лихвой заменяли нам любые ресторанные изыски. Сейчас, правда, все любят выпить кофейку в каком-нбудь заведении, да и ехать в Бутово сегодня явно не хотелось.

Ромка был хорош: небрежно расстегнутая рубашка, модный светлый пиджак, который я никогда у него не видела, ямочки на щеках убийственно обаятельны, а из глаз широкими потоками лилась любовь ко всему живому. Он едва задал свой вопрос: «Как дела?», ответ на который, как всегда, нимало его не волновал, и я уже догадалась, о чем пойдет разговор.

– Я в порядке. Как у тебя?

– У меня все отлично! Но сотрудники – идиоты, конечно. И с шефом, как ты понимаешь, приходится постоянно биться – отстаивать концепцию журнала. Они ж все о продажах пекутся, а моя задача – чтобы все это не превратилось в несусветную лажу. Ну да я не об этом…

– Не томи. Что-то случилось?

– Да нет. Как ты находишь Лизу? Как думаешь, мать ее не задавит? Уж так она за нее взялась… – Он чему-то мечтательно улыбнулся, как только заиграла весьма романтичная джазовая композиция.

– Ром, при чем тут Лиза? Ты же не об этом хотел со мной поговорить.

– Да, не об этом. А откуда ты знаешь?

– Да не знаю я ничего! Говори же!

– Понимаешь, похоже, я влюбился. Она…

Дальше я перестала слушать, как оглохла. «Черт, я так и знала! Влюбился он, гений хренов! А Валюшка как же?! Как ей-то жить теперь?!»

– Ты меня не слушаешь? Ты что, не рада за меня?

– Я рада, Ром, но я думаю, как же Валюшка? Ты же женат, ты помнишь об этом?

– Чего ты загундела-то, мы ж не на партсобрании. Семья, Валюшка – все помню. Я ж никого не бросаю. Что за паника, Крот, дружище?

– Никакой паники, давай рассказывай все. Кто она? Сколько ей лет? Давно ли вы познакомились?

– Она чудесная. Ей тридцать семь, она в разводе, у нее парень, ему двенадцать, Вовка зовут. Познакомились где? На работе, конечно! Ее взяли завотделом вместо одного старого бездаря. И ты знаешь, такая умница, все там у них выстроила как надо!

«Ну может, все не так страшно, – лихорадочно думала я, – не двадцатилетняя красотка все же, к тому же с мальчишкой в придачу. Да еще и на работе! Не будет же Ромка заходить слишком далеко. Все-таки карьера, он так дорожит своим местом…»

– А она красивая, Ром?

– Конечно красивая, но даже дело не в этом. Она – само совершенство! Знает, чего хочет от жизни, умна, весела…

– И дело не в этом тоже?

– Ну да. А откуда ты знаешь?

– Не знаю я. В чем дело тогда? Что есть в ней такого, чего нет в Валюшке?

– При чем тут Валюшка? С Марией, с Машенькой я просто чувствую себя…

– Кем?

– Кем? Мужиком, наверное, просто настоящим мужиком.

– Ну что за штампы?! «Настоящий мужик»! Что это такое? Что это значит?

– Я чувствую себя сильным, свободным, решительным, умным. С ней я знаю, что все смогу! Я могу ВСЕ!

– Ром, насколько далеко у вас зашло?