Я вас люблю

– Твоя мама вернулась в Москву.

– Как – мама вернулась?

– Соскучилась, – с ядом в голосе ответил отец.

– А я не хочу! – зло и возбужденно заговорила Таня, отталкивая от себя тарелку и расплескивая суп по скатерти. – Я не хочу ее видеть! Зачем она мне?

– Она родила тебя, – негромко сказал отец.

– Никто не просил! Она и потом тоже вроде рожала! Ведь там еще девочка, верно?

– Девочка-то уж совсем ни при чем… Она тебе ничего плохого не сделала.

Тут только Таня заметила, что письмо распечатано.

– Ты что? Ты прочел?

– Бог знает, что она могла написать тебе. Я ей не слишком доверяю.

«Татуша! – писала мать. – Понимаю, как тебе больно вспоминать обо мне, как сильно я виновата перед тобой. Но теперь, когда ты становишься взрослой, тебе, может быть, будет легче понять меня. Мы с Диной вернулись в Россию после двенадцати лет жизни в Европе. Это очень большой срок. Я много рассказывала ей о тебе, и она знает все смешные словечки, которые ты говорила, когда была маленькой, и смеется твоим детским шалостям».

Сквозь злые горячие слезы Таня удивленно посмотрела на отца:

– Каким моим шалостям она смеется?

– Были, наверное, какие-то шалости. Ей теперь кажется, что и она, как любая мать, должна помнить, каким был ее ребенок в детстве… Чувствительный самообман.

– Не хочу! – Она бросила письмо на пол и изо всех сил сжала голову руками. – Одни сумасшедшие рядом!

– О чем ты? – нахмурился отец. – Какие рядом с тобой сумасшедшие?

Она прикусила язык.

– Красивая зима! – Отец посмотрел за окно, где голубовато и нежно сверкало. – Почему ты перестала ходить на каток?

Он всегда переводил разговор, когда ей нужно было отдышаться и сообразить, что к чему.

– Папа! – Таня всхлипнула. – Я не стала тебе рассказывать, потому что я не знала, как… Вчера меня проводил из театра один человек. Он доктор, работает в больнице… У него сын, гимназист. Еще и гимназии даже не кончил.

Отец еще больше нахмурился:

– Почему ты позволяешь незнакомому человеку провожать тебя из театра?

– Он рядом сидел, и мы с ним познакомились. Потом он пошел провожать. У него жена, которая больна и скоро умрет. Сегодня мы были в Филипповской, она ворвалась и устроила сцену. Он очень несчастный…

Слезы затопили ее, но они же оказались и той спасительной смазкой, которая помогала словам протискиваться сквозь горло.

– А ты здесь при чем? Какое тебе дело до чужого мужчины и его жены?

В том, как отец произнес слово «мужчина», сверкнула обозленность. Он резко встал и, обойдя стол, подошел к ней.

– Смотри на меня, я хочу видеть твои глаза.

Она подняла заплаканные глаза.

– Ты очень красивая молодая девушка, – твердо выговорил отец. – Ты росла без матери, а я не сумел подготовить тебя к жизни. Ты не понимаешь, что это значит, когда не старый еще мужчина, – опять он неприятно и обозленно надавил на это слово, – сколько, кстати, ему лет?

– Не знаю. Лет сорок, а может быть, больше…

Отец весь темно покраснел:

– Лет сорок! Тебе восемнадцать! Лет сорок! Ты не знаешь, что это значит, когда мужчина в театре знакомится с молоденькой девушкой, а потом провожает ее домой и рассказывает ей о своих драмах!

– А что это значит? – хрипло спросила она.

– Это значит, что в следующий раз он пригласит тебя в номера! Не думай, что в жизни одни только розы!

– А я и не думаю, – прошептала Таня. – Ты же сам говоришь, что я росла без матери.

Отец покраснел еще больше:

– Разве это я виноват в том, что ты росла без матери?

Таня вскочила. Теперь они стояли лицом к лицу, и оба тяжело дышали.

– Никто из вас не виноват! – закричала она, жалея отца и одновременно наслаждаясь его растерянностью. – Я не виновата в том, что вы сначала женились, а потом разженились! Я только знаю, что меня бросила мать, а теперь ты упрекаешь меня, что я пожалела кого-то, кого тоже бросила жена! А я ни на секунду не забывала, что моя мама сделала с нами! Со мной и с тобой! Помнишь, как мне однажды приснилось, что мы идем по лесу и снег вокруг? И кто-то лежит в этом снегу, совсем маленький, как ребенок. А потом мы наклоняемся и видим, что это мама. И ты говоришь: «Она заблудилась. Сейчас отнесем ее домой и отогреем». Не помнишь?

Таня с размаху уткнулась в отцовскую шею, где между накрахмаленными отворотами воротничка перекатывалось адамово яблоко, которое было еще горячее ее собственного лица.

– Ну, хватит, – забормотал отец, целуя и приглаживая ее волосы. – Если этот господин позвонит, я попрошу его оставить тебя в покое. А с мамой я сам разберусь… Скажу, что тебе нужно время…

Опять она не могла заснуть. Мысли о матери перебивались мыслями об Александре Сергеевиче, потом о его сыне, который сбежал из кондитерской, потом она начинала представлять себе, какая у матери младшая дочка, но тут ее прожигали слезы и рот наполнялся соленой слюною.

* * *

Под утро она заснула и проснулась далеко за полдень.

– Папаша велел, чтоб тебя не будили, – шамкая сухими коричневыми губами, сказала нянька. – Вставай и иди хоть позавтракай, поздно. Уж скоро обедать.

На улице таяло, и оползший за утро сугроб напоминал огромную неуклюжую птицу, у которой одно крыло нагромоздилось на другое.

– Весна, стало быть, – вздохнула нянька. – Вот как припечет, так и лету недолго! Глядишь, и согреемся. А то прям хоть плачь: сыпет, сыпет!

– Папа не сказал, когда придет?

Нянька глотнула чаю из стакана, обожглась и помахала ладонью перед раскрытым ртом.

– С мамашей сегодня встречаются, вот как, – не сразу ответила она. – Звонил ей с утра, сговорились. При мне дело было.