Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки

Свидетелей и права навалом. И большая часть уже старательно снимает всё на видео. Долбанные папарацци. Хоть бы кто вступился. Даже Потапова не чешется, сидит и меланхолично ноготки пилит.

– Не надо, ? последний раз, без особой надежды, прошу я. ? Будь умнее.

– Да не сцы, Саламандра. Он же не настолько туп… ? Марков не договаривает, влетая лицом в парту.

Как из рогатки стрельнули, никто и сообразить ничего не успел. Включая меня, самую близ находящуюся.

Упускаю момент, когда Витя хватает его за шею и хорошенько прикладывает. Но этот хруст сломанного носа, наверное, никогда не забуду. И сухарики есть больше не смогу, слишком уж звук схожий.

Брезгливо отпрянываю от крови, брызнувшей на стол. Несколько капель даже на учебник попали.

Фу, гадость.

– Да ты покойник! ? хватаясь за переносицу, истошно орёт Лёша, насилуя барабанные перепонки.

Сквозь пальцы текут алые дорожки, сам краснее рака ? противное зрелище.

Сорокин равнодушно оборачивается ко мне.

– Салфетки есть? ? трясущими руками лезу в рюкзак, доставая пачку. Тот спокойно вытаскивает парочку бумажных платочков и протягивает изрыгающему проклятия покалеченному. ? Заткни шнобель, а то загадишь всё, ? криво усмехается он и переводит взгляд на замершую в дверном проеме Валентину Павловну. Осоловевшую и пытающуюся понять, что произошло. ? Да знаю, знаю. К директору, ? не тратя время отмахивается Витя и, минуя её, выходит без разрешения.

Немая сцена.

Все в шоке. Англичанка в шоке. Я в шоке.

Один Марков клокочет от ярости и охает, задрав голову. Только он и вырывает нас из оцепенения.

– Алексей, ну и чего ты тут прыгаешь? ? безучастно интересуется Валентина Павловна, проходя мимо со стопкой рабочих тетрадей. ? Чеши в медпункт. Алиса, а ты куда? ? тормозят меня озадаченным окриком.

– Простите, срочно надо, ? хватая свою сумку, едва закрывающуюся от закинутых туда как попало вещей, и попутно подцепив оставленную сумку Вити, вылетаю из кабинета, нагоняя его лишь на лестнице.

Вот шустрый.

– А тебе чего? ? удивлённо оборачиваются на стук каблуков.

– Ты куда?

– Сказал же вроде: к директору. Один фиг, явиться заставят, чтоб нотации читать, ? безразлично замечает тот, забирая своё. ? Так лучше сразу. Быстрее отделаюсь.

– Нотациями? Думаешь, только ими обойдётся? За неполный месяц обучения это у тебя уже какая драка? Третья, четвёртая?

– А есть разница?

– Есть. За такое вообще-то исключают.

– Да похрен.

– А на что тебе, позвольте спросить, не похрен? ? без предупреждения получаю по губам. Несильно, но обидно. ? Ай! За что?

– Леди не сквернословят.

– Да я же тебя цитирую!

– Нашла кого цитировать, ? сворачиваем за угол, минуя учебку, где на кожаных диванчиках обычно заливаются корвалолом уставшие от нас преподы, и входим в двойные стеклянные двери.

Они всегда открыты, как бы давая понять, что руководство готово выслушать и принять учеников в любое время, но на деле гостеприимством здесь не пахнет. Ведь все знают: сюда ходят не хвалебные оды школе петь, а выяснять отношения. Ученики, их родители, униженные учителя, спонсоры, налоговая.

Как результат ? за длинным столом, почему-то всегда заваленном, сидит замученная секретарша Катерина: тощая селёдка с выпирающими ключицами, которая никогда никому не рада. И себе, наверное, тоже не рада.

– Что хотели, ребята? ? ковыряясь в раздражающе пиликающем принтере, спрашивает она с нескрываемой досадой.

– Богданович на месте? ? Сорокин кивает на табличку, висящую на второй дальней двери, этой уже более приватной и закрытой ? за которой притаился личный кабинет директора.

– Он занят. И я тоже.

– Дайте сюда, ? отодвинув Катерину, Витя что-то нажал на сенсорном экране, где-то дёрнул и до хлопка закрыл крышку, заставив принтер замолчать. А следом и удовлетворённо зажужжать, включаясь в работу.

– Как ты это сделал?! ? облегчённо выдыхает секретарша.

– Перезагрузил.

– Да я раз десять его перезагружала! Стой, ты куда? Нельзя! ? облегчение сменяется возмущением, когда, стащив ещё не успевший затянуться валиком чистый лист, Сорокин бесцеремонно врывается к директору. Без стука, зато с чистосердечным: "Я с повинной. Дайте угадаю, снова объяснительную писать?".

Что остаётся делать? Прошмыгиваю следом со смущённым: "А я свидетель", виновато кивая Катерине.

Опуская недовольное ворчание о нашей невежливости и мои извинения сразу за двоих, директор благосклонно прерывает телефонный разговор, соглашаясь нас выслушать.

На самом деле, по большей части меня. Витя ограничивается сухим: "Я втащил Маркову. Опять. Скоро придёт к вам со сломанным хрюнделем жаловаться. Опять".

И всё. Ни малейшей попытки себя оправдать.

Поэтому я и беру слово, разъясняя ситуацию. Мол, так и так, Алексей целенаправленно выводил его из себя, отпуская оскорбления в его и мой адрес. Не забываю добавить, что самолично прибила бы того, будь у меня поставлен удар.

Сорокин на это никак не реагирует. Молча строчит от руки объяснительную, но по поджатым губам заметно, что он не очень доволен тому, что я встреваю.

Да и пожалуйста. Зато мои аргументы звучат куда убедительнее, чем его "да потому что достал". И давайте не будем забывать: по статусу я имею некие привилегии, от которых нельзя так просто отмахнуться. Тем более что пользуюсь ими достаточно редко.

А в данном случае моему папе точно вряд ли понравится, если он узнает, что его любимую дочурку прилюдно травят в стенах заведения, которое за немаленькие деньги обязано учить и обучать, но никак не гнобить ребёнка. О чём, как бы между прочим, тактично и напоминаю.

Культурно и вежливо, без повышенных тонов.

Наверное, поэтому, а, может, потому что прежде за мной почти не водилось грешков, директор идёт нам на встречу. Выслушивает, забирает объяснительную, грозит Вите очередным последним-припоследним предупреждением и попросту отпускает, обещая поговорить с Марковым.

Как и о чём ? это уже другой вопрос.

Но на повышенных тонах точно, потому что когда мы выходим из кабинета ? туда, игнорируя уставшую чувствовать себя невидимкой Катерину, как раз влетает Лёша: умытый, но с посиневшей переносицей.

Злобно смотрит на меня, с ещё большей ненавистью на Витю, но ничего не говорит. Зато хлопает дверью кабинета так, что в ужасе дрожит матовое стекло в раме.